- Дачу можно считать русским явлением: в Европе у людей бывает летний дом, но это не носит массового характера.
- Российские города гибнут под натиском многоэтажной жилой застройки, все больше людей стекаются в мегаполисы.
- Альтернатива бетонным джунглям – частный дом: именно он привязывает человека к месту, делает из него хозяина и гражданина.
- Стратегия пространственного развития не на первом плане среди российских государственных интересов.
- В сфере строительства в России главенствуют коммерческие принципы: строят там, где жилье хорошо продается.
Сергей Медведев: Сегодня наша тема – археология русской дачи. На майские праздники русские люди едут на шашлыки и обратно, как говорится в одной известной книге, или русские люди едут на дачу и обратно. Каким образом происходит субурбанизация русской жизни? Что из себя сегодня представляет русская дача: шесть соток, загородный дом, коттедж? Подробности в сюжете нашего корреспондента Ивана Воронина.
Полная видеоверсия программы
Иван Воронин: Типовая квартира в городе и традиционные шесть соток в области, пришедшие на смену коммуналкам и деревянным избам, – такую жилищную революцию подарило советское государство своим гражданам. А наследие той системы россияне ощущают до сих пор: авторская архитектура по-прежнему на втором плане, аренда жилья – это ненадежно, есть пара комнат в спальном районе, зато свои и не в ипотеку, хоть и не всегда, а также стабильные планы махнуть на дачу на майские праздники. В итоге получилась недоурбанизация, в которой люди существуют где-то между квартирой и дачей, между городом и деревней, а компромиссный вариант вроде дома в пригороде становится невыгоден и не нужен ни строителям, ни потенциальным жильцам.
Как-то само собой приставку "недо" получает и понятие "человеческое пространство".
Сергей Медведев: Интернет-портал InLiberty сделал проект под названием "Дом", где специалисты и политики обсуждают роль частного дома, дачи в современной русской жизни. И двое из авторов этого проекта сегодня у нас в студии – это Никита Токарев, архитектор, директор архитектурной школы "МАРШ", и Павел Гнилорыбов, историк, экскурсовод, ведущий Telegram-канала "Архитектурные излишества".
Ваш канал пока не стал излишеством?
Павел Гнилорыбов: Нет. Наоборот, ядро аудитории осталось и окрепло. Мы получаем очень много предложений о лекциях в дачных регионах: Тула, Калуга, Владимир. Люди хотят не только жарить шашлыки, но и развиваться, получать новые знания.
Никита Токарев: В целом феномен дачи в России продолжает существовать и только развивается: наличие первого и второго жилья. Если сравнивать ситуацию с тем, как живут люди в Европе и в других странах, то там либо "мы живем в городе", либо "мы живем за городом".
Сергей Медведев: Сама этимология слова "дача" – это некий подарок государства в качестве дополнения для решения продовольственной проблемы…
Никита Токарев: Или в ознаменование каких-то особых заслуг. В Европе бывает летний дом, но это не носит массового характера, и туда ездят не каждые выходные. Поэтому дачу можно считать русским явлением. Отчасти дачи распространены и в Восточной Европе, в странах, где был социализм.
Феномен дачи в России продолжает существовать и только развивается
Вообще, такая типология советской дачи пришла к нам из Германии в 20–30-е годы. Там была идея дать промышленным рабочим возможность здорового образа жизни: здоровья, ручного труда, выращивания полезных овощей и фруктов. Но там эти участки были крошечные, на них даже было законодательно запрещено ночевать. И отчасти развитие городов и пригородов уже в постсоциалистическую эпоху продолжает повторять этот паттерн. И сейчас постройки, совсем не похожие на дачи, имеющие огромную площадь по сравнению с дачей на шести сотках, большие участки, приспособленные для постоянного проживания, все равно используются как дачи.
Сергей Медведев: Как временное жилье на выходные или каникулы, а у людей есть основной дом в городе.
Никита Токарев: И это дает постоянную маятниковую миграцию туда и обратно.
Сергей Медведев: И нагрузку на инфраструктуру.
Никита Токарев: Совершенно по-другому развиваются пригородные территории. Дачник – это не совсем житель: он не участвует в формировании этой территории, ему не нужна такая инфраструктура, как постоянному жителю, он не участвует в выборах и не влияет на территорию так, как мог бы повлиять постоянный житель. И налоги он платит в других местах.
Сергей Медведев: Павел, вы занимаетесь дачами в плане наследия, экскурсий?
Павел Гнилорыбов: Да. Сейчас защищаются диссертации на тему "Архитектурные особенности дач Ярославского направления". Дача, наверное, все-таки наследница усадебной традиции, когда сначала небольшой слой точно так же в плацкарте мигрировал на шесть месяцев туда, а потом на шесть месяцев обратно.
Сергей Медведев: Или на выходные – вспомним чеховские рассказы: поезда выходного дня.
Павел Гнилорыбов: В начале ХХ века электрички так и называли "дачными поездами". Тот, кто оставался в Москве на лето, скажем, в условном 1911 году, считался полным неудачником, потому что город пыльный, грязный, шумный. Так что этот исход крестьяне ощутили еще, наверное, при Николае I. Они работали на дачников, были ориентированы на этот непостоянный заработок в летне-весенний период.
Со временем становилось только больше тех, кто жил на даче постоянно. В московской традиции их называли "зимогорами". Ближайшие 20 километров вокруг Москвы перед революцией были очень плотно заселены, и там постоянно проживали процентов 70 горожан. При этом мы видим какие-то попытки создать комфортную среду и коттеджные поселки – например, Новое Гиреево (их сильно рекламировали).
Сергей Медведев: Как все похоже сто лет спустя!
Никита, где границы государственной и негосударственной жизни? Вот в этом проекте InLiberty Александр Павлов из Вышки говорит, что граница проходит по линии второго этажа. Все, что ниже двух этажей, – это территория частной жизни, а все, что выше второго этажа, – это уже многоэтажная застройка, и это государственный формат.
Никита Токарев: Да, все верно. Действительно, для советской жизни дача была одной из немногих возможностей увильнуть от государства и строить свою собственную частную вселенную на условно своей земле со своей картошкой. Почему два этажа, а не три? Так устроено законодательство. Если мы строим выше, то там совсем другой порядок согласования этих построек, преодолеть которые частному лицу не под силу. Больше трех этажей – это уже немножко странная жизнь, там нужен лифт, дом превращается уже в не совсем частный дом.
Сергей Медведев: Человек, подлетающий на самолете к любому российскому городу, понимает ключевую разницу с европейским городом: фантастическая чересполосица разбросанных участков, каких-то непонятных подъездных дорог и полей, очень дробная нарезка и отсутствие целостного территориального планирования. Это именно российская проблема?
Подход к территории поселка как к осмысленной пространственной среде – большая редкость
Никита Токарев: Проблема субурбии существует и на Западе. Но все-таки в Европе, а особенно в США, внутри каждого этого пригородного образования есть намерение создать какую-то сформированную благоприятную среду, иначе люди не станут покупать или арендовать там жилье.
Сергей Медведев: А современные российские поселки в будущем могут представлять какой-то культуроведческий интерес?
Павел Гнилорыбов: Я пока не представлю этого. Сейчас, наоборот, природоохранные организации борются за сохранение ландшафта, чтобы, например, Архангельское не было так плотно застроено. Пока это видится нам неким налетом "саранчи". Это еще придется освоить и осмыслить, но, видимо, не сегодня и не завтра.
Сергей Медведев: А в подмосковных коттеджных поселках возникают какие-то интересные ансамбли? Некоторые на слуху – например, Пирогово: он изначально планировался как архитектурный парк.
Никита Токарев: Это большая редкость – осмысление территории в целом. Девелоперы сейчас продают участки без подряда. Продажи готовых домов все меньше и меньше востребованы: это долго, дорого. Чаще всего продается голая земля, в лучшем случае с коммуникациями, а часто – без, ну, а дальше – кто во что горазд. Но есть несколько поселков – Горки, Горки-10...
Павел Гнилорыбов: Скорее, интересны не сами коттеджные поселки, а отдельные точечные штуки. Понятно, что через десять лет будет какое-нибудь массовое паломничество к частному дому, который построила Заха Хадид в Барвихе. Условные башни Кузембаева тоже уже более-менее считаются чем-то интересным: это очередной виток неорусского, псевдорусского стиля. Но, конечно, какие-то поселки, построенные по единому плану, например, условный коттеджный поселок Шатобриан, лет через 30–40 можно будет рассматривать как поросль псевдоготики, которая в очередной раз покорила Россию.
Никита Токарев: Обидно и несправедливо, что подход к территории поселка не как к набору домиков, а как к осмысленной пространственной среде, к ландшафту – большая редкость. Пока мы воспринимаем только дом.
Павел Гнилорыбов: В 20-е годы у нас, правда, под немецким влиянием и под влиянием каких-то собственных установок был ряд совершенно прекрасных проектов – Усачевка, Дангауэровка. В этих поселках у людей уже организовано и комьюнити, и взаимодействие с соседями, и они готовы бороться за свое жилье, потому что им нравится жить в районе станции метро "Фрунзенская" или "Спортивная", и при этом это жилье малой этажности, вполне человеческое, европейское, а главное, соразмерное.
Сергей Медведев: А поселки Сокол, Лианозово?
Никита Токарев: Сокол – это просто жемчужина. И цены там заоблачные.
Павел Гнилорыбов: Сокол строился как чисто буржуазная вещь, среди первых жителей нет никого случайного, это элита.
Сергей Медведев: Кооператив "Озеро" 20-х годов.
Павел Гнилорыбов: Да, кооператив, в котором советский человек сохранил последнюю страсть к частной собственности и к ее обустройству. Ведь потом мы видим попытки наезда на Сокол со всех сторон: его хотели сковырнуть в 50-е, в 70-е, и пока они с помощью Ролана Быкова не обрели статус, который защищает весь поселок как нечто достопримечательное, они сидели на пороховой бочке.
Я бы добавил еще Курьяново в Москве – это совершенно потрясающая вещь!
Никита Токарев: Еще Дьяково.
Павел Гнилорыбов: Троице-Лыково.
Никита Токарев: Такие деревенские анклавы в Москве – это, конечно, скорее, исключение. Хотя, мне кажется, за Соколом могло бы быть большое будущее, если бы вся стратегия пространственного развития в какой-то момент не была подчинена нуждам индустриализации. Эта идея задавала некий вектор градостроительного развития.
Павел Гнилорыбов: Если ответить на вопрос: возможен ли свой собственный домик с огородом внутри МКАД? – то я бы, наверное, ответил, что все-таки да, потому что постоянно мониторю остатки деревенскости в столице. Москва – большая деревня, и государство давит, а собственник сопротивляется.
Само понятие "город" у нас сейчас безнадежно испорчено
Если говорить о современных формах, то, конечно, поселок Сокол – это не меньше 100 миллионов рублей, а Троице-Лыково, Лианозово, поселок имени Ларина – это от 18 миллионов рублей. А маленькие домики в Измайлово, Немецкой слободе в Щукино, в том же Курьяново – это от четырех миллионов рублей. Так что какой-то вариант своего личного счастья с гаражом, заготовками, подполом, гусем, настоечками, самогонным аппаратом, наверное, возможен для людей среднего класса.
Сергей Медведев: Уже даже и на властном уровне говорится, и Алексей Кудрин говорит, что Россия в будущем – это примерно 20 крупных мегаполисов, и вся жизнь будет стекаться в города. Будет происходить то же, что происходит с Москвой? Она обрастает кольцом огромных "человейников" – вот этой бесконечной Балашихой?
Никита Токарев: Пока тенденция действительно такова: идет перетекание населения из деревни в малые и средние города. Этот процесс уже почти завершен: в деревне почти никого не осталось. Но еще более активно идет перетекание из средних городов в большие, в миллионники. Будущее в виде полутора-двух десятков агломераций вокруг городов-миллионников вполне реально. Другой вопрос – хотим ли мы такого будущего? Но стратегия пространственного развития не на первом плане в государственных интересах.
Сергей Медведев: Все это просто отдано девелоперу, который отжимает деньги с пятен.
Никита Токарев: А с другой стороны, мне кажется, государство во многом поддерживает эту тенденцию – может быть, из соображений легкости управления: 15 агломерациями легче управлять, чем множеством, – а может быть, с точки зрения роста стоимости активов, поскольку все, что внутри этой агломерации, растет в цене.
Увы, я не уверен, что это будущее прекрасно. Боюсь, что без изменения государственной политики вряд ли возможно это изменить. Мы видим, что сейчас внутри агломераций растет пояс не только многоэтажного строительства, но и субурбии, этих дач, второго жилья, что, конечно, сильно ухудшает условия жизни: исчезают остатки природы.
Сергей Медведев: И старые города. Например, 20-этажное строительство практически убило Звенигород как исторический город, а также Коломну, Серпухов. Павел, есть ли этому какой-то предел? Или это все будет строиться и разрастаться?
Павел Гнилорыбов: Пока архитектор, человек, который изучал историю искусств и понимает, как это в принципе должно быть устроено, не будет возглавлять процесс, парить, а не подчиняться строителю, все будет именно так, как сейчас.
Но, с другой стороны, само понятие "город" у нас сейчас безнадежно испорчено. Используется советская терминология вроде "садового товарищества", "поселка городского типа", и непонятно, что это такое в новых условиях. Самый маленький город России, Чекалин на границе Тульской и Калужской областей – это 900 человек, и не очень понятно, что там городского. А при этом на юге существуют станицы: та же Кущевская, Староминская в Краснодарском крае – разрастающиеся раковые метастазы с населением по 50–55 тысяч человек. Это уже ближе к американской модели: такие большие коттеджные поселки, но при этом городом они не становятся.
Никита Токарев: В Европе проблема в том, как поместить все население и все необходимые функции в имеющееся пространство, а в России проблема обратная: как, имея такое гигантское пространство, хоть как-нибудь его освоить. Начиная с XVII века, была стратегия просто освоения пространства: строительство острогов, потом прокладка железной дороги, Транссиба и так далее.
Другая пространственная стратегия 20-х годов и практически до конца Советской власти – это индустриализация, то есть привязка городов к индустриальным предприятиям или к сырью, или к производству. И, соответственно, дальше все строится, исходя из этого: туда насильно тащится население (кнутом или пряником), туда же подводится инфраструктура, железные дороги, аэропорты.
Наконец, третья концепция, которая, может быть, никогда не была прописана, – это концепция коммерческая, то есть строится там, где продается. Соответственно, население перетекает в те места, где есть работа и возможность нормально жить. Как только закончилось государственное распределение населения, стали действовать естественные факторы. Сегодня эта стратегия продолжает действовать и логически приводит к агломерации.
Сергей Медведев: В любом случае, первична некая властная либо рыночная интенция, и потом под нее загоняются люди. В Европе первична земля, историческое пространство. Как люди жили веками, тысячелетиями: под эту исторически сложившуюся структуру расселения подстраивается и государство, и застройщик, и рынок. А в России все наоборот.
Никита Токарев: Американская субурбанизация 40–60-х годов тоже была коммерческим проектом, то есть все-таки главным мотором была продажа домов и производство автомобилей. Есть даже конспирологическая версия, что это такой вселенский заговор производителей автомобилей и домов, которые создали американскую мечту в виде загородного домика.
Сергей Медведев: По-моему, у президента Гувера было, что "американская идея – это машина в каждом гараже и курица на каждом столе".
Никита Токарев: Да, до этого у американца вроде и не было такой мечты, пока она не была создана.
Сергей Медведев: Здесь мы выходим на политическое звучание этого проекта. Когда у человека есть свой дом и своя машина, это создает гражданина, абсолютно независимого от государства: он является гражданином своего дома, налогоплательщиком, он в контрактных отношениях с государством. А в России строятся "человейники", и там люди как в тюрьме: они подконтрольны государству. И не случайно этот проект InLiberty открывается интервью Алексея Навального, который говорит о частном доме как о новом национальном проекте, который создаст свободного человека.
Никита Токарев: Я бы еще добавил к этому лозунгу сильное местное самоуправление. Как только властные полномочия и бюджет будут в руках местной власти, конечно, она будет заинтересована всеми силами не отпустить людей, а привлечь, построить, собрать налоги, развить не только Плес и Тарусу, но и Чекалин, и Крапивно, и все остальные места. А пока все полномочия сосредоточены на региональном и федеральном уровне, конечно, регион собирает все в свою агломерацию, где сидит верховный начальник, а все остальное опустошается, как пылесосом.
Павел Гнилорыбов: Когда бюджет сельского поселения на освещение не будет составлять 30-50 тысяч рублей в год, только тогда, наверное, все изменится. Пока Россия обречена на это вечное отходничество, на состояние пассажира плацкартного вагона, когда ты выехал в вахту, в ночь, и пока еще не очень понятно, куда ты приедешь. Конечно, у нас были свои мечтатели, в том числе, научно это обосновавшие: например, Чаянов с его путешествием в страну крестьянской утопии. Но даже в советских моделях 20-х годов все эти города-сады были соединены трамваем как универсальным носителем цивилизации. И не забывайте, что все-таки даже в Советском Союзе 30-х годов, который понятно что из себя представлял, вышла именно одноэтажная Америка, то есть советские граждане могли это читать и представлять.
Сергей Медведев: Итак, частный дом – это проект независимости человека! Так что поздравлю всех с майскими праздниками, ведь они – праздник свободы, освобождения человека от города, от всевидящего ока государства и выход его в свободное российское пространство!
