Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?
Один из самых популярных актеров эпохи "застоя", известный и любимый всей страной благодаря своим кино-ролям, Юрий Яковлев в студии Радио Свобода. Автор и ведущий Иван Толстой. Впервые в эфире 30 июля 1998.
Иван Толстой: Начнем с беседы об искусстве актера. Гость нашей пражской студии - народный артист СССР Юрий Яковлев. В апреле этого года Юрию Васильевичу исполнилось 70 лет. Пятьдесят из них он на сцене Вахтанговского театра и в десятках художественных фильмов.
Сейчас вы играете с тем же чувством, с которым играли двадцать-тридцать лет назад? Актерское чувство сохраняется или меняется?
Юрий Яковлев: Конечно, меняется с годами, с возрастом. Я сейчас выхожу на сцену уже не с тем восторгом от пребывания на подмостках, с которым я выходил тридцать-сорок лет тому назад, но с более спокойным внутренним чувством.
Иван Толстой: Это всего лишь успокоение профессионала или это профессиональная скука?
Юрий Яковлев: Я не могу сказать, что это скука, я до сих пор выхожу на сцену с удовольствием. Сниматься уже разлюбил, тем более, что не очень приглашают - иногда бывают предложения, но такие, от которых приходится отказываться. Это, скорее, чувство спокойствия, умиротворенности, несмотря на такой ритм жизни, который нас сейчас окружает, и некоторую досаду на то, что не такая посещаемость, нет такого восторженного отношения к актерам, какое было когда-то – шли на актера, шли на имя, звонили и узнавали, кто сегодня играет.
"...шли на актера, шли на имя, звонили и узнавали, кто сегодня играет"
Иван Толстой: Юрий Васильевич, а вы меняли театры в своей жизни?
Юрий Яковлев: Никогда! С 1952 года я в театре, а если считать с училищем, то ровно пятьдесят лет - с 1948 года. Четыре года училища и с 1952 - в театре.
Иван Толстой: Полвека. Юрий Васильевич, я всегда интересовался: можно ли научиться стать актером или это от бога?
Юрий Яковлев: Я думаю, что это от бога. Можно чему-то научить, можно научить лучше двигаться на сцене, немножко лучше говорить, чем вы говорите в жизни. А то, что тебе предназначено - это от бога. Я могу сказать, что меня, может быть, мизинчиком, но коснулось провидение.
Иван Толстой: То есть все школы, училища, все студии - это теория?
Юрий Яковлев: Это все теория и косметика. Сам Константин Сергеевич говорил: да, это не учебник для актера, не относитесь к моей книге как к учебнику, как надо играть, просто я пытался осмыслить этот процесс, вот и все.
Иван Толстой: Тем не менее, смотришь на актеров старшего поколения, сравниваешь с актерами сегодняшними и видишь, что люди разные, игра разная. А чем отличалась старая игра от теперешней?
Юрий Яковлев: Во-первых, трепетностью душевной и, кончено, отношением к театру как таковому, к подмосткам, и к своему пребыванию на сцене. Это был целый процесс. Хотя бы привести пример Бориса Васильевича Щукина, нашего актера знаменитого, который умер, к сожалению, рано, в 1939 году. Он приходил за полтора часа до начала спектакля. Он готовился, это для него был процесс, в день спектакля он никуда не выходил. А сейчас, смотрите, какая жизнь – и телевидение, и кино, и театр. Утром репетиция. Если нет спектакля, ты мчишься в кинематограф или на телевидение. Или даже ухитрялся так: репетиция с 11 до 2, я лечу на киностудию, снимаюсь до 6 часов, три часа, и еду играть спектакль. Ну, какое тут может быть трепетное отношение? Но все равно хватало и на трепет, и на какой-то душевный подъем, когда выходишь на подмостки.
Иван Толстой: Но ведь в таком ритме живет, наверное, актер в любой стране.Тем не менее мы видим гениев, профессионалов, умеющих мгновенно перевоплотиться.
Юрий Яковлев: Конечно. Но сейчас умение перевоплощаться ушло из нынешнего поколения, они не умеют этого делать. И потом, конечно, нынешнее поколение гораздо более прагматично. Это коснулось не только большой части населения, но и актеров. Можете представить, у нас в театре есть актеры, которые занимаются еще одновременно и коммерцией! Они это успешно совмещают, но более процветают на ниве коммерции, нежели на ниве Мельпомены.
Иван Толстой: Что же, должна быть такая искусственная и райская атмосфера парниковая для актера, чтобы процветало искусство?
Юрий Яковлев: Нет, ни в коем случае! Парниковая атмосфера актеру противопоказана, потому что он должен быть в гуще жизни обязательно, он должен видеть все положительные и все отрицательные стороны. Все, что его окружает, это его питание. Как можно говорить о парниковой системе? Конечно, нет. Тогда это не актер, он не может сосать самого себя всю жизнь, он не может питаться самим собой, своими соками. Конечно, он питается жизнью. Но часто я говорю, что коммерческая психология, менталитет другой. Надо зарабатывать. Если раньше люди стеснялись спрашивать, сколько они получат за выступление, то теперь они сразу говорят: "Сколько?" И в зависимости от названной суммы они или соглашаются, или не соглашаются. Это абсолютно прагматический подход к существованию.
"Если раньше люди стеснялись спрашивать, сколько они получат за выступление, то теперь они сразу говорят: "Сколько?""
Иван Толстой: А вы можете такой вопрос задать?
Юрий Яковлев: Вы знаете, ловлю себя на том, что я до сих пор не могу.
Иван Толстой: А были такие времена, когда обстановка для актера была если не идеальной – отсутствие мыслей о необходимости зарабатывать хлеб насущный, потому что на самом деле не было и возможностей его особенно зарабатывать на стороне, только в пределах своей профессии – то, по крайней мере, наилучшая? На какие годы она пришлась, на какие обстоятельства?
Юрий Яковлев: Самое парадоксальное заключается в том, что это приходится на застойные годы. В так называемое "застойное время" я сыграл лучшие свои роли в театре и в кино. Это пало на 60-е и 70-е годы. Были и актерские удачи, и режиссёрские удачи и в кино, и в театре. Мы умели выкручиваться,тогда советские спектакли актеры играли на подтекстах таким образом, чтобы зритель читал между строк.
Иван Толстой: Это облегчает задачу режиссёра, но это нисколько не сказывается на актерском мастерстве.
Юрий Яковлев: На актёрском мастерстве сказывается. Мы тоже пытались, чтобы зритель сумел прочесть между строк.
Иван Толстой: То есть ту же самую роль вы сейчас бы сыграли иначе?
Юрий Яковлев: Я сыграл бы уже без подтекста, я бы сыграл то, что написано открыто, откровенно, я бы говорил то, что написано.
Иван Толстой: В этом смысле вы можете назвать какую-то роль, которой вы не удовлетворены именно потому, что убранный социальный контекст меняет достоинство вашей роли?
Юрий Яковлев: Да. Я вам приведу пример, всегда легче говорить на примерах. Был у нас спектакль "На всякого мудреца довольно простоты" Островского, там что ни фраза - ее нужно сразу запрещать. Антиправительственная пьеса, антигосударственная! С такими прямыми текстами, не подтекстами, а прямыми текстами. Зритель был тоже подготовлен к этому и был накален до такой степени, что такие подтексты прочитывались железно и стопроцентно. Это вызывало аплодисменты зрительного зала, и мы потом за кулисами говорили друг другу: "Ты слышал, как принимают?! Ты слышал?!" Мы были в восторге, потому что зрительный зал все понимал, абсолютно все прочитывалось. На это закрывали глаза власть имущие, наше министерство культуры. Но какие-то спектакли запрещали. В Театре Сатиры был очень острый спектакль "Доходное место" того же Островского, Андрюша Миронов в главной роли. Там уж такие монологи у него – просто вызов ныне существующей власти! И Островского сняли. "Доходное место" сняли, он прошел там всего несколько раз. Потому что валом валил зритель, билеты было достать невозможно! Так что же такое делается? - задали себе вопрос в министерстве культуры. Пришла комиссия, посмотрели и закрыли.
"Мы были в восторге, потому что зрительный зал все понимал, абсолютно все прочитывалось"
Иван Толстой: Только на спектакле и узнали текст Островского.
Юрий Яковлев: Конечно!
Иван Толстой: А в кино такие штуки проходили?
Юрий Яковлев: Нет, не проходили. Кино было в худшем положении, потому что аудитория миллионная, стомиллионная, а здесь - десятки тысяч. Конечно, очень много картин легло на полку в те годы.
Иван Толстой: А для вас, тем не менее, было играть живее, приятнее, теплее в театре или в кино?
Юрий Яковлев: Всегда в театре. Я - сын театра.
Иван Толстой: Именно из-за этой сиюминутной, один раз существующей атмосферы?
Юрий Яковлев: Один раз существующей, один раз я выхожу и проживаю жизнь своего героя единожды.
Иван Толстой: Что называется - в прямом эфире.
Юрий Яковлев: Да. Кинематограф имеет свои особенности и плюсы. Это очень хорошая школа для актеров, это сиюминутная готовность, это мгновенное перевоплощение перед камерой. Что бы меня ни окружало, условия ужасающие, в которых приходится работать в кинематографе, для творчества абсолютно неприемлемые, но нужно уметь собраться, отключиться, ничего не слышать, кроме твоего партнера, ничего не видеть, кроме глазка камеры, в который нельзя смотреть ни в коем случае, если только это не вызвано необходимостью крупного плана, где нужно впрямую обратиться к зрителю. И нужно себя приспособить к этим условиям. И эта моментальная готовность, умение еще сыграть трижды, четырежды одно и то же, повторить труднейшую сцену со слезами, с истерикой. Пырьев, с которым мы работали в "Идиоте", где я играл князя Мышкина, снимал по десять-пятнадцать дублей. Хочешь-не хочешь, а играй.
Иван Толстой: С другой стороны, в кино, в отличие от театра, "весь я не умру", это остается.
Юрий Яковлев: Конечно, остается. Слава богу, была возможность, и мы сняли из нашего репертуара лучшие спектакли на пленку. И к моему юбилею, который был в апреле месяце, на телевидении нашлась пленка тех старых спектаклей, которые были тридцать-сорок лет назад записаны.
Иван Толстой: Ваша любимая кинороль?
Юрий Яковлев: Когда спрашивают о любимой роли, на это всегда трудно отвечать. Как я могу не сказать о том, что я, конечно, люблю Льва Николаевича Мышкина? Конечно, это любимая роль. Это, можно сказать, первая большая роль в кино. Она была по счету третья или четвертая, но настоящая стопроцентная. Когда спрашивают, что такое чувство зависти у актеров, свойственно ли вам чувство зависти? Конечно, свойственно. Единственный раз в своей жизни я завидовал глубоко, мучительно, когда Иннокентий Смоктуновский сыграл Мышкина у Товстоногова в театре. Я ему мучительно завидовал, потому что он сыграл гениально.
"Единственный раз в своей жизни я завидовал глубоко, мучительно, когда Иннокентий Смоктуновский сыграл Мышкина у Товстоногова в театре"
Иван Толстой: Юрий Васильевич, а вам, как актеру, удобнее те режиссеры, которые нажимают, предлагают, требуют, имеют непоколебимые собственные убеждения или те, которые дают вам полный карт-бланш?
Юрий Яковлев: Это зависит от таланта режиссера, от его умственных данных, от его умения, в основном, от его отношения к актеру. Я ценю режиссера, в основном, по этому признаку - как он относится к актеру. Если он утверждает себя как режиссер, мне с ним неинтересно работать, и то, что он мне предлагает я выслушиваю, киваю головой, говорю "да, хорошо" и делаю по-своему. А режиссер, который дает карт-бланш, который понимает, что ты можешь сделать это без нажима, он только чуть-чуть подкидывает, чуть-чуть подсказывает, чуть-чуть ведет по той линии, которая ему необходима. И я очень уважаю режиссеров, которые знают и любят кинематограф, знают, что они хотят сказать своей картиной, знают, что они требуют от актера, знают и любят актера, уважают актёрский труд.
Иван Толстой: Юрий Васильевич, а вам приходилось работать с иностранцами – режиссерами и актерами?
Юрий Яковлев: Да, и мне повезло. Это, правда, было не в кинематографе, а в театре. Мы пригласили поставить из Югославии Мирослава Беловича. У него школа актерская была, он там преподавал, и в Национальном белградском театре он был основным режиссером, не главным, но основным. И мы его пригласили поставить пьесу югославского драматурга Мирослава Крлежи "Господа Глембаи", где я получил главную роль. Это было счастье! Я играл разные роли - и комедийные, и серьезные драматические, и водевили - но никогда не думал, что из меня можно сделать неврастеника. Такое было амплуа в старом русском театре - герой-неврастеник. Так вот он меня перевернул, он вынул из меня душу, он сделал из меня героя-неврастеника, что и требовалось по роли. Он довел меня до такого состояния, что мои друзья, знакомые, которые приходили в театр, говорили: "Слушай, после такого спектакля нужно вызывать скорую помощь, потому что ты в таком состоянии, что это уже просто граничит с физиологией". Что я терпеть не могу на сцене, там есть граница.
Иван Толстой: А чему русский актер можно научиться у актера иностранного или наоборот?
Юрий Яковлев: Ничему. Я считаю, что русская актерская школа выше всех школ, которые существуют. Вот только когда я смотрю американское кино, единственное, чему я учусь у них, это абсолютной, полной раскованности, полной свободе. Но они и в жизни такие, они настолько не знают, что такое скованность или зажатость. Вот есть такой термин в нашей профессии – "зажатость", а у них этого нет напрочь. У них есть профессионализм и отсутствие профессионализма. Но недаром хорошие актеры учились у Михаила Александровича Чехова.
"Я считаю, что русская актерская школа выше всех школ, которые существуют"
Иван Толстой: И в завершение нашей беседы с Юрием Яковлевым вопрос: что ждет русский театр?
Юрий Яковлев: Что ждет русский театр, я не знаю. Только одна надежда на классику, на драматургию русскую. Она будет всегда нас спасать. И Чехов, и Достоевский, который не написал ни одной пьесы, но он - прирожденный драматург.
Иван Толстой: То есть наше спасение, наше будущее в классике? Наша крона в наших корнях?
Юрий Яковлев: Совершенно верно! Вы правы!
