В рубрике «Воспоминания» – монгольский художник Дэн Барсболдт. В конце минувшего века и в начале нынешнего он часто бывал в Китае. Последние пять лет жил в Пекине вместе с женой Иваной, чешским дипломатом. В конце 2017 года они вернулись в Прагу. Дэн Барсболдт вспоминает о Пекине.
В Пекин я впервые приехал в конце прошлого столетия. Конечно, он был для меня абсолютно чужой, загадочный, как будто я приехал на другую планету, с другими запахами — это была смесь странных специй, в которых выделялся кориандр, с запахом канализации. Потому что в Китае к продуктам жизнедеятельности относились как-то не так трепетно, как, скажем, в Европе, где я привык жить долгое время. Плюс запах, конечно, угля, что мне, кстати, напомнило Будапешт 70-80-х годов, когда Будапешт отапливался углем в основном. Это было первое очень сильное впечатление. Потом привыкаешь на второй-третий день. Как сказал один острослов русский: в Китае пробки не из машин, а из людей. Потому что по улицам ходит невероятное количество людей в разных направлениях. Причем они как машины: идут на зеленый, останавливаются на красный. Китайцы очень законопослушны, везде стоят полицейские. Это было мое первое впечатление. Второе впечатление было — невероятное количество маленьких ресторанчиков, они идут друг за другом чередой. Причем я, пожив уже в Пекине, понял, что большие пафосные дорогие рестораны — это на самом деле просто для туристов, для богатых нуворишей или для дипкорпуса. Китайцы вообще очень трепетно относятся к своему здоровью. Например, в Пекине есть рестораны, где все блюда приготовлены из половых членов: ослиных, бычьих, собачьих, свиных. Туда специально приезжают пожилые бизнесмены, богатые люди из Японии, из Кореи, из самого Китая, потому что они почему-то считают, что это очень помогает. Китайцы зациклены на этом, может быть, поэтому их полтора миллиарда. И невероятное количество разных ресторанов на одной улице.
Мы говорим условно «Китай» и представляем себе однородную желтую массу. На самом деле Китай — это очень разные регионы с очень разными людьми, ментальностями, мироощущениями, естественно, кухней. Сычуаньская кухня дальше от кухни восточного побережья Китая, даже дальше, чем португальская от шведской, например. Но для европоцентриста это все Китай. В Пекине я всегда удивлялся: у них очень хорошая лапша и ужасный рис, а в Шанхае очень хороший рис. Начинаешь думать: почему? Оказывается, на севере рис не растет, поэтому у них и культура рисовая пониже, его не сравнить с японским рисом или рисом южного Китая.
Улицы. Я очень ностальгически вспоминаю улицы Пекина конца ХХ века. Это кривые улочки, как правило, грязные, но они имели свой аромат. Ты заходишь в магазинчик маленький, где продаются бумага, рисовая бумага, кисти, и этот магазин вроде как работал последние 200-300 лет. Это все было в центре Пекина. Можно было ходить пешком, заходить в маленькие лавки, маленькие библиотеки, где стояли роскошные фолианты, которых сейчас уже нет, потому что их скупили очень богатые люди из самого Китая и из заграницы. У меня, например, была подруга японка, которая в 1967-68 году по приказу своего японского босса прилетела в Пекин, в это время бесчинствовали хунвейбины, она мне рассказывала, как она на улице подбирала из разгромленных музеев картины, которые сегодня стоят миллионы. Я спрашиваю: «Какие?». Она говорит: «Там были свитки IX, X, XI, XII веков. Они лежали в грязи, я их просто подбирала. Ценную часть я отдала своему боссу, остальные у меня хранятся». Сегодня богатые китайцы по всему миру охотятся именно за этими артефактами. У меня в Монголии есть друг, который учился в Китае, и у него хватило ума и вкуса в Китае собрать или очень задешево купить старые вазы, старые скульптуры, причем, начиная с минского периода, то есть это 1466 год. И время от времени он мне говорил: «Я сейчас одну вазу продал». Я говорю: «А зачем?». «Дочка выходит замуж, нужна квартира». Продал вазу — купил трехкомнатную квартиру. То есть, скажем, это 100-120 тысяч долларов.
Китайцы проснулись, то есть разбогатели, конечно, благодаря Дэн Сяопину, политике четырех дверей, условно говоря, перестройке, которую они начали до Горбачева. Вот есть москвичи и «понаехавшие», замкадыши, быть пекинцем — это престижно. Но с другой стороны пекинцы хорошо знают, что шанхайцы живут круче. Шанхай, Гуанчжоу, а дальше Гонконг и Макао, которые вновь стали китайскими. И пекинец не то что завидует, нет, он знает, что шанхаецкруче. Но всё-таки быть пекинцем — это очень престижно. Все, не только китайцы, но и монголы из Внутренней Монголии, и тибетцы, очень многие представители, как они называют, нацменов, для них зацепиться в Пекине, тем более получить там работу — это очень престижно. Пекин делится на пять округов, и если какой-нибудь китайский монгол или тибетец живет во втором или даже в третьем округе, он непременно об этом скажет, потому что это говорит о том, что он живет хорошо, что у него достаточно высокая зарплата, что он может себе это позволить. То есть стать пекинцем для китайца — это очень большой престиж, это значит, что ты живешь в одном из центров мира. Причем у китайцев этого не было 10-15 лет назад. Они знали, например, что живут в стране третьего мира, что надо очень много работать, что мы, конечно, не можем себе позволить таких вещей, как в Лондоне или в Нью-Йорке — это я очень много раз слышал. В последнее время появляются такие нотки, что мы живем во второй экономике мира, и мы скоро догоним первую экономику. Так как китаец любит разговаривать дацзыбао, такими шаблонами, ему по радио сказали, что говорить, причем китаец в это свято верит. Это не русский человек, который говорит: сидят там, всякую фигню порют. А китаец в это свято верит. Мао Цзэдун, в отличие от товарища Сталина, был повар. В 1949 году Китай стал социалистическим, коммунистическим государством, всех врагов изгнали, и Мао Цзэдун в этом котле начал варить новый китайский народ. Все его большие скачки нам кажутся экономическими, политическими зигзагами. На самом деле товарищ Мао Цзэдун как опытный повар добавлял или убирал. Он убирал чуть-чуть жир, добавлял травку, специи. Последняя его вещь — так называемая культурная революция 1966 года. Тогда он решил разделаться с непокорной интеллигенцией, и он выковал новую интеллигенцию, потому что старая была практически уничтожена, часть была просто убита, многие были сосланы, они должны были перевоспитаться, должны были осознать свою вину и понять, что надо идти по генеральной линии. Товарищ Дэн Сяопин — был человек, который разливал этот суп по тарелкам, он все это сделал таким образом, что китайцы к XXI веку пришли очень спаянным народом, даже не патриотичным, а националистическим народом. Один китаец недавно очень хорошо сказал, один очень большой бизнесмен, так сказал: «Мы, китайцы, не патриоты — мы националисты». Когда я его спросил, почему вы не патриоты? Он сказал: «Потому что мы все деньги держим в Америке, но мы любим сидеть в Китае, потому что мы здесь зарабатываем деньги, и мы очень любим Китай». Вот эта вся масса миллионеров, миллиардеров, часть из них обитает в Пекине, и это, конечно, видно. Вы знаете, что, например, в Китае около 150 миллионов человек, которых называют средним классом, то есть это люди, которые могут себе позволить купить недвижимость, машины, дачи, ковры, ездить за границу. Это больше, чем вся Россия сегодня.
Я в Китай ездил еще до того, как мы там пять лет с моей супругой жили в чешском посольстве. Я видел генезис. Я монгол, учился в Советском Союзе, и мне было интересно, как китайцы относятся к русским и к монголам. Я видел это развитие: пекинцы раньше говорили, что они очень боятся русских, потому что у них атомная бомба. Для них Монголия — это, конечно, страна, которая была временно оккупирована Россией, а на самом деле там «наша территория». Сегодня же у китайца уверенности и металла в голосе становится все больше и больше, что, конечно, иногда наводит на очень грустные мысли. Я знаю, например, что европейцы, наверное, в силу того, что Китай очень далеко, и он очень другой, воспринимают китайцев как инопланетян. Хотя есть очень интересные вещи, этнографические зарисовки европейцев начала ХХ века. Когда в Шанхае, например, или в Пекине европеец встречался с европейкой, они друг друга целовали в щечки, абсолютно безобидно, а китайцы стояли и ждали, когда начнется половой акт. Потому что для китайца вот так обняться и поцеловаться, значит, дальше – это уже сексуальные отношения. Китайцы изумлялись, что, например, европейцы могли ходить в обнимку, целоваться при всех. Теперь я неоднократно видел в Пекине молодые пары, которые всегда держались за руки, обнимались и целовались, то есть это, конечно, «тлетворное влияние Запада». Я много раз видел китаянок, которые гуляли с африканцами, что, конечно, 20 лет назад было бы немыслимо. А уж о том, что американцы, англичане, французы, чехи, немцы, у них сразу или очень быстро появляются китайские подружки, об этом говорить нечего, потому что это стало обыденностью. Очень многие китаянки, я просто многих знал, мы об этом разговаривали достаточно откровенно, из-за перенаселения или из-за того, что бедность повсеместная, очень многие китаянки мечтают выйти замуж за иностранца, причем белого, европейца или американца, и уехать. Кстати, та же коллизия в Японии. Я когда работал в Японии, много раз слышал, что для японца, при том, что уровень жизни высокий, знаем там «Сони», «Шарпы», «Тойоты», для молодого японца получить работу в Америке — это предел мечтаний. Для китайцев, которые стоят все-таки ниже по уровню жизни, чем японцы, уехать в Австралию, в Европу, естественно, в Америку — это, конечно, тоже мечта. Вся семья стремится, чтобы дочь или сын уехали в США или в Юго-Западную Европу.
Насчет дружбы. Я спрашивал многих наших молодых монголов, которые учились в Китае, работали с китайцами. Они всегда говорят очень нелицеприятные вещи в отношении своих монголов, и что с китайцем хорошо работать, потому что если китаец обещал, он это сделает, он не кинет. Когда я спрашивал, например, у китайцев про русских…В 2006 году был Год России в Китае, я делал часть дизайнерской работы в Пекине, и мне пришлось плотно работать с китайцами. Так вот я спрашивал у многих китайцев, что они думают о русских. Интересно, что для китайца, для простого китайца, русский — это очень агрессивный, хитрый, громко говорящий и сильно пахнущий волосатый человек. Я вспомнил слова последней императрицы Китая Цыси, которая говорила: «Какие эти европейские женщины грубые, громкие, волосатые, на их фоне наши китаянки выглядят миниатюрными куколками, очень красивыми и грациозными». Я очень много лет жил в Советском Союзе, в России, поэтому для меня это было удивительно. Русские себя считают добрыми, хорошими, широкими, загадочная душа и так далее, а для китайца они громкие, агрессивные и хитрые люди. Но ведь русский о китайце тоже, в первую очередь, скажет, что тот хитрожопый и коварный. Я помню, что в конце 90-х годов были места, где жили русские, куда китайские таксисты боялись ехать. Не потому, что там русские были какие-то монстры, а потому, что это был образ, навеянный всей историей и пропагандой. В 2006 году я делал дизайн для России, для этой выставки в Пекине. Китайцы относились к русским с опаской, считали, что это непредсказуемый народ, который постоянно кого-то убивает, что Россия постоянно на кого-то нападает и кого-то постоянно оккупирует, заставляет жить по своим законам. Прошли две чеченские войны. Когда я говорил китайцам: ребята, а вы-то сами? Они отвечали: да вы что, мы только хорошего хотим. Видимо, это в ментальности многих народов: себя как-то не принимать в расчет в смысле плохого.
Я с детства очень люблю китайские классические романы: «Сон о красном тереме», «Троецарствие»», естественно, «Цзинь пин мэй» («Цветы сливы в золотой вазе»), знаменитый роман полупорно-графический, но остросоциальный. У китайцев все то же самое, так же любят, так же страдают, так же кончают жизнь самоубийством, как эти два придурка, Ромео и Джульетта. В Китае основную работу по традиции делали мужчины, там и повара-мужчины, и за плугом мужчины, и воины-мужчины. Китаянка в основном рожала. Китаянкам около тысячи лет даже ножки обвязывали таким образом, чтобы они не могли нормально ходить. С двухлетнего возраста им подгибали лапки. Я помню просто по детским воспоминаниям, потому что в Улан-Баторе было очень много китайцев, у нас два Чайна-тауна было, эти старые китаянки семенили еле-еле. Для нас, монгольских маленьких хулиганов, было самым высшим кайфом сзади подбежать и толкнуть китаянку, она не могла удержаться, она, конечно, падала. Интересно про мораль. В старых китайских любовных романах мораль смещена. У китайца может быть несколько жен, в зависимости от достатка и чина, у него наложницы, при том, что он может иметь любовную связь с мальчиками или любовную связь с животными, но это не осуждается. В то время, когда, например, в Европе в Средние века геев сжигали, за скотоложество вешали, что-то еще с ними страшное делали, в Китае это считалось абсолютно нормальным. Вот он любит делать это с ослом или с козой, ну вот он такой человек, это никак не умаляет его других достоинств. Насчет любви. Мужчина имел полное «римское» право изменять своей жене, а если жена изменила, то ее очень жестоко наказывали. Когда читаешь эти великие китайские романы, то видишь всю палитру человеческих взаимоотношений, она ничем не отличается от общечеловеческих. Илья Эренбург в 50-х годах был в Китае и писал, что китайские интеллектуалы с некоторым презрением относятся к европейским, потому что европейские интеллектуалы знают свою литературу, а китайцы знают свою и их.
Мы с моей супругой Иваной очень часто ходили на всякие разные такие «парти», тусовки, иногда какой-то богатый китаец приглашал западную группу, молодых ребята из Австралии, из Англии, из Новой Зеландии, из Америки, они играли попсу, «Би Джиз», «АББА». Что интересно, когда там стоит разношерстная толпа людей нашего возраста, скажем, от 40 до 60, то иностранцы, как правило, под «АББА», под «Битлз» даже, под «Би Джиз» начинают танцевать, а все китайцы стоят, не двигаются. Потому что этот период, конечно, не по их вине, был пропущен. Они знают западную музыку где-то с позднего Майкла Джексона или Бейонсе, вот здесь они уже начинают прыгать. Например, в Китае нет джаза, нет рок-музыки. Это тоже очень интересно. Мы как-то встретились с одной очень продвинутой китаянкой, которая приехала из Нью-Йорка, она сама была из красного Китая, но муж у нее был богатый американец, и она, прожив некоторое время в Нью-Йорке, приехала в Пекин и решила создать такой клуб, где бы играли джаз и рок. Джаз и рок — это сами по себе немножко разные вещи. Но у нее этот проект провалился, потому что в Китае такого понятия как «джаз» вообще нет, понятия «рок» тоже нет. Рок-музыка всегда связана с каким-то протестом, а в Китае протестовать нельзя по определению. Что у них идет? Идет Витас и китайская музыка, явно заимствованная у корейцев, которые в свое время заимствовали у японцев в 50-60-е годы, в 70-80-е — это корейцы, а теперь китайцы заимствуют у корейцев то, что называется попса в самом худшем смысле этого слова для нас. Её играют везде: в метро, в супермаркетах, от нее невозможно никуда деться. От этих сопливо-слезливых вещей молодые ребята просто умирают. Я знаю попсу монгольскую и русскую, и я всегда думаю: как повезло китайской попсе, потому что у какого-нибудь попсового китайского певца этих фанов 50 миллионов, 100 миллионов человек, вы представляете, и они все мультимиллионеры. Когда какой-нибудь китайский молодой певец вышел, его раскрутили, у него CD, его крутят по телевизору, то он в течение нескольких дней становится мультимиллионером в долларовом понятии. Есть такой певец Витас, которого в России знают, но в Китае он имеет просто какую-то невероятную популярность. Когда он поднимает октавы, даже не молодые китайцы, а молодые китаянки просто писаются и падают в обморок от его визга. Он похож на европейца, что для китайца очень важно, вот он выходит самоуверенный, с такой хитрой ленинской прищуринкой, вот он поет и начинает поднимать октавы, китаянки действительно, я видел, это в лучших традициях конца 60-х годов, когда «Роллинг Стоунз» играли в Европе, эти молодые девушки превращаются в каких-то зомби. Это странный феномен. Я встречал людей, которые работали с Витасом с китайской стороны, они говорят: этого Витаса надо здесь держать всю жизнь, потому что он нам такие бабки дает.
О книгах. Стивен Кинг или Дэн Браун, для меня это такая джанк-литература, популярны. Для молодых китайцев Россия — это уже не образец культурной доминанты, откуда можно что-то брать. Нефть, газ, это да. Для пожилых китайцев, с которыми мы в очень хороших отношениях, достаточно культурных людей, для них русская литература остановилась где-то на Шолохове и Фадееве. Знали, что был Чехов, Достоевский, вроде бы в школах изучали. А так китаец со своими широко раскрытыми узкими глазами смотрит на Запад, воспринимает все, что приходит с Запада. Потому что когда приходит оттуда хай-тек, то вместе с ним идут и литература, и все остальные вещи, и фильмы. Правда, бывают у них какие-то непонятки. Например, Ричард Гир дружит с Далай-ламой, поэтому, конечно, все фильмы с Ричардом Гиром в Китае запрещены. Бьорк как-то на концерте в Шанхае закричала про свободу Тибету, естественно, она в черном списке. У них черный список достаточно большой. Но Россию они знают в виде Витаса. В Пекине и по восточному побережью, в таких злачных местах очень популярны европейские блондинки, обязательно они должны быть большие, высокие, со светлыми волосами. Кстати, этим воспользовались наши монгольские проститутки, потому что они все начали красить волосы и ходят по злачным местам, где собираются определенного уровня люди с определенными интересами.
Далее в программе:
«О чём мечтают вильнюсские дети?».
«Мои любимые пластинки» с режиссёром-документалистом Валерием Балаяном.
