Александр Генис: Сторонники Трампа считают, что его победа на выборах, которая до сих пор никому не дает покоя, – триумф восстания против элиты, захватившей власть в Вашингтоне, в Голливуде, в средствах массовой информации, в колледжах и университетах. Трамп, – продолжат его избиратели, – объявил войну всем этим институциям для того, чтобы вернуть страну простым людям, рядовым американцам, не желающим подчиняться суждениям высоколобых, ибо “страшно далеки они от народа”.

В таких терминах борьба, которая разделила сегодня страну на два полярных лагеря, становится ожесточенной, но закономерной стадией в так называемой культурной войне, которая идет в США еще с 1960-х годов. Мы не раз в Американском Часе поднимали этот вопрос, который никогда не перестает быть актуальным. Вот и сегодня в рамках рубрики “В тему дня” мы вспомним дискуссию, которую вели в нашей студии с Борисом Парамоновым.

Самая редкая должность в американской, да и любой другой прессе – это колумнист. В век общедоступной информации, которая льется из интернета, как вода из крана, только сочинители газетных колонок способны перегородить поток новостей, чтобы заставить нас задуматься. Колумнист – это тот, кого не только читают, но и пересказывают, это – монополизирует беседу за каждым семейным завтраком, вызывает огонь на себя, провоцирует споры и зачинает дискуссии.

Один из таких, крайне симпатичных мне авторов, - Дэвид Брукс регулярно печатает в "Нью-Йорк таймс" колонки, открывающие затяжную полемику. Вот и сейчас, судя по редакционной почте, ему удалось задеть душу читателей внешне бесстрастной темой. Брукс написал, что поколение назад, в 60-е годы Америка была куда более культурной страной, чем сегодня. По его словам, в стране исчез средний слой культуры. Осталась либо университетская интеллектуальная элита, либо потребители невзыскательного ширпотреба. То, что 40–50 лет назад служило предметом острого интереса среднего класса – классическая музыка, серьезный роман, сложное изобразительное искусство, авторское кино, сегодня доступно только жителям университетского гетто.

Отчасти, – объясняет Брукс, – в этом виноваты сами интеллектуалы, презиравшие выбор среднего класса. Тут мне вспоминается Сьюзен Зонтаг, которую угнетали читатели, предпочитавшие Хемингуэя Томасу Манну. Теперь вместо того и другого, – пишет Брукс, – большинство читает сплетни про звезд в журнале с глянцевой обложкой.

Должен сказать, что эта тема кажется мне важной еще и потому, что она универсальна. Разве не происходит нечто похожее и в России? Здесь ведь тоже исчезла широкая прослойка той интеллигенции, которая подписывалась на толстые журналы, ходила в театр и пела Окуджаву. Это – тот средний класс потребителей культуры, который эстеты пренебрежительно называли "ИТР", а Солженицын – "образованщиной"…

Короче, поднятая Бруксом тема представляется мне достаточно острой и интересной, чтобы втянуть в спор Бориса Парамонова.

Борис Михайлович, что вам показалось наиболее интересным в статье Дэвида Брукса?

Борис Парамонов: Тот тезис автора, согласно которому элитная культура убила культуру "мидлброу". Вообще этот термин "мидлброу" не совсем ясен, в русском культурном обиходе (не только в словаре) соответствия не подобрать. Я сумел построить только такую приблизительную схему: мидлброу – это литература, что называется, коммерческая, но хорошего уровня. Сомерсет Моэм представительный пример: он сам говорил о себе, что он первоклассный писатель второго класса. Грэма Грина можно туда же отнести. В России это, скажем, Алексей Толстой, Каверин, Эренбург. Но почти у всех писателей такого уровня случаются вещи, выходящие за этот уровень вверх. Однако мне трудно согласиться с тем, что Хемингуэй – писатель среднего уровня. Он неровный писатель, у него случались частые провалы, но всё же, по-моему, это высокое искусство.

С другой стороны, непонятно, чем литература такого уровня могла мешать элитной литературе, как утверждают цитированные Бруксом американские эстетические гуру; или, наоборот, как могла элита помешать "среднелобым", как утверждает сам Брукс. Мешал ли Джойс Хемингуэю? Да он ему помогал, обогащал его. Один из этих гуру назвал живопись в нью-йоркском Музее современного искусства "тепловатыми выделениями". Что этому противопоставляется, неясно. Я на муляжи, имитирующие покойников (англичане ввели эту моду), один раз посмотрю, плюну и забуду, а в Музей современного искусства ходил и буду ходить.

Единственное приходящее на ум конфликтное соотношение между элитным, авангардным искусством и (будем держаться термина) искусством "среднелобыми" – это постоянные попытки авангарда расширить возможности искусства за счет введения элементов того, что сейчас назвали массовой культурой.

Александр Генис: Ну, конечно, это – любимый тезис ОПОЯЗа: искусство, как все на свете, растет снизу вверх.

Борис Парамонов: Вот именно. В свое время Шкловский доказывал, что это вообще закон – развитие искусства путем канонизации низких жанров, превращение их в высокие. Самый известный пример: Достоевский – это канонизация детективного романа путем обогащения его философией, а Блок, скажем, – канонизация цыганского или городского романса. Бывают и другие, хотя чем-то сходные ситуации: импрессионисты испытали влияние японского искусства, а кубизм ввел в живопись приемы искусства африканского, особенно так называемой “негрской” скульптуры (так это тогда называлось). Но сегодня чаемое обогащение высоких жанров за счет низких создало очень смешанную картину и, как мне кажется, не привело к ощущаемому прогрессу. Но это, кажется, ваше поле, Александр Александрович, тут вам карты в руки.

Александр Генис: Скорее, это – поле постмодернизма, к которому я изрядно охладел, а может, выбыл по возрасту. С тех пор как апостол "по-мо" Лесли Фидлер призвал современного художника "зарывать рвы", отделяющие высокое искусство от низкого, в эстетике произошел свальный грех. Плоды его еще не выросли, поэтому трудно судить об успехах этого эксперимента. В некоторых случаях, таких как творчество американца Тарантино, японца Такешо Китано или русского Владимира Сорокина, результаты на лицо. И оно мне нравится.

Борис Парамонов: Мне сдается, что принципиальный вопрос тут другой: не эстетического, а социального, социологического плана. В свое время кто-то из великих англичан – кажется, доктор Джонсон – сказал, что культуру всегда делает средний класс.

Можно, конечно, добавить, что культуру делают также гениальные выходцы из всех классов. Но в этом высказывании в общем-то упор не на созидание культуры, а на ее потребление: для кого делается культура, кто ее с пользой воспринимает. В таком повороте эта апофегма неоспорима.

Александр Генис: Раз вы уж занялись социологией, нам надо объяснить, что такое сейчас на Западе, особенно в Америке, средний класс?

Борис Парамонов: Прежде всего, это не какая-то посредствующая прослойка, то есть меньшинство по определению, а чуть ли не большинство общества; да и большинство в Соединенных Штатах, если не принимать во внимание традиционно высокий здесь процент маргиналов из иммигрантов. То есть прежде всего это – громадный, массовый рынок. Современное западное общество – массовое общество. Тут произошло пресловутое "восстание масс"; восстание в смысле возрастания и доминирования в обществе. Интересно, что массовый рынок был создан массовым производством, а не наоборот – вспомним Форда. А наличие массового рынка – это такой соблазн для производителя каких угодно товаров, что тут никакой еженедельник "Ньюзвик" устоять, конечно, не может. Если предприниматель не расширяет рынка в то время, как другие предприниматели делают это, – он погиб вместе со своей антрепризой.

Современный потребитель – это человек, приобретший материальное благосостояние и досуг не путем собственного духовного или, скажем, экзистенциального роста, а в результате действия безличных законов рынка, это не субъект развития, а объект манипулирования. Называют же нынешнее западное общество консьюмеристским тоталитаризмом – и это не совсем неправильно. Такому потребителю не нужна опера, ему нужна "мыльная опера", ему не нужен Хемингуэй, а нужен Томас Клэнси.

Александр Генис: Борис Михайлович, неужели вы хотите все свести к достаточно старой, если считать от Платона, мысли о том, что демократия обещает неизбежное культурное оскудение?

Борис Парамонов: Отнюдь нет. К культурному упадку ведет не демократия как политический институт, а феномен массового общества как потребительского общества. Вот этот самый консьюмеристский тоталитаризм. Демократия как система, апеллирующая к инициативе граждан, к принятию ответственных решений, не может принижать человека.

Александр Генис: Но для этого, она, демократия, способна оторвать этого человека от телевизора. В одном из писем, спровоцированных колонкой Брукса, автор пишет, что сегодня перегруженный сложной работой американец слишком устает, чтобы насаждаться утонченной культурой. Его хватает только на телевизор…

Борис Парамонов: Телевидение – это, конечно, бич современной цивилизации, всеобщий наркотик. Страшно то, что оно всё время растет, и пределов этому росту, кажется, нет. Кабельное телевидение – это всё, конец, окончательное порабощение свободного человека. Современный телезритель, я бы сказал, – это Терри Шьяво, женщина с давно умершим мозгом, которую подвергают абдоминальному искусственному питанию. А что такое искусственное питание вообще? Так, какая-нибудь жидкость, водичка, какими-то потребными веществами снабженная. Постулат телевидения – непрерывное расширение программ, а количественное расширение по определению не может быть качественным обогащением. Как известно, прекрасное редко. На ти-ви происходит нечто ужасное: воспроизведение того, что уже было, дублирование жизни уже прожитой. Произошло какое-нибудь громкое преступление – и через полгода уже телефильм на эту тему.

Что же касается телевидения, то это – угасание бытия, энтропия. Эта зараза в духовном плане может быть сопоставлена только с исчезновением озонового слоя, с экологической катастрофой.

Александр Генис: Вот тут я вынужден с вами, Борис Михайлович, горячо не согласиться. Телевизор морально и эстетически нейтрален, как бумага или печатаный станок. Вопрос в том, как мы ими пользуемся. Лично я от телевидения жду великих подвигов и духовных порывов. Ведь даже пресловутый сериал можно – и нужно! – поднять до Достоевского и Толстого. Чтобы узнать, как это делается, надо посмотреть "Декалог" Кесьлёвского, который он сам называл "метафизической" мыльной оперой.

Борис Парамонов: Так в этом и парадокс: всё это сделано хорошо – умело, профессионально. Если начал смотреть, то уже не отойти – разве что в уборную во время рекламного перерыва. Но вот ведь еще подлянка: эти телевизионные рекламы, "коммершиалс", сделаны еще лучше!

Знаете, есть американская поговорка: всё, что стоит делать, стоит делать хорошо. Ее сейчас можно обернуть, перевернуть: не всё то, что можно сделать хорошо, стоит делать.

Александр Генис: Оставим этот спор до следующего раза. А пока я хочу процитировать еще одно письмо, пришедшее в ответ на колонку Брукса. Его автор пишет: "Известно, чем отличается Западная Европа от Соединенных Штатов. В Европе благосостояние – не цель, а средство, цель – досуг; в Америке наоборот: непрерывное расширение деловой активности"

Как по-вашему, Борис Михайлович, какая формула лучше?

Борис Парамонов: Конечно, европейская. Но я сильно подозреваю, что досужий европеец не столько в Лувр ходит или читает Сартра, сколько смотрит тот же телевизор.

Причем, как я убедился, когда в последний раз был в Италии, смотрят американские программы. В час ночи, когда начинаются передачи для местных интеллектуалов, итальянское телевидение с благоговением показывает фильмы Хичкока…