- Центральная избирательная комиссия не поддержала инициативу КПРФ, которая предлагала провести референдум по поводу повышении пенсионного возраста.
- Референдум не панацея. Многие вредные популистские идеи могут быть приняты таким способом в стране, где нет культуры демократического самоограничения.
- В Москве продолжается следствие по делу "Нового величия". Суд отказывается отпускать под домашний арест обвиняемую, страдающую тяжелым сердечным заболеванием.
- Дело "экстремистов из "Макдоналдса" – сигнал всей остальной молодежи: "Сидите смирно, не выступайте против власти!"
РЕФЕРЕНДУМУ – НЕТ!
Новость сегодняшнего дня – Центризбирком России рассмотрел вопрос о возможности проведения всенародного референдума о повышении пенсионного возраста и отказал заявителям. Вот комментарий депутата Государственной Думы от КПРФ Александра Ющенко.
Александр Ющенко: В любой нормальной стране для того, чтобы принять тот или иной закон, обычно проводится как минимум опрос общественного мнения или референдум, тем более по такой животрепещущей теме. Например, в Швейцарии референдумы проходят по любым вопросам. А у нас почему-то по принципиальному вопросу – повышение пенсионного возраста – нельзя проводить референдум, как считает Центризбирком.
Видеоверсия программы
Мы будем наращивать давление, чтобы этот закон был как минимум отозван, ведь он был принят только в первом чтении, а второе и третье чтения планируются на осеннюю сессию. Будь то референдум, опрос или что-то еще, но власть должна услышать мнения людей и сделать из них выводы. Девять из десяти человек против повышения пенсионного возраста.
Марьяна Торочешникова: А будете ли вы готовить новый пакет документов для проведения референдума уже с другой формулировкой вопроса? Ведь именно это стало причиной отказа.
Александр Ющенко: Логична любая формулировка, которая дает четкий ответ – "да" или "нет" пенсионной реформе. Для нас главное – решить этот вопрос, чтобы власть отреагировала на чаяния людей. Наши юристы сейчас ознакомятся с решением Центральной избирательной комиссии. Наша юридическая служба будет проводить все необходимые действия для того, чтобы референдум был. Либо ЦИК должна расписаться в том, что она исполняет указания сверху, и сказать: "Нет, вы не будете проводить референдум ни по каким вопросам". По крайней мере, нужно услышать этот ответ.
Марьяна Торочешникова: А есть ли у вас собственное объяснение того, почему в России начиная с 1993 года не произошло ни одного всенародного референдума?
Александр Ющенко: Самый знаковый референдум – по сохранению Советского Союза – прошел в марте 91-го года, когда более 70% высказались за его сохранение. А ровно через полгода наплевали на это общественное мнение – и разрушили Советский Союз. И, как следствие, пролилась кровь.
После этого ельцинский режим дал импульс тому направлению, которое есть сейчас, – олигархическому, когда государство является сторожем олигархического капитала, а общественное мнение абсолютно не нужно. Мнение народа сегодня практически не учитывается при принятии решений. Партия "Единая Россия" выражает интересы крупного капитала, а государство является сторожем при крупном капитале. Сегодня у нас принимают законы, удобные только для олигархических структур и чиновников, охраняющие их собственные капиталы и бизнес.
На этой неделе активно обсуждались и предложения, которые должны как бы смягчить пенсионную реформу. Речь идет о том, чтобы внести в Уголовный кодекс поправки, согласно которым работодателей будут привлекать к уголовной ответственности, если они увольняют сотрудников предпенсионного возраста или не берут на работу пожилых людей.
И одна из первых реакций на такое предложение уже поступила от уполномоченного по правам предпринимателей Бориса Титова. Он высказался примерно так: "Сколько же можно "кошмарить" бизнес и предпринимателей?! В конце концов, работодатели принимают свои решения о том, чтобы нанять на работу тех или иных сотрудников, руководствуясь какими-то другими соображениями, а не только соображениями возраста".
РЕФЕРЕНДУМ – НЕ ВСЕГДА БЛАГО
О том, что должно произойти, чтобы в России разрешили всенародный, а не только местный или региональный референдум, рассказывает политолог Александр Кынев.
Александр Кынев: Решение Центризбиркома было абсолютно предсказуемо. Хочу напомнить, что у нас с 93-го года вообще не было ни одного общероссийского референдума, невзирая на довольно частые идеи провести их по тому или иному поводу. Как правило, эти идеи выдвигались левой оппозицией. КПРФ неоднократно проводила так называемые "народные" референдумы, собирая подписи под различными своими инициативами. Но это всегда заканчивалось примерно одинаково. В России проходит довольно большое количество референдумов, но практически все они местные. Либо это преобразование муниципалитетов, либо вопросы так называемого "самообложения". Никаких других вариантов практически нет. И вот с чем это связано.
Закон, принятый в начале нулевых годов, сделал проведение референдумов практически невозможным без согласия власти
Закон о референдуме, который был принят в начале нулевых годов, сделал проведение референдумов практически невозможным без согласия власти. Прежде всего, жестко ограничен перечень вопросов, которые могут выноситься на референдумы. Например, вопросы, затрагивающие Конституцию и так далее, не могут рассматриваться путем референдума, равно как и вопросы, которые затрагивают территориальное деление при отсутствии согласия соответствующих органов власти.
Крайне сложна сама процедура: это инициативные группы, подача документов, экспертиза законности вопроса и так далее. Это сложный процесс, где множество разных элементов, и на каждом из них он может застопориться.
Если посмотреть, как в регионах отказывали в проведении референдумов, то самая популярная технология – это развал инициативной группы, когда кто-то из инициаторов по каким-то причинам, например, вдруг отзывает свою подпись. Главный смысл, который понятен простому человеку: процедура настолько сложна, что реализовать ее невозможно без согласия власти.
Другой вопрос – хорошо это или плохо. Вот я, скажем, в отличие от многих представителей российского демократического движения, не считаю референдум однозначным благом. Есть страны, в которых очень развита культура проведения референдумов: Швейцария, Франция, США. Там референдумы проводятся постоянно и в огромном количестве по самым разным поводам: от сугубо бытовых – где поставить забор, в какой цвет его покрасить, какой принять закон, переименовать ли что-то, и заканчивая глобальными вопросами, связанными, например, с запретом абортов, избирательной реформой или чем-то еще. Но это страны с устоявшейся многовековой культурой демократических процедур.
Марьяна Торочешникова: То есть люди понимают, что они делают и для чего?
Александр Кынев: Во всех этих случаях не ставится под вопрос некий стандарт демократических прав и свобод. Никому не придет в голову ставить на референдум вопросы, связанные с войной и миром, с лишением людей права на свободу слова, на жизнь или на что-то еще. В любом случае почти все эти референдумы не затрагивают принятые в обществе стандарты прав человека. Зачастую дискуссии по поводу референдумов как раз и строятся вокруг того, корректны ли они с точки зрения существующей концепции прав человека, не нарушают ли они ее. Это считается некими незыблемыми столпами системы, на которые никому не придет в голову покушаться.
Марьяна Торочешникова: Так в России для этого есть фильтр вопросов.
Александр Кынев: Эти вещи не так просто отрегулировать в законодательстве. Многие вопросы, которые выносились за все эти годы, на мой взгляд, крайне опасны с точки зрения их реализации. В условиях, когда в обществе отсутствует сложившееся представление о неприкосновенности неких стандартов прав и свобод личности и гражданина, масса вещей в случае вынесения на референдум с легкостью может быть поддержана большинством, но при этом последствия могут оказаться абсолютно чудовищными.
Я абсолютно убежден, что если бы мы провели референдум по поводу возвращения смертной казни, то он прошел бы "на ура". Очень многие вопросы, которые провозглашали бы какие-то агрессивные идеи, я боюсь, в нашей стране могли бы в ходе референдумов получить поддержку значительной части граждан: например, вопросы, связанные с запретом интернета. Я предполагаю, что если провести такой референдум, то на нем можно обеспечить победу противников интернета. Если бы подобные вопросы возникали, в нашей стране они могли бы получить большинство именно в силу специфики электорального поведения, мифов массового сознания и зависимости общества от государственной пропаганды. Поэтому референдум – не всегда благо.
Российское общество пока еще не доросло до того, чтобы участвовать в референдумах
Марьяна Торочешникова: То есть российское общество пока еще не доросло до того, чтобы участвовать в референдумах?
Александр Кынев: В российском обществе отсутствует культура демократического самоограничения. Есть частный эгоизм людей – никто не хочет, чтобы трогали его собственность, его квартиру, но нет точно такого же отношения к правам соседа. И вот это – фундаментальная проблема в нашей стране. Это проблема отношения к свободе перемещения, проблема перераспределения, проблема налогов и много чего еще. Поэтому очень многие популистские, абсолютно вредные и чудовищные идеи в нашей стране в случае выноса их на референдум вполне могут быть приняты и иметь чудовищные последствия для судьбы страны, экономики и для гражданских прав и свобод.
Марьяна Торочешникова: Отобрать и поделить…
Александр Кынев: Или провести национализацию чего-нибудь… То, что в России невозможно провести референдум, наверное, не очень хорошо с точки зрения неких стандартов. В демократических странах все-таки принято их проводить по каким-то ключевым вопросам. Но если быть реалистами и внимательно смотреть на то, за счет чего власть наращивала рейтинги за последние годы, то она ведь не просто так поднимала в качестве своих знамен довольно ортодоксальные идеи, связанные с усилением роли православия, с милитаризацией общественной жизни и так далее. Все, что мы наблюдали последние пять-шесть лет, – это консервативный реванш, и он же появился не просто так. В значительной степени власть шла за стереотипами и мифами той электоральной группы, которая считалась для нее базовой. Условно говоря, это люди, как правило, старших возрастов, часто не имеющие качественного образования.
Марьяна Торочешникова: И они же – самые активные избиратели.
Александр Кынев: Да. Не секрет: чем старше люди, тем лучше они голосуют. При этом они еще, как правило, социально зависимы от государства, на них легче оказывать давление, потому что многие из них находятся в личной зависимости от помощи органов опеки, получают пенсии, социальную помощь. И в этом смысле, может быть, даже неплохо, что референдумы в России массово не проводятся, учитывая реальное общественное настроение в стране.
Марьяна Торочешникова: А что страшного в референдуме о проведении пенсионной реформы? Может быть, коммунисты неправильно, с точки зрения ЦИК, сформулировали свой вопрос – он слишком длинный, непонятный? Почему бы просто не задать вопрос: хотите ли вы повышения пенсионного возраста?
Александр Кынев: Это абсолютно популистская идея. Я считаю также категорически неправильным выносить на референдум идеи по поводу налогов. Ни одна страна, с точки зрения массового сознания, никогда не будет готова к повышению налогов. Ни один обыватель в любой стране никогда не выступит за то, чтобы платить больше налогов государству или дольше работать. Экономическая ситуация находится в динамике, есть периоды, когда требуются разные экономические решения, но они могут быть непопулярными, неэффективными. Если бы в начале 90-х годов мы решали судьбу реформ путем референдума, у нас были бы какие-нибудь реформы? Я боюсь, что нет. И это не вопрос того, нравится или не нравится. Это вопрос того, нужно или не нужно.
Вопрос пенсионной реформы назрел: очевидно, он должен решаться. Другой вопрос как: с какими издержками, каким путем, какими механизмами. Здесь повод для ключевой дискуссии. А то, что мы наблюдаем с вопросом о референдуме, который инициирует КПРФ, – на мой взгляд, это оголтелый и безответственный популизм, который ничего не предлагает взамен. Ничего не решая, ничего не делая, просто предоставлять гражданам какие-то средства? Но экономика должна работать, должны существовать определенные стимулы для того, чтобы вкладывались инвестиции, защищалась собственность. Ведь ничего не берется ниоткуда. Все, что вы кому-то даете, вы у кого-то отнимаете. Так устроена жизнь любого человека, и так устроена жизнь в государстве. На мой взгляд, подобные вопросы категорически не должны решаться путем референдумов просто потому, что их должны решать специалисты.
Марьяна Торочешникова: Наверное, все-таки с учетом народного мнения?
Александр Кынев: Вопросы налогообложения почти нигде не решаются путем референдумов. Так могут решаться вопросы семейного законодательства, вопросы символической политики, миграционной политики. Но вопросы налогообложения, как правило, решаются соответствующими органами, в которых представлены компетентные люди. Экономика не очень пригодна для проведения референдумов.
Марьяна Торочешникова: А какой вопрос действительно стоило бы вынести на референдум в современной России?
Александр Кынев: Референдум – это все-таки сугубо символическая вещь. Был бы интересен, к примеру, референдум о захоронении Ленина, и я не уверен в его однозначном результате. Достаточно интересен вопрос войны и мира, вопросы о том, нужна в России профессиональная армия или армия по призыву. Это вещи, которые для большинства людей вполне конкретны, и здесь человек все-таки будет голосовать, используя свой жизненный опыт и жизненный опыт окружающих. Но все-таки даже такие вопросы требуют понимания того, что такое демократические процедуры. Если в обществе в целом нет доверия к демократии, если ее годами сознательно дискредитируют, то откуда взяться культуре демократического самоограничения?..
Может быть, это и хорошо, что у нас референдумы проводятся в основном на местном уровне. И я за то, чтобы активно проводились референдумы, связанные, например, с экологией. Кстати, власть сейчас активно с ними борется. Ведь во многих регионах в последние годы есть инициатива проведения именно локальных референдумов, связанных со строительством вредных производств – с производством никеля в Воронежской области или строительством завода в Красноярске. Вопросы, связанные с определенными инфраструктурными проектами, затрагивают интересы жителей, и жители имеют право высказываться по отношению к ним. Но власть не дает проводить эти референдумы. Референдумы, связанные с названиями населенных пунктов, – это символическая политика. На мой взгляд, это правильно. Большое должно начинаться с малого. Имеет смысл дать людям возможность путем референдумов...
Марьяна Торочешникова: ...почувствовать, что от их мнения действительно что-то зависит.
Александр Кынев: Нужно учиться устраивать свою жизнь хотя бы на микроуровне – на уровне района, нескольких кварталов. Но сегодня никто не спрашивает мнения наших граждан даже по таким вопросам. Никто не спрашивает вас, как назвать вашу улицу, где поставить забор в вашем дворе, вводить или не вводить платные парковки, отменять или нет маршрутки. И очень странно, что о тех вещах, которые напрямую касаются жителей, никому не придет в голову спросить их об этом. По сугубо символическим, глобальным вопросам, которые касаются всех, – пожалуйста. А вот по частным вопросам, по которым люди как раз могут вполне трезво взвесить все за и против, с помощью которых и можно научиться принимать решения, власть делает все, чтобы эти решения не принимались.
Марьяна Торочешникова: Но и люди не очень активно в этом участвуют, далеко не каждый готов стать инициатором местного референдума.
Александр Кынев: Люди, выдвигающие идеи, всегда в меньшинстве. Но если бы на голосование выносились действительно важные вопросы, связанные с жизнью конкретного района, люди пошли бы на эти референдумы.
Марьяна Торочешникова: Но сейчас все это заменено какими-то народными слушаниями, обсуждениями...
Александр Кынев: На них приходит довольно специфическая общественность, всегда одна и та же, приходит "золотой" актив управ, то есть люди, которые всегда наготове и всегда горячо поддерживают. А большинство граждан даже и не знают об этих мероприятиях.
И поскольку все, начиная с малого, построено на имитации процедур согласования решений, конечно, оно касается и большого. Но если мы хотим, чтобы граждане ответственно принимали большие решения, вначале они должны научиться принимать малые.
МОЛОДЫЕ И "ОПАСНЫЕ"
Еще одна тема этой недели: Московский городской суд оставил под арестом 18-летнюю Анну Павликову, которая вместе с другими молодыми людьми обвиняется в создании экстремистского сообщества "Новое величие". Эта история известна как дело "экстремистов из "Макдоналдса". Ситуацию комментирует Юлия Павликова, мать Анны.
Это какой-то злой рок: кому-то нужно, чтобы эти дети сидели
Юлия Павликова: Честно говоря, я не понимаю, почему такие обвинения предъявлены моей дочери. В какие-то моменты она не ходила на собрания, ее там не было. Когда провокатор Руслан Д. принимал устав, написанный им самим, он распределял роли. Ему обязательно нужно было десять человек – только в таком случае это экстремистское сообщество, организация. Когда он распределял, кто и чем будет заведовать, Ани не было. Как может быть организатором человек, который не принимал участия в первых собраниях? У меня есть ее переписка с Русланом Д.. Поскольку дочка несовершеннолетняя, SIM-карта была оформлена на меня, и после того, как ее забрали, я сразу восстановила карту. И я прочитала личную переписку, в том числе с двумя провокаторами: один из них – Руслан Д., а другой был из Росгвардии. И у меня кубик за кубиком сформировалась картинка.
Марьяна Торочешникова: К какому выводу вы пришли?
Юлия Павликова: Очень хочется, если будет суд, посмотреть в глаза провокатору Руслану Д. 35-летний мужчина знал, что девочке 17 лет, понимал, для чего он это делает, – и ни сожаления, ничего он при этом не испытывает, а втягивает ее туда дальше. В какой-то момент она хотела уйти, писала: "Ты извини, я всем хочу добра, но я ухожу". А он начинает ей писать: "Аня, ты нам очень нужна! Не уходи, пожалуйста!" И зная, что она очень ответственная девочка, начинает давать ей какие-то задания: "Ты возьми листовки, сделай что-то еще". Ну, понятно, он работает в органах: они все там, наверное, хорошие психологи. Я читала в Telegram их обсуждение того, нужен ли им офис. Для этого нужно собрать какие-то деньги, и ребята говорят: "У меня сейчас нет работы". Аня говорит: "У меня сейчас мама болеет. Мне тяжело. Надо помогать маме, она в больнице". Маша Дубовик говорит: "Мне нужно платить за обучение". И они решают: "Зачем нам этот офис?" Как я понимаю, он их уговаривал: "Нет, это нужно. Ну, что мы, как лохи, встречаемся в "Макдоналдсе"?" Конечно, он готов был сам снять офис, и не нужно было собирать никакие деньги, – только для того, чтобы их снимать.
Марьяна Торочешникова: А как вы думаете, для чего была придумана вся эта история, если вы говорите, что в основном этим занимались провокаторы?
Юлия Павликова: Я думаю, единственная его цель – это получить звездочки.
Марьяна Торочешникова: За то, что он раскрыл "опасных экстремистов"?
Юлия Павликова: Конечно. Да еще перед выборами. Встречаясь, ребята разговаривали о политике. Они просто были за честные выборы, и обсуждали: "Мы пойдем наблюдателями". Ане еще не было 18 лет, и она говорила: "Я буду просто смотреть", – то есть ей это было интересно. Но они не собирались делать никаких провокаций, у них даже в мыслях этого не было. Я читаю в постановлении, что моя дочь хотела свергнуть власть. Вчера на суде прокурор это зачитывал. Ну, это просто смешно, если бы не было так печально... Вы подумайте: 17-летний ребенок, девочка хотела свергнуть власть! У меня это в голове не укладывается.
Марьяна Торочешникова: А как следователи себя ведут с Аней и с другими ребятами, испытывают ли ребята какое-то психологическое давление? И главное, чего от них добивается следствие?
Юлия Павликова: Самое важное для следствия – это выбить из них признание вины. Они ничего не совершали, даже не собирались и не думали. Им не в чем сознаваться. Каждый из них говорит: "Я не понимаю, почему здесь нахожусь. Я не сделал ничего ужасного". Дочка мне рассказывала, что 12 июля ее возили в больницу, делали МРТ головы, и конвоиры перед кабинетом говорили: "Пожалуйста, расступитесь. Мы привезли опасную террористку". Она сказала: "Мама, мне было так неприятно..." Она говорила, что они ее обсуждали, не стесняясь того, что она в машине. И я всегда думаю: откуда у людей такая жестокость? Она писала письмо в прокуратуру о том, как ее доставляли в СИЗО в узком холодном автозаке при минус десяти градусов на улице на металлическом сиденье. И я всегда спрашиваю следователя: "Что, она сопротивлялась, кусалась, огрызалась, хотела сбежать? Почему к ней была проявлена такая жестокость?" Это же 17-летний ребенок! На нее надели наручники, и она спокойно делала то, что ей говорили.
Марьяна Торочешникова: А что отвечал вам следователь?
Юлия Павликова: Ничего. Он говорил: "У меня в кабинете все было хорошо, а дальше ее повезли, и вот тут я уже не знаю, что и как было".
Марьяна Торочешникова: В СМИ появлялись сообщения о том, что Аня плохо себя чувствует.
Юлия Павликова: Видя ее состояние, я понимаю, что это уже какая-то грань. Она держится, но нервная система истощена. Я была на свидании с ней 16 июля. Она вроде старается улыбаться, но постоянно дикий тремор рук. Она крутит то волосы, то провод. Я говорю: "Анечка, ты успокойся. Я с тобой. Не нервничай". А она отвечает: "Мама, я не нервничаю, у меня просто руки ходуном ходят". И она постоянно плачет, говорит: "Мама, почему мне нельзя десять минут посидеть рядом с тобой и обнять тебя?" Мы же общаемся через стекло, дальше – решетка, а дальше – еще одно стекло. Ну, понятно, что помочь ты ей вообще ничем не можешь, но ты не можешь даже обнять ее, просто подержать за руку и как-то успокоить. Это очень тяжело.
В СИЗО мне выдали справку, перечислили все ее заболевания. У нее проблемы с сердцем. Есть три стадии пролапса митрального клапана. Первая была у нее еще до ареста (мы ходили к кардиологу), а сейчас ей поставили уже вторую стадию. А третья стадия – последняя, дальше некуда. Появились проблемы с желудком – гастрит, дуоденит. Они пишут, что все лечат. Диагнозов достаточно много, в том числе и паническая атака, и бессонница. А в конце написано, что в данный момент состояние удовлетворительное. Я не могу понять, как при всех этих заболеваниях состояние ребенка может быть удовлетворительным.
Марьяна Торочешникова: А что говорили в суде, когда поднимался вопрос о том, чтобы отменить решение о содержании Ани под стражей и перевести ее хотя бы под домашний арест?
Юлия Павликова: У нее было продление до 13 сентября, а ей сделали до 13 августа – убрали месяц. У меня такое впечатление, что судья все понимает, может быть, ей самой даже как-то больно... И я прекрасно понимаю, что она ничего не решает. Ну, это какой-то злой рок: кому-то нужно, чтобы эти дети сидели. Может быть, это какое-то показательное дело, чтобы испугать остальную молодежь, показать: "Сидите дома, не ходите на митинги, не будоражьте никого, ведите себя прилично!"
На суде адвокатом были предъявлены все характеристики – из школы, с работы.
Марьяна Торочешникова: Вступалась уполномоченный по правам человека и еще ряд известных политиков и публичных лиц, но все равно...
Юлия Павликова: И Сванидзе был на суде, и Пономарев, и все дают ходатайства, чтобы суд проявил милость и отпустил девочку под домашний арест. Но ничего не помогает.
