Василиск Гнедов. Сама поэзия: Стихотворения / Сост., подгот. текстов и прим. И. Кукуя. – М.: Издание книжного магазина "Циолковский", 2018.

Представьте, что вы очутились в петербургском артистическом кабаре 1913 г. Идет поэзоконцерт, на сцену выходит молодой человек в потрепанном костюме, номер его обозначен как "Поэма Конца":

"Слов она не имела и вся состояла только из одного жеста руки, быстро поднимаемой перед волосами и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой".

Так вспоминал о выступлении Гнедова, задолго до акционизма, в мемуарах "Встречи" (1929) В. Пяст. Поэта, который выбрал себе псевдонимом название мифического зверя, трудно причислить к обыкновенным людям или поэтам. Давид Бурлюк произвел его в "генералиссимусы русского футуризма" после боя с юнкерами за к/театр "Унион" и обстрела кремлевских соборов в "октябрьские смертные дни". На своих визитных карточках вместо рода занятий Гнедов писал "Сама поэзия", от мяса убежденно воздерживался, кое-что публиковал от имени Жозефины Гант д`Орсайль.

Биографию наш герой имел яркую. Родился Василий Иванович Гнедов 6(18) марта 1890 года в Области войска Донского, в семье невысокого происхождения, про деда позже писал:

И у помещика в поварне
Был крепостным
И жизнь узнал со сковород на шкварках…

Поступил в среднее техучилище в Ростове-на-Дону в 1911 г., но скоро был исключен; вероятно, примерно тогда же отведал из "громокипящего кубка" и устремился в Петербург. В 1913 г. Гнедов был едва ли не самым радикальным последователем Северянина – эгофутуристом. Группа эта собралась вокруг Ивана Игнатьева, открывшего издательство "Петербургский глашатай". Объединение распалось в начале 1914 г. после гибели лидера: Игнатьев зарезался после брачной ночи. Гнедов предпочитал совершать столь радикальные поступки только в искусстве, выпустив поэтическую книгу "Смерть искусству" (1913). Она состояла из лаконичных и загадочных поэм, например, в тексте 14-й была только одна буква "Ю". Завершалась книга "Поэмой Конца" – чистым листом; много позже "белый квадрат" этого сочинения экспонировался на выставке "Мечты Татлина" в Лондоне в 1973–74 гг. Гнедов быстро стал значимой фигурой литературной России: он выручил Маяковского в пьяной драке, встретился с Маринетти (переводчицами были блоковские спутницы – Менделеева и Веригина), вступал в стихотворный диалог с Гончаровой и Хлебниковым, Малевич думал о Гнедове, создавая знаменитые квадраты, Мандельштам восхищался строчкой "Белый медведь целуется с белым ветром", Ахматова не испугалась поднесенной им засахаренной крысы, Рославец положил на музыку фонетическое стихотворение "Кук" (призыв кукушки-самки). После распада "Петербургского глашатая" Гнедов объединялся с кубофутуристами и поэтами "Центрифуги", а с началом войны ушел на фронт. Поэт два года провел в окопах Галиции и Буковины, стал георгиевским кавалером, потом был направлен в Чугуевское военное училище и получил звание прапорщика аккурат к началу февральской революции. Деятельно участвовал и в февральских, и в октябрьских событиях, одновременно вступил в ряды председателей Земного шара, так что 4-й Временник вышел в издательстве "Василиск и Ольга".

В 1918 г. литературная биография Гнедова фактически обрывается. Часть года он провел в нервных клиниках (последствия контузии; в издании публикуются рисунки из "терапевтической" тетради Гнедова), после движется в фарватере жизни своей жены. Упомянутая в названии мимолетного издательства Ольга была Ольгой Пилацкой, большевичкой с долгим стажем: "Как-то она мне рассказала, что, будучи в Москве, на каком-то семейном вечере, где присутствовали и Вы, тов. Сталин, что во время игры Вы бросили мяч и попали в нее". (Из письма Гнедова Сталину 20.03.1951, поэт добивался реабилитации). Гнедов работает в системе просвещения и пропаганды, ходит на агитпароходе, заведует библиотекой Московской ЧК. В 1921 г. Гнедов и Пилацкая уезжают на Украину, где она занимает ответственные советские посты (директора Института красной профессуры, зам. председателя Госплана УССР), а он вступает в ВКП (б), оканчивает Политехнический институт, служит главным инженером и механиком на крупных предприятиях.

16 ноября 1937 г. Ольга Пилацкая была арестована и через месяц расстреляна как сторонник Троцкого. Позже Гнедов так вспоминал о ней:

Я тебя вижу в сиянии серенькой шапочки
Стоящей и обрамленной дверью вагона
Правой рукой махающей жаркою тряпочкой
И взглядом летящим за мною в погоню

Футуристы – люди необычные; когда Гнедов стал хлопотать о реабилитации покойной жены, то оказалось, что отношения они не зарегистрировали, и брак их был заключен посмертно – в 1957 г. 15 января 1938 г. арестовали самого поэта как "члена семьи врага народа"; отделался он мягким приговором – пятилетней ссылкой в Казахстан, возможно, разгадку следует искать в упомянутом письме Сталину: "Эти 13 лет я состоял секретным сотрудником МГБ". Иных свидетельств работы Гнедова на карательные органы не обнаружено, так что приходится верить (или не верить) поэту на слово, как и в случае с Олейниковым, который "признался" в отцеубийстве. Сохранились стихи Гнедова о годах репрессий:

Мочею сплошною пропахли постели
Разило смердящею бездной
Тысячи лет кровати потели
Покрытые ржавчиной медной
Небо молитвы как горох колотили
Катились слезы дождями
Черви червей бумерангом родили
Называли себя вождями.

Известен и поэтический портрет Сталина:

Сидят на шапке его страусы
В глазах жестокости циклон
И он идет задрав усы
Пред ним трепещет строй колонн…
Летят восторгов умиления
Сердцами выбивая дробь
Привыкли к лести поколения
Наглаженных шагами троп
Над ними высший человек
И грязь его почище золота
Свой собственный он банк и чек
За подписью нужды и голода.

Есть свидетельство о поэтической парафразе знаменитого письма беглеца Ф. Раскольникова. В то же время Гнедов писал верноподданнический цикл "365 стихотворений о Ленине" (уничтожен был душеприказчиком поэта Н. Харджиевым) или такие агитки:

Кичася армией атомной
И скоростными крепостями
Наш дядя Сэм задумал скромно
Меняться с Гитлером местами.

(отметим обмолвку "наш дядя Сэм")

В 40–50-е гг. Гнедов продолжал работу инженером в Средней Азии, Дагестане, Угличе; в 1960 г. получил квартиру в Киеве и вышел на пенсию. Примерно в то время он встретился с Марией Соболевской, которая стала его второй женой. Жили они, кажется, словно старосветские помещики и ушли друг за другом. Умершей 31 июля 1978 г. Марии поэт написал трогательную эпитафию:

У меня большое горе
Потерял я милую
Я раздвину локтем море
И могилу вырою
Пусть она пройдет по волнам
Засияет рыбою
И сожмет мне горло комом
Подожмется зыбою.

Гнедов же простудился и умер 5 ноября 1978 г., успев сложить стихи о своей предсмертной болезни:

Я замерз от форточки
Открытой была на ночь
Сел рядом на корточки
Стонал во всю мочь…

Выход на пенсию как бы вернул Гнедова в поэзию. Последние 20 лет жизни он вел замечательный поэтический дневник, конечно, не рассчитывая на публикацию. Стихотворный дневник его выдержан в стиле трогательных примитивов "Цветочков" св. Франциска Ассизского:

Я на своих харчах
Приехал сюда из Херсона
И потому не зачах
Никакого не надо гарсона
Сам беру салфетку
Стол – полный перрон
Проживу столетку
А потом Харон
Музыка льется в уши
Сладость слюнная в горло
Пир Василиска сущий –
Благодарю себя покорно
А затем прогулка пешья
По разным закоулкам
Не король и не пешка я
А товарищ голубкам и голубкам.

Эти и многие другие стихи сохранились благодаря усилиям Ник. Харджиева, бывшего другом и респондентом поэта; например, сохранилась такая фармацевтическая рекомендация Гнедова:

Я к Вам приду в одеждах Гиппократа
И со змеей играющим кинжалом –
Прошу, меня не принимайте за пирата –
То символ врачеванья – мудрым жалом.
Вы успокойтеся. Примите мой совет.
Купите на базаре свежих бычьих глаз –
И как слова слагаются в сонет –
Кладите их на дно кипящих ваз.
Потом нектар сливайте в чистую посуду
И пейте по три раза каждый день.
Он снимет глаз застывшую полуду –
В хрусталике не будет прыгать тень –
И принимайте так два месяца, покуда
В глазах возникнет бодрость и исчезнет лень.

Позже Харджиев передал значительную часть архива Гнедова поэту и филологу Сергею Сигею для подготовки к публикации, правда, передавал он его в урезанном (иногда в прямом смысле!) виде, со своей правкой, а что-то просто уничтожил. Собрание стихотворений В. Гнедова было выпущено в 1992 г. издательством Университета Тренто; Сергей Сигей написал очень сложные и необычные комментарии, вызвавшие конфликт между редакторами Харджиевым и Пагани Чеза. Нынешнее издание дополнено примерно 180 стихотворениями, кроме того, комментарии Ильи Кукуя более ясны и компактны. Кажется, в "Саму поэзию" не попала лишь эта фрагментарная пастораль:

Поманил я тульским пряником
Уронил слезу
Пробудился утром раненько
Не нашел козу
Ты глаза раскрыла яхонтом
А рога шевелят лес
На твоем убранстве бархатном
Рассыпается навес
Не рога а крылья парусом
Проглотили все ветра
И взмыла небесным ярусом
Роза пенистого рта.

Итак, несмотря на утрату архива Гнедова после ареста 1938 г., издания С. Сигея и И. Кукуя позволяют изучить и оценить творческий путь поэта. И оказывается, что Гнедова можно назвать "всёком", хотя он в переписке и отметал такую дефиницию. Но судите сами. Начинал он с использования "концентрированной символистской лексики" (С. Сигей). Футуристические стихи его находятся в диапазоне между фонетическими (и диалектными) опытами Туфанова и конструктивизмом Чичерина. Вернувшись в поэзию на рубеже 50–60-х гг., Гнедов подхватил "эстафетные палочки" почти полностью истребленных обэриутов и частью уничтоженных, а частью отравленных соцреализмом футуристов:

Берложным медведем иду по снегу
Шерсть вокруг головы моей вьется
Теплом я обязан своему сапогу
Издавна валенком на Руси он зовется
Снег для меня развлеченье и только
Солнце бежит в нем белей бриллианта
За щеки хватает своею иголкой
Солнце топчу весьма вероятно
Под носом моим образуется пар
И обращается сразу же в капли
И я не медведь а большой самовар.

Выше уже говорилось о диалоге Гнедова с Малевичем. Больше того, поэту было свойственно закладывать в основу стихов живописные сюжеты, как это делал и Олейников. Гнедов использовал, например, образы Босха (в голове повыдолблены пазы/ пригоревший язык с крыка), Брейгеля Мужицкого (звенят в колесах оси/ продрог на поле заяц/ похолодало солнце/ сжимаются деревья/ раскашлялися овцы/ календарю уж время/ и крыши тож продрогли/ поглядывают косо/ собаки пооглохли/ точно. Это осень), японских графиков (Голова чалмою голубой украшена/ На ушах висят рубиновые ягоды/ И любовь ее наверно страшная/ Как молитва среди древней пагоды), венецианских ведут (Перед моим окном Венеция/ Горят огни в палаццо дожей/ Играющий в воде венец их я/ Люблю в голубоватой дрожи).

Без сомнения, наивность Гнедова – литературный прием, он был вполне эрудированным человеком, достаточно посмотреть на список авторов и книг на обороте автографа одного стихотворения: Кафка, Джойс, Камю, Селин, Фолкнер, Генри Джеймс, Олдингтон.

Нельзя не обратить внимания на содержательный диалог Гнедова с французскими поэтами. Вероятно, он ощущал свою близость к Рембо: соучастие в революциях, отказ от творчества. Следующее загадочное стихотворение Гнедова можно интерпретировать как реплику известного сонета о гласных:

желтый
красный
голубой
красных
два зеленых
пять, десять, желтый, точка
синих сто по сто.

Значительная часть корпуса стихов Гнедова – стихотворения на случай либо явные или скрытые послания; эта черта объединяет его с творчеством Малларме. Гнедов сочиняет рифмованную подпись к газетной фотографии футуристов, и как тут не вспомнить "Почтовые досуги" Малларме:

Карета почтовая, поторопись!
Мчи, не глядя назад,
Вези меня к дому 11-бис –
К Жозе – на Рюэ Бальзак.

Со стихами Кокто 1910-х гг., известными в переводе В. Парнаха, вполне сопоставим "солнцепоклоннический" футуризм позднего Гнедова:

Горячится солнце, горячится
Расплываясь желтою горчицей
В сковородку опустив бородку
Жарит все подряд в яичницу…

Думаю, что подобная многоликость Гнедова была продиктована стремлением к независимости, и вполне закономерно, что флажок на его "карте свободы" был водружен не без участия призрака Рембо:

У африканца на плечах танцует земля
Извивается он как чудодейственная змея
Мы так не танцевали даже древними греками
Пожить бы с африканцами и перенять их танцы
В них заключена сущность свободы.