Александр Генис: В эфире – Диалог на Бродвее, который мы ведем с музыковедом и культурологом Соломоном Волковым в бродвейской студии Радио Свобода.

Соломон, о чем говорят на Бродвее?

Соломон Волков: Как о чем? О сексе. В марте это естественно, по-моему.

Александр Генис: Март тут абсолютно ни при чем. О сексе в последние месяцы говорят все время. Я не помню, чтобы эта тема так горячо обсуждалась, за все те годы, что живу в Америке. После грандиозного дела Вайнштейна, которое изрядно изменило динамику отношений между полами не только в Америке, но и во всем мире, это движение против сексуальных домогательств приобретает самые разные формы – от вполне разумных до истерических.

Соломон Волков: И гротескных.

Александр Генис: Сегодня я предлагаю поговорить вслед за американской прессой о том, что такое секс в культуре, в искусстве и в цензуре.

Соломон Волков: Я хочу добавить несколько слов вскользь, что называется, относительно внимания американской прессы к вопросу о сексе. Издания, которые я привык считать высоколобыми, вроде газеты "Нью-Йорк Таймс" и журнала "Ньюйоркер", печатают в эти дни материалы необычные и непривычные, которые очень эксплицитно говорят о сексе, причем по самым разным направлениям. Они распечатывают очень откровенные записи разговоров, которые для этого не предназначались – это для полиции делалось. Журнал "Ньюйоркер" напечатал очень интересный рассказ под названием Cat person.

Александр Генис: Уже, кажется, по нему снимают кино. "Ньюйоркер", как это в последние годы редко бывает, попал этим рассказом в жилу.

Соломон Волков: Что интересно, автору 36 лет, это женщина, ее зовут Кристен Рупениан. Мне представляется, что у этой женщины армянские корни, судя по фамилии. Я прочел этот рассказ, еще ничего не зная о том шуме, который этот рассказ произвел, мне очень он очень понравился.

Александр Генис: Это рассказ о “плохом сексе”. Теперь появилось такое понятие.

Соломон Волков: Жанр дискурса.

Александр Генис: “В плохом сексе” всегда обвиняют мужчин.

Соломон Волков: Что интересно, Если бы мы перевели на русский этот рассказ, то вышло бы так: "Человек, который любит кошек",

Александр Генис: "Кошатник".

Соломон Волков: Речь идет не просто о плохом свидании, а о прелюдии к этому свиданию, которая происходит в Интернете. Это все более распространенная форма, при которой свиданию в реале предшествует общение, обмен письмами через интернет.

Александр Генис: Эпистолярный роман! Это же XVIII век.

Соломон Волков: Именно так. "Абеляр и Элоиза", в конце концов.

Александр Генис: Все потому, что флирт на первой ступени безопасен, ибо происходит в эфире. Любопытно, как повторяет культура свои старые ходы на новом материале. Вы помните, сколько разговоров было о смерти автора, о смерти письма, о видеократической культуре, которая вымещает логократическую культуру. Но никогда за всю историю человечества люди не писали столько, как сегодня. Если представить себе весь Фейсбук как одну большую книгу, то эту книгу пишут миллиарды.

Соломон Волков: Конечно, разница в быстроте доставки писем. Люди мгновенно отвечают друг другу, мгновенно реагируют.

Александр Генис: Знаете, во времена Шерлока Холмса в Лондоне пять раз доставляли письма. Так что раньше тоже была достаточно быстрая почта. Это сегодня письмо в Москву идет четыре недели, каравеллы, верблюды, караваны.

Однако речь идет не только о том, что такое хороший и плохой секс, а о том, как он отражается в культуре. В связи с этим произошла история, о которой я хочу рассказать, поскольку она похожа на притчу. Дело в том, что в Манчестере, в манчестерской галерее висела картина.

Соломон Волков: Это Манчестер в Англии, поясним.

Александр Генис: Там висела картина художника-прерафаэлита, такой Уотерхаус, довольно известный поздний прерафаэлит, картина называется "Гилас и нимфы". Гилас – герой греческих мифов, друг, а может быть, даже любовник Геракла, есть и такая версия.

Соломон Волков: Современная версия.

Александр Генис: Потому что греки в вопросах пола были амбивалентными. Изображает она несколько обнаженных нимф, которые этого Гиласа, который отличался невероятной красотой, утаскивают для сексуальных утех. Таков сюжет этого популярного среди художников мифа. Эта картина была любимой картиной музея. Но в связи с бесконечными обсуждениями, что дозволено, что не дозволено в сексе, кураторы убрали картину с глаз долой, оставив место на стене пустым. Они сказали: давайте, зрители, выразите свое мнение, надо цензурировать музей или не надо? Конечно, это была провокация. Поднялся шум, сотни записок повесили на то место, где висела картина, все говорили о том, что цензура в искусстве неуместна и не надо переходить границы “чистого разума”. В конце концов галерея повесила картину и таким образом отстояла право показывать произведения искусства, не заботясь о ханжеских взглядах.

Соломон Волков: Замечательный ход. Эта акция привлекла международное внимание, потому что тема становится актуальной для всех самых крупных музеев. Действительно, у кураторов трясутся поджилки, они размышляют о том, что можно повесить, а что нельзя и какой будет реакция части разъяренной публики в данный момент.

Александр Генис: Об этом пишут сегодня все. Например, критик и романист Дафни Меркен в "Нью-Йорк Таймс" поместила замечательную колонку на эту тему. Она говорит, что нынешние женщины, борясь за права женщин вести нормальную жизнь и не быть жертвами сексуальных домогательств, сошли с рельс и оказались в викторианской Англии, когда женщина заведомо считалась жертвой мужской похоти. И эта роль жертвы, которую женщина на себя опять готова принять, как раз противоречит тому, чего женщины добиваются, а именно быть просто людьми, быть тем, кем они хотят быть. И это тоже ненормально.

Когда доходит дело до общественного движения, речь добирается и до литературы, до вопроса, как литература изображает секс. Тут известно одно: секс – самое трудное, что есть в литературе. В Англии есть журнал, который каждый год проводит конкурс на худшее описание сексуальной сцены, это конкурс, за которым следит вся литературная общественность англоязычного мира – и потешается. Потому что плохо описанная сексуальная сцена обязательно комическая. Хорошо написанная сексуальная сцена – редчайший случай в мировой литературе.

Соломон Волков: Они, кстати, приводят там примеры, за что вручалась эта премия. В частности, упоминают о таких примерах, как сравнение мужского детородного органа с бильярдным кием, например.

Александр Генис: Это называется – размечтались.

Соломон Волков: Или же с тараном железным, который бьет напролом. Женские гениталии описывались как самая невыразимая часть тела. В русской прозе было такое слово "невыразимое", имелось в виду кальсоны, нижнее белье.

Александр Генис: Это мещанское слово, и оно не вошло в нормальный язык. "Бук ревью", книжное обозрение "Нью-Йорк Таймс" посвятило целиком весь выпуск сексуальной теме, впервые за все время существования газеты. Заканчивается этот выпуск любопытным экспериментом. Газета составила полосу, на которой напечатала 50 обложек лучших книг о сексе всех времен и народов. Там есть много, конечно, классических произведений, начинают парад издалека, с Казановы и "Опасных связей", это XVIII век.

Соломон Волков: "Декамерон".

Александр Генис: "Декамерона" почему-то нет, но "Госпожа Бовари" есть.

Соломон Волков: А почему же наличествуют "Бовари", а не наличествует "Декамерон"? Это несправедливость.

Александр Генис: Нажалуемся. Любопытны книги, которые они выбрали. Понятно, что там есть "Улисс" Джойса, "Жалобы Портнова" Филипа Рота, естественно, "Лолита" Набокова. Есть и одна книга, которая произвела, пожалуй, самую большую революцию в области секса: "Радости секса" 1972 года.

Соломон Волков: Она стоит на полках у абсолютно всех моих знакомых, на моей тоже. Я недавно с удивлением прочел в мемуарах Евгения Кисина, что и он первым делом обзавелся этой книгой, когда приехал в Америку.

Александр Генис: Это нормально, потому что у нас в России таких книг не было. Хотя была книга "Техника брака", которая переходила из рук в руки. Она описана у Довлатова, который дал ее почитать своей эстонской знакомой. Он там пишет: "Странная книга, начало захватывающее: "Введение".

Любопытно, что книгу "Радости секса" принято было дарить на свадьбу – это был такой стандартный подарок в начале 1970-х годов, когда Америка была еще вся охвачена сексуальной революцией.

Соломон Волков: У автора была "лошадиная" фамилия, его имя Алекс Комфорт. То есть он предлагал комфортное насаждение сексом.

Александр Генис: Так или иначе, эта книга сыграла огромную роль в сексуальной революции в Америке, которая переживает, я бы сказал, контрреволюцию. То, что происходит сегодня, – это ответ на сексуальную революцию 60-х годов. Каким будет в результате синтез, понять очень трудно.

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, давайте поговорим теперь об отечественном опыте. Что у нас происходит на этом фронте?

Соломон Волков: Традиционно считается, что русская литература по части изображения секса отстает от западной, она является традиционно чрезвычайно, я бы сказал, целомудренной. Причем тут есть исключения, но эти исключения скорее на общем фоне выделяются как не просто исключения, а какие-то такие прорывы. Например, я считаю самым эротическим стихотворением русской литературы, самым дескриптивным в любом случае, и оно замечательное, конечно, стихотворение Пушкина "О я не дорожу мятежным наслаждением". Ничего более откровенного на этом уровне в русской литературе с тех пор не было создано. Потому что, скажем, стихи Ивана Баркова, которые принято считать порнографическими стихами русской литературы. Это нечто ужасное, их нельзя читать, они не производят того впечатление, которое должна производить эротическая литература. Они не создают никакого сексуального возбуждения, наоборот, ты пробираешься сквозь какие-то архаизмы, славянизмы. Это литература для филологов, я бы сказал.

Александр Генис: Я боюсь, что мы не можем судить об этом, потому что слишком много времени прошло, эротическая составляющая так долго не живет. А "Опасный сосед" Василия Львовича Пушкина?

Соломон Волков: Это замечательная поэма, превосходная, легкая, я люблю ее цитировать. Но это тоже не эротика, в том-то и дело. Тут надо различать стихотворения на сексуальную тему и стихотворения, которые, как эротика и должна делать, возбуждают чувственные желания. С этим в русской литературе очень плохо обстоит.

Александр Генис: Я думаю, что в любой литературе с этим сложно по одной простой причине. У меня есть теория, и я думаю, что она справедлива. Дело в том, что вся культура предназначена для изображения движений нашей души. Любви посвящены лучшие страницы, потому что она – это голос сердца. А вот секс – это тела. Но тело у нас немое, очень трудно выразить то, что с ним происходит. Можно выразить то, что происходит с душой, а вот тело неразговорчивое, поэтому так трудно описать не только секс, но и что угодно. Например, физические упражнения или поглощение еды. Поэтому, например, я считаю, что кулинарная проза – любопытный феномен, поскольку она действует как эротика, только целомудренно, то есть она вызывает вожделение другого характера. Именно поэтому кулинарная проза, на мой взгляд, заслуживает большого внимания.

А вот эротическая проза как таковая – это всегда эвфемизм, это аллегория, а не то, что происходит. И понятно почему. Потому что если описать механику секса, то, во-первых, получится очень короткое описание, а во-вторых, оно абсолютно неинтересное. Именно этим прославился Эдичка Лимонов, который так шокировал эмигрантскую публику в свое время романом "Это я, Эдичка", где были натуралистические описания секса. Но они не просто примитивны, они еще очень скучны.

Соломон Волков: Я, в отличие от вас, высоко ценю раннее творчество Лимонова, мне очень нравятся его ранние стихи. Я считаю "Это я, Эдичка" – замечательное произведение. Но в том-то и дело, что это роман не про секс. Да, там есть по тем времена непривычные описания секса, но они не производят, уверяю вас, абсолютно никакого эротического впечатления. Это роман об эмигрантской жизни, и лучшего романа об эмигрантской жизни я не знаю.

Александр Генис: Я о Лимонове спорил – и защищал его – 40 лет назад, не будем возвращаться к этим спорам.

Соломон Волков: У Лимонова были свои задачи. Между прочим, если вспомнить, как дело обстояло с этим в России в начале ХХ века, то знаменитый роман Арцыбашева "Санин", роман не о сексе, хотя о нем дебатировала вся Россия, это роман общественный. "Санин" – это "Что делать?" начала ХХ века, роман Чернышевского, перенесенный на декадентскую или псевдодекадентскую почву.

Александр Генис: Та тема, которую вы подняли, достаточно любопытна по той причине, что эротика в разные эпохи означает разное, но всегда вызывает скандал. Например, французская живопись, там всегда рисовали голых женщин.

Соломон Волков: Обнаженных.

Александр Генис: Хорошо, женщин без одежд. Но почему-то время от времени возникают в связи с этим скандалы. Вспомним "Завтрак на траве", знаменитая скандальная сцена. В чем заключался эпатаж? Не в том, что там были обнаженные женщины, а в том, что женщины были обнаженные, а мужчины одетые.

Соломон Волков: И "Олимпия" в конце концов вызвала скандал.

Александр Генис: Потому что она смотрела на зрителя и ничуть не стеснялась своей наготы. Почему натурщица Модильяни вызвала скандал? Потому что обнаженная женщина смотрела на зрителей и явно наслаждалась собой. Короче говоря, каждый раз не само тело вызывает скандал, а обстановка вокруг него.

Соломон Волков: Общественная позиция изображенного персонажа.

Александр Генис: Тем труднее и сложнее изобразить в искусстве эротическую сцену. Об этом есть стихотворение Бродского, одно из моих любимых и одно из самых знаменитых. Оно посвящено Лившицу, Леше Лосеву, нашему другу, который отличался необычайной деликатностью, я от него никогда не слышал непристойного слова, он никогда даже голос не повышал, что ничуть не мешало в его стихах писать бог знает что. Бродский посвятил ему стихи, где есть главная строка на тему русской эротики:

Я писал, что в лампочке – ужас пола.

Что любовь, как акт, лишена глагола.

Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,

вещь обретает не ноль, но Хронос.

Я сижу у окна. Вспоминаю юность.

Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Слова Бродского "любовь, как акт, лишена глагола" – это и есть характеристика эротической темы в русской литературе.

Какая ваша любимая сцена в эротической литературе, кто, по-вашему, из классических авторов сумел эту тему поднять и развить до высокой эротики?

Соломон Волков: Одно слово – Бунин. Я считаю, не знаю, согласитесь ли вы со мной, что лучшей прозой в русской литературе, которую можно было бы охарактеризовать как эротическую и одновременно как высокую литературу – вот это ведь главное для нас, ничего лучшего, чем "Темные аллеи" Бунина, в русской литературе не существует. И я считаю, что в этой книге Бунин поднимается до лучших образцов европейской новеллистики, до Мопассана, конечно, который был для него во многом образцом. Никогда ни до, ни после в области эротической новеллы русская литература этого не достигала. Если мы посмотрим на бунинский творческий путь, то он ведь начинал тем, что мы сейчас именуем деревенской прозой. Она сопоставима с прозой Распутина, с прозой Белова, Астафьева.

Александр Генис: Я бы увел Бунина в другую сторону – к Тургеневу, а не к Распутину.

Соломон Волков: Тургенев – это позднее. В том-то и дело, что через Тургенева, как мне представляется, который тоже, кстати, был под сильным влиянием этих же самых французов, Флобер, Мопассан, они же были личные друзья Тургенева, конечно, там был колоссальный творческий взаимообмен. Но через это Бунин, уже в эмиграции будучи, освободился, я считаю, от тех пут, которые неминуемо его должны были бы опутывать, если бы он остался в рамках русской культуры. На Западе он поднялся на ту вершину, где перед тобой свободное, прекрасное и эротически насыщенное произведение.

Александр Генис: Я согласен с каждым вашим словом, потому что "Темные аллеи", любимая книга моей молодости, – это был урок чувств, воспитание чувств, как у Флобера. Потому что так, как Бунин писал об эротике, так, как Бунин писал, прямо скажем, о сексе, не писал никто никогда вообще. "Темные аллеи" были для меня открытием. Бунин всегда казался мне одним из добротных писателей-классиков, и вдруг "Темные аллеи" открыли другого автора, которого я раньше не подозревал в Бунине.

Влияние французской культуры? Возможно, хотя Бунин не так уж глубоко в нее погружался. Седых, который хорошо знал Бунина и с которым я имел честь работать в газете "Новое русское слово", говорил, что Бунин и языка толком не знал, всегда боялся ажанов. Но французская культура так или иначе отразилась в "Темных аллеях", никоим образом не отменив русскость Бунина, ведь это именно русская эротика. Два рассказа Бунина я считаю самыми гениальными в русской литературе: "Руся" и "Чистый понедельник". Когда Бунин написал "Чистый понедельник", то он записал в дневнике: "Господи, спасибо, что я смог написать такой рассказ".

До него о любви так не писал никто. Потому что русская любовь застенчивая и наказуемая, а у Бунина любовь – это счастье. Может быть, и горе, но сначала всегда счастье.

Соломон Волков: У Бунина любовь счастливая, но в итоге все равно наказуема. Она у Бунина всегда, без исключения, кончается трагически.

Александр Генис: А не у Бунина как? Помните, как Бродский говорил: "Чем это кончается, замечали?"

Соломон Волков: Да, это точно сказано. Но позвольте мне прочесть мой любимый эротический отрывок у Бунина в одном из самых любимых его рассказов, который называется "В Париже".

Замечу в скобках, что по этому рассказу Барышников совместно с режиссером Юрием Крымовым создал замечательный спектакль, где он сыграл роль героя этого рассказа, русского генерала, живущего в Париже. И вот этот фрагмент.

"Он вышел, выпил подряд два бокала ледяного, горького вина и не мог удержать себя, опять пошел в спальню. В спальне, в большом зеркале на стене напротив, ярко отражалась освещенная ванная комната. Она стояла спиной к нему, вся голая, белая, крепкая, наклонившись над умывальником, моя шею и груди.

– Нельзя сюда! – сказала она и, накинув купальный халат, не закрыв налитые груди, белый сильный живот и белые тугие бедра, подошла и как жена обняла его. И как жену обнял и он ее, все ее прохладное тело, целуя еще влажную грудь, пахнущую туалетным мылом, глаза и губы, с которых она уже вытерла краску.

Через день, оставив службу, она переехала к нему".

Александр Генис: Любопытно, что этот короткий и очень интенсивный рассказ по формуле напоминает чеховские рассказы. Как Чехову сказали: у вас все рассказы об одном – он и она, красивые, любят друг друга, встречаются, соединяются и вечно несчастны. Чехов ответил: "А разве бывает иначе?"

Этот рассказ кончается внезапной смертью героя, которая оставляет героиню безутешной. Там острая фраза в конце: "В коридоре, в плакаре, увидала его давнюю летнюю шинель, серую, на красной подкладке. Она сняла ее с вешалки, прижала к лицу и, прижимая, села на пол, вся дергаясь от рыданий и вскрикивая, моля кого-то о пощаде".

Вот от этого "кого-то" у меня мурашки по коже бегут.

Как я сказал, это чеховский рассказ по форме, но в него введен мотив, которого у Чехова нет, – мотив эротической любви, мотив плоти, которая у Чехова не звучит совсем, она всегда смазана и уходит за кулисы, здесь она на первом плане. Притом что весь рассказ построен на очень неторопливом подходе к центральной сцене, которую вы процитировали. Герой трижды обедает, я обратил внимание, чем он обедает, потому что, извините, я неисправим. Он ест щи флотские, который бы мы назвали борщ по-флотски, но в то время это были щи, рассольник и селедку с водкой. Все-таки Бунин оставался русским человеком, даже в Париже его герой обедает очень по-русски.

Соломон Волков: Причем заметим, что героиня, любовница этого генерала, официантка. Там все вообще вокруг ресторанов заверчено.

Александр Генис: Потому что это чувственные наслаждения, и Бунин знал в них толк. Когда-то он хотел поближе познакомиться с Набоковым, пригласил его в ресторан. Набоков описывает эту встречу так: "Грибочки, водочка, разговоры. Ненавижу". Но Бунин все это любил.

Соломон, а как тема секса звучит в музыке?

Соломон Волков: Мы могли бы прочертить линию от "Ромео и Джульетты" Чайковского до "Леди Макбет Мценского уезда" Шостаковича, оперу, которую здесь в Америке именовали “порнофонией”, то есть порнографией в музыке. Но это отдельная тема, мы о ней когда-нибудь еще поговорим.

А какое музыкальное произведение адекватно передает эротическое влечение на ваш слух?

Александр Генис: Недавно произошел такой эпизод, я на Фейсбуке нашел у своего товарища Сергея Костырко, критика из "Нового мира", любимую песню своей молодости. Лет этак 45 назад вышел фильм "Влюбленные", очень незаурядный фильм по-моему, Узбекской киностудии, где играл Нахапетов и Вертинская, пара была необычайно красивая. И в ключевой момент герой там танцует под музыку, которую никто, конечно, не знал тогда. Какая-то западная мелодия, играют ее в ресторане какие-то лабухи. Но эта музыка запала на всю жизнь в мое сердце. И когда я услышал ее заново, то понял, что эта песенка для меня и есть любовь в чистом выражении. Оказалось, что это песня Шер, которую мы теперь хорошо знаем, она называется "Литл мэн". Все это, впрочем, не имеет ни малейшего значения. Ни слов, ни названия, ни авторов – ничего мы этого не знали, мы знали только одно, что эта музыка поет о страсти.

(Музыка)