Можно ли болеть за национальный кинематограф так, как болеют за футбол? Нужно ли объединять усилия ради создания кино, которое никогда не будет поддержано государством? Фильм "Процесс" делался усилиями кинематографистов трех европейских стран: Эстонии, Польши, Чехии, и был показан на первом этапе фестиваля независимого кино "Артдокфест" в Риге. Мы записали разговор режиссеров и продюсеров разных стран о том, что важнее: национальный смысл кино или то, будет ли фильм понятным во всем мире. Российская часть фестиваля пройдет под девизом "верхи не могут, низы не хотят", будет посвящаться политическим репрессиям против людей искусства и открывается фильмом "Процесс" об Олеге Сенцове.
Встреча в кафе "Нуар" Рижского кинофестиваля. Участвуют Макс Туула, эстонский продюсер фильма "Процесс"; Улдис Секулис, латышский продюсер фильма "Украинские шерифы"; Гунтис Тректерис, продюсер фильма об Украине "Родные"; Сонора Брока, арт-директор Рижского кинофестиваля; Евгений Пашкевич, режиссер и продюсер, Латвия; Сергей Буковский, режиссер, Украина; Марианна Каат, продюсер, Эстония; исполнительный директор Балтийского центра медиа Рита Рудуша; Виталий Манский, президент "Артдокфеста".
Ведет программу Елена Фанайлова
Елена Фанайлова: International. Совместный проект Радио Свобода, телеканала "Настоящее время" и Фестиваля независимого документального кино "Артдокфест". Фестиваль открывается 6 декабря в Москве, Петербурге и Екатеринбурге. Его девиз: верхи не могут, низы не хотят (напомним, что это классическая ленинская формулировка революционной ситуации). Главная тема Артдокфеста в этом году – политическое государственное преследование людей творческих профессий и организаций культуры: театров, музеев, кинофестивалей. "Мы считаем позором ограничение свободы людей по политическим мотивам", – пишут организаторы фестиваля.
Фильм открытия – "Процесс" Аскольда Курова, – премьера которого состоялась в Берлине, имеет подзаголовок: "Российское государство против Олега Сенцова". Фильм посвящен политическому заключенному, режиссеру Олегу Сенцову, гражданину Украины, которого российский суд приговорил к 20 годам колонии за терроризм. Сенцов не признал своей вины. Документальная съемка Аскольда Курова показывает фальсификации, абсурдные обвинения и лжесвидетельства, которые сделали Сенцова экстремистом.
(Трейлер фильма "Процесс")
Елена Фанайлова: Фильм "Процесс" делался усилиями кинематографистов трех европейских стран – Эстонии, Польши и Чехии, и был показан на первом этапе "Артдокфеста" в Риге. Мы записали разговор режиссеров и продюсеров из разных стран о том, что важнее – национальный смысл любого фильма или то, будет ли он понятен во всем мире. Круглый стол проходил в кафе "Нуар", это кафе Рижского кинофестиваля.
Участвуют в разговоре Макс Туула, эстонский продюсер фильма "Процесс"; Улдис Секулис, латышский продюсер фильма "Украинские шерифы"; Гунтис Тректерис, продюсер фильма "Родные" Виталия Манского; Сонора Брока, арт-директор Рижского кинофестиваля; Евгений Пашкевич, режиссер и продюсер из Риги; Сергей Буковский, режиссер из Киева. Начинают спор о смысле национального кинематографа президент "Артдокфеста" Виталий Манский и исполнительный директор Балтийского центра медиа Рита Рудуша.
Виталий Манский: Вот болельщик латвийский, рижский болельщик, он более за "Динамо"-Рига, или он болеет за "Динамо"-Рига, в котором играют только латыши? Важна победа команды в чемпионате. Если картина, которая имеет потенциал, выходит под флагом Латвии и получает призы, прессу, зрителя, и при этом снята в Буркина-Фасо, почему эта картина при решении о ее запуске имеет меньше шансов, чем картина, которая снята режиссером с меньшим потенциалом, ее статус более сомнителен, но она посвящена празднику солнцестояния и прыжкам через костер?
Рита Рудуша: Я несколько лет работала на Латвийском телевидении ответственным редактором, и как раз занималась напрямую поддержкой и развитием документального кино. Потому что у общественного телевидения есть очень важная роль в развитии местного, латвийского документального кино. И при мне запустился проект короткометражных фильмов, который я продолжаю курировать, уже не находясь на телевидении. Поэтому у меня есть опыт, и я знаю изнутри как раз эту систему заказа... хотя это звучит как-то по-советски, как госзаказ, но я не знаю другого слова. Нет, мы не болеем за латышей, мы, конечно, болеем за команду, мы болеем за Остапенко, которая не латышка, и нас не интересует национальная принадлежность отдельных игроков. Мы, конечно, болеем за страну. Но для тех, у которых ответственность делить деньги налогоплательщиков, это не может быть единственным критерием – сколько голов мы забьем на международном рынке. Потому что есть целый комплект таких задач, которые поддержкой документального кино мы должны выполнить. В том числе, никто, кроме местных документалистов, не будет говорить на злободневные темы, которые актуальны в Латвии. Документалист из Буркина-Фасо не будет интересоваться, не знаю, 15-летней латышской девочкой, которая забеременела и теперь не знает, что делать. Есть какие-то наши местные проблемы, которые, в том числе, и в документальном формате мы хотим рассматривать. Это один вопрос. Второе, при рассмотрении заявок на разные конкурсы, и на латвийском телевидении так же, как и в Киноцентре, мы всегда смотрим на профессиональность команды, которая подает заявку, и это очень важный критерий. Но при этом мы должны поддерживать местную индустрию, должны поддерживать местные таланты, мы должны вкладывать и в дебютантов, у них нет ни одного "Оскара", они не забили ни одного гола. Но никто другой их не будет поддерживать. Поэтому это просто список задач, который у местных институций, которые поддерживают латвийское кино, намного шире, чем только международная опознаваемость конкретного проекта.
Виталий Манский: Наверное, я вбросил какую-то некорректную деталь с национальностью хоккеиста. Я имел в виду не этот аспект, видимо, не самый удачный был образ. Прежде всего я говорю о том, что национальный и государственный для меня лично – это более широко, чем Латвия, это общая Европа. И 15-летняя девочка, которая ждет незапланированного ребенка, я хочу глубинно сопереживать ей, по-настоящему чувствовать, чтобы это меня, моих детей, моих внуков учило, чтобы это было настоящим жизненным уроком, а поэтому мне нужно, чтобы это было как можно более мощное кинематографическое высказывание. И в этом смысле мне все равно, эта девочка – латышка, эстонка, норвежка или француженка. Раскольников русский или японский – не суть, это глобальная человеческая драма, которая скрыта, которая конвертируема, поэтому экранизируема во всех кинематографиях мира.
Рита Рудуша: Я не имею в виду, что беременная латышка – это интересно только местной аудитории. Например, у конкурса документального кино "Латвейс котс" очень конкретная установка на то, чтобы проблема была актуальна в Латвии. Это не значит, что это кино можно смотреть только в Латвии, потому что хорошее кино даже на очень локальную тему все равно найдет своего зрителя. Я приведу один пример. У Улдиса в прошлом году в том же конкурсе был проект, называется "Говорильщики", "люди, которые говорят", о диалектах латышского языка, разные диалектах. Весь фильм – это просто речь. Это бесподобно красивый фильм! Кажется, кого интересуют за пределами Латвии четыре разных диалекта латышского языка? При этом фильм сделан настолько красиво! Он ездил в Тампере, фильм по-прежнему в каталоге Национального киноцентра. То есть, если это профессиональное, мощное кино, красивое, тогда оно, конечно, находит аудиторию и за пределами той страны, в которой оно сделано. Но при этом, когда мы отбираем, нам надо учитывать и то, насколько это важно и для местной аудитории.
Виталий Манский: Самое мощное латышское кино, на мой взгляд, сделанное в ХХ столетии, называется "На десять минут старше". Тоже, кстати говоря, о юном существе. Это кино вписано золотыми буквами в историю мирового кинематографа. При этом я не уверен, что 99 процентов зрителей этого фильма четко осознают, что этот мальчик латыш по национальности, живущий, кстати, сегодня в США, и этот кукольный театр в городе Рига, и так далее. При этом Герц Франк с этой картиной еще глубже ввел Латвию в мировой контекст. И я считаю, что это самый правильный путь развития национального кинематографа – идти путем создания великим шедевров, конвертируемых и не имеющих буквальной привязки к месту. Как требовал в свое время Шкловский от Дзиги Вертова: "Укажите мне номер того паровоза, который движется на оператора". Никакого номера нет у этого паровоза, а есть великий, поглощающий через столетия образ кинематографа. Вот моя точка зрения.
Елена Фанайлова: Виталий, она меня немного смущает. Эти образы великого кино связаны с большими идеями ХХ века, которые уже лет 15 обсуждаются как устаревшие, невозможные, тоталитарные прежде всего. Большие идеи требуют и служения им, и они требуют определенных социальных устройств. Самыми блистательными социальными устройствами ХХ века были... одно из них даже неприлично произносить, я фашистскую идею имею в виду, и вторая – советская идея, и это было связано с идеями модернизации, индустриализации, нового модерна. Исторически понятно, почему такой кинематограф был необходим, и почему возникал Вертов, почему возникал Шкловский. Они делали новый мир, и я не в плохом смысле о них говорю, а я говорю о том, что вызов модерна начала ХХ века была таким, что он затронул и индустрию, и все искусства, и кино, конечно же, в этом процессе занимало одно из самых важных мест. Но сейчас, мне кажется, мир стал другим.
Виталий Манский: Каким другим? Срочно сообщи, я хочу знать!
Елена Фанайлова: Он точно не нуждается в проектах величия. Мой любимый режиссер Ларс фон Триер нам все время это показывает, что это кризис великих людей, кризис великого гуманизма.
Гунтис Тректерис: Я хотел добавить – итальянский неореализм, французская новая волна и так далее. Это были яркие представители национального кинематографа. Там не шла речь об интеграции, о копродукции, о рынке, о бокс-офисах, там была речь о великих идеях. И это кино завоевало мир. Я думаю, там нет противоречия, и это не значит, что мы должны делать кино в других странах и про другие страны, а важны идеи.
Рита Рудуша: Я тоже хотела добавить, что идеи очень важны и то, какой теперь мир, открытый и разноцветный. Ты упоминаешь советское время и, конечно, великое кино, Герц Франк, но мы все-таки жил в закрытом пространстве. То, что нам сейчас позволяет делать открытая Европа, это как раз доступ к новым идеям. Я провела последнюю неделю, на Фестивале документального кино, где у нас тоже был проект, и из 24-х проектов две трети точно были копродукцией. Там были хорваты с итальянцами, с белорусами, с латышами, литовцы с итальянцами... То есть из-за того, что мы живем в этом открытом мире без границ, у нас есть доступ к другим идеям, к новым талантам, и это, конечно, идет на пользу кино.
Виталий Манский: Я с тобой согласен, а Гунтиса не понял. Что ты имел в виду, говоря о том, что кино первой половины ХХ века было...
Гунтис Тректерис: Это было национальное кино: итальянское кино – Феллини, Висконти, французское кино – Годар... Это было чисто национальное кино!
Виталий Манский: "Мужчина и женщина", "На последнем дыхании" – национальное кино?
Гунтис Тректерис: Конечно!
Виталий Манский: На мой взгляд, это интернациональное кино! "Мое дыхание" было абсолютно интернационально, когда они любили друг друга на пляже, на машине не помню какой марки, и я не думал об их прописке.
Елена Фанайлова: Ты затрагиваешь сейчас тему, которую советские теоретики прекрасным образом обозначили: национальное по форме и интернациональное по содержанию. Мне кажется, это универсальная формула. Мы все пытаемся обсудить сейчас то, как сделать кино про Йокнапатофу, но так, что ее будет читать весь мир. Фолкнер был локальным писателем, он был вообще суперлокальным писателем американского юга, писал про своих соседей, каких-то полупридурочных ребят, но это универсальный текст!
Евгений Пашкевич: Сама постановка вопроса, что мы жили в закрытом мире, укрытые каким-то железным материалом, сопоставлять это с понятием "художник" – это великий парадокс! Мне кажется, что художник, если он художник, он не может в закрытом мире жить, он в другом мире живет просто. Это первое. Вернусь к тому, с чего начал Виталий, отвечу по существу, без эстетических экзерсисов. Раньше мы жили в определенной государственной, политической системе, при определенном распределении государственных денег, и оказывается, там были такие фильмы, как на "На десять минут старше". Да, была эпоха больших надежд, больших идей, больших поражений, ошибок и так далее, но больших. Как ни странно, здесь стоит больше говорить не о природе искусства, а о том, какая структура, административная, политическая, государственная структура, которая призвана служить, чтобы обслуживать граждан своей страны, как она великолепно мигрирует вслед за освободившимися, пополнившими список Новой Европы стран, которые обрели свою независимость, или по такому пути, как Украина. Я думаю, дело в том, что политика все-таки очень сильно влияет, и идея единой Европы или великой империи России, или еще более великой Америки – мы должны смотреть, откуда деньги поступают и кому они поступают, и для чего. Если мы имеем дело с большим художником, как все отметили, будет все хорошо в итоге. Если мы имеем дело просто с профессиональным человеком, он попадает уже в несколько другой разряд потребления его деятельности. Но есть еще процентов 70 примерно, боюсь ошибиться, в современной Европе, да и в России ниже среднего уровня профессионалов, и тогда можно говорить о девизах и вдохновении наших политиков во всех странах, которые формируют чиновничество и дают ему идеологию. Какая же это единая Европа? Это 300 с чем-то миллионов населения, это энное число денег и так далее. Наблюдая со стороны, не будучи активным продюсером, я вижу, что на самом деле существует идеология единой демократической, гуманистической, воспевающей борющихся за права человека системы. А под эти права человека есть огромный список известных понятий: беженцы, насилие, борьба против насилия, унижения, геноцида... Такой же пакет, как был в Советском Союзе. И получается, что эта система, куда мы вошли, европейская, она не разноцветная, а она серая! Потому что деньги встречаются с людьми, которые не желают наблюдать в себе даже позывов больших идей, они не нужны. Многочисленные фестивали тоже имеют свои мейнстримы, там есть своя коллекция персонажей, и все славно из года в год многие уже десятилетия делается.
Виталий Манский: Две короткие реплики. Первое, у меня был личный опыт на Фестивале Сан-Себастьян, в далеком 1995-м или что-то в этом духе году – я был единственный с российским фильмом. И вдруг случайно обнаружил, что на флагштоке нет российского флага. Я был молодой, задорный, пошел в дирекцию и говорю: "Где флаг российский?" А они говорят: "Извините, но у вас финская картина, заявлена Финляндией, произведена на финские деньги, а где вы там живете, какой у вас паспорт – нас совершенно не волнует". Я, кстати, добился, чтобы они повесили русский флаг. Сейчас я бы этого не делал. (смеется) С другой стороны, я, Сонора, с большим интересом узнал от тебя о каком-то успешном испанском фильме, но для меня Испания, даже не кинематограф Испании, это Альмадовар, это Бонюэль, но это какое-то кино, которое открывает мне этот народ. И я знаю, что эти авторы очень популярны в Испании, и они делают ту же кассу. Хотя некоторые их картины отнюдь не на испанском материале.
Рита Рудуша: Вы нарисовали картину, где идеологизированные бюрократы делят деньги и выращивают серость на Европейском континенте.
Евгений Пашкевич: Нет, я имел в виду, что наши бюрократы не хуже европейских бюрократов, и может быть, они прекрасные люди и специалисты, но они вынуждены играть в эту игру, в которую все решили играть, вот и все.
Елена Фанайлова: Вы правы оба, на самом деле!
Рита Рудуша: То, что система, которая руководится бюрократами, тяжеловесная, с этим никто не будет спорить. И то, что всегда, в любой ситуации будут конъюнктурщики, которые используют ситуацию, тоже не будем спорить. И то, что есть сильные и слабые режиссеры, также как и сильные и слабые журналисты, это тоже факт. Но при этом то, что существует европейское финансирование для документального кино, это действительно открывает много новых возможностей, практических новых возможностей и доступ к другим идеям, другим рынкам, в том числе и для латвийских документалистов, и не только для латвийских.
Виталий Манский: А в чем конъюнктура? Для меня, например, главный вопрос: в чем конъюнктура, и почему она в этом, а не в этом? Это просто реплика.
Сергей Буковский: А у меня, говоря о великих возможностях свободной Европы, другой опыт, и опыт моих коллег. Если взять девочку, которая там в 15 лет забеременела, и сделать кино, то для норвежского телевидения, которое воспринимает документальный продукт, это будет одно кино, шведы заходят сделать это совершенно иначе, а финны совершенно иначе. Там накроют текстом, там добавят синхроны... И это будут четыре разных фильма.
Улдис Секулис: Для меня кино - это коллективное искусство. Под каждым фильмом стоит режиссер, сценарист, но когда мы видим премьеру, выходит большой коллектив киношников. Я даже не задумывался, но в последние годы я выбираю сперва команду людей, коллектив, с кем работать, а не думаю о теме. И так же случилось с "Украинскими шерифами", и так же будущий фильм. Главное - это люди, и тут национальность, интеграция, европейское общее пространство - для меня это как раз хорошо, потому что есть разные ментальности. Я знаю, какие мы, латыши, плюс-минус, я знаю, какие украинцы, и когда мы делали "Шерифов", например, это была такая школа для меня. Притом Латвийский киноцентр не поддержал фильм, потому что по пунктам, как ты говорил, там ничего не исполнялось, это украинская тема, и Рома все сам делает, он артист-оркестр, а я продюсер, который все сводит вместе. Я нашел европейские деньги для этого проекта, которые спасли, в принципе, проект. И я платил налоги государству, а государство мне ничего не давало, но была прекрасная команда. Я был счастлив эти три года работать!
Но это не все, самое интересное было позже. У нас были немецкие копродюсеры, и там все в порядке, но деньги, сказали, дадут, когда фильм сделаем, потому что они волновались - Украина, украинский режиссер, его не знал никто. Эти деньги просто лежали в шкатулке, и Рома выжимал все из себя. Мы в Европе уже не привыкли просто так работать, у всех семьи, но что было самое интересное - Украина странным образом выдвинула этот фильм еще на "Оскар". Мы и так в минусах, а они еще на "Оскар" пошли, где без компании, без 20-30 тысяч ничего не сделаешь. Мы не надеялись выиграть, но нам было интересно, как это будет. Сильная команда - это для меня намного важнее денег! И чем она больше интернациональная, тем лучше.
Елена Фанайлова: Я смотрела "Украинских шерифов", и я в полном восторге! Это прежде всего гениальные герои и гениальная история.
Сергей Буковский: Но существует же немецкая версия, и она другая.
Улдис Секулис: Мы это не обсуждаем, потому что в Германии показали отдельную версию на фестивале, и она только для телевидения. Потому что немецкое телевидение особенное, им надо все рассказывать, что в фильме, во время фильма. Это тоже интересный момент, потому что тут нужен был креатив, и мы придумали, как это пустить в фильм. Мы дали ключ, и они этот ключ использовали. Что важно, у нас был монтажер датский, очень хороший монтажер, но они с Ромой ссорились все время. Потому что монтажер убирал поэзию, но ставил контекст, а Рома опять по ночам обратно ставил жизнь, и так создавался этот фильм.
Рита Рудуша: Это как раз то, что я говорила о других идеях, о другом образе мышления.
Улдис Секулис: Я говорю о процессе.
Виталий Манский: А я, например, считаю, что это очень неправильно, что Латвия не поддержала этот проект.
Улдис Секулис: Латвия поддержала - я поддержал!
Виталий Манский: Ну, это ты поддержал, а я говорю про институцию. Для этого и существует государственный фонд, чтобы он поддерживал такие вещи. Он просто не посчитал вашу картину национальной картиной.
Улдис Секулис: Там есть какие-то свои критерии. И следующий фильм - о Северной Корее, и Латвия его поддержала, хотя тема не наша. Там была проблема в том, что Рома сам креативно все может сделать. Я, как продюсер, тоже креативил, конечно. Но у нас не было проблем с тем, что Латвия фильм не поддержала.
Виталий Манский: В этом году в Украине создана национальная кинопремия, такой украинский "Оскар", он носит имя "Дзига", и в финал как "Лучший документальный фильм 2016 года" вошли три картины. Это латвийская картина, с латвийским участием, "Украинские шерифы", это картина "Родные", где я режиссер, а Гунтис продюсер, и туда затесалась украинская картина "Главная роль" Буковского. И он у нас, латышей, выиграл этот приз, Буковский!
Сергей Буковский: У меня была копродукция с моими друзьями, я ни к кому не обращался.
Елена Фанайлова: Может быть, мы перейдем к вопросам из зала, или кто-то, может быть, хочет прокомментировать из присутствующих услышанное...
Олег Кудрин, Укринформ: Если позволите, здесь разговор часто заходил о пограничных темах, и всякие крайности плохи, наверное. Понятно, что ориентация - либо интернациональный шедевр, либо национально ориентированное искусство... Шедевр непредсказуем, но, с другой стороны, я прекрасно понимаю Виталия, вы же принадлежите к русской, имперской в хорошем смысле, мирового уровня и значения культуре, поэтому вам нечего беспокоиться о первоисточнике культуры, к которой вы генетически привязаны. В то же время мы должны понять, и я, как украинец, прекрасно понимаю латышский народ и латвийцев, даже независимо от этнического происхождения, но и латыши как этнос и латвийцы как политическая нация, они обязаны заботиться о сохранении идентичности и о развитии своей культуры. От этого памятники Кришьянису Баронсу, от этого какая-то ориентация и просьба к своим творцам, чтобы они эту тему не забывали, и без этого тоже невозможно. Герц Франк, да, великий, гениальный режиссер, во многом определивший ХХ век в документалистике, и латыши прекрасно помнят, что он их происхождения, и латышские искусствоведы вам докажут, что именно Герц Франк взял из латышской культуры и латышской столицы.
Дальше, частности и статистика. Нельзя забывать, что в большие идеи вкладывали огромные деньги в кино, и там снималось гигантское количество дерьма, извините за это слово, и на таком уровне, конечно, появлялись какие-то шедевры, что в нацистской Германии за 12 лет существования, что в Советском Союзе за 70 лет существования. И все остальное - это тоже статистика. Говорить, что Европа - это серость как-то странно все-таки, потому что Бергман существовал в шведском социализме, и он точно так же боролся с чиновниками, но тем не менее, деньги ему выделялись. Сейчас можно говорить, что у нас фрагментарное сознание, клиповое мышление, у нас компьютеры, видео, у нас перестали писать великую литературу, потому что человечество меняется как таковое.
Елена Фанайлова: Мы, к сожалению, не проработали уроков конца XIX-го и ХХ веков, когда распадались империи и создавались национальные государства, молодые, и это естественный, как считают историки, путь развития государств. И сейчас мы возвращаемся к очень похожим проблемам, когда мы живем уже 25 лет после распада Советского Союза, одной из крупных последних империй, и мы до сих пор очень травматическим образом это вынуждены проживать. Поэтому для всех нас, жителей постсоветского пространства, это опасная штука, и она опасная и для европейцев тоже. Мы неслучайно сегодня вспоминали Испанию с ее трагическими межнациональными моментами. Великая Британия демонстрирует нам не только брекзит, но и разные мнения шотландцев и ирландцев по поводу своей великой королевы и так далее. Ровно поэтому это остается большим вопросом, о котором говорить опасно, но крайне необходимо. Я, кстати, хотела спросить у латышских коллег и друзей, что у вас сейчас является такой большой идеей?
Рита Рудуша: Мне не хватает вот в наших теперешних доминирующих нарративах двух вещей. Одна - это что будет после столетия, куда же мы идем, где мы хотим быть, как мы себя видим, кем мы являемся в Европе и в мире? И вторая - это такая честная саморефлексия об истории. Это немножко началось, так осторожно, в последние годы, но вот как раз фильмов про холокост очень мало. Сейчас снимается один документальный фильм "Половина деревни", где в одночасье просто убили ровно половину жителей, а оставшаяся половина не имеет никакой памяти об этом, никак об этом не рефлексирует. Мы только сейчас начинаем об этом думать, только в прошлом году было мемориальное мероприятие в центре Риги - поминание убитых евреев в Румбуле, то есть мы только сейчас начинаем об этом говорить. И я думаю, что в кино намного больше можно показать. Второе, мы все-таки до конца не разобрались, что в нас осталось советским. Сейчас Мейструс Мейде делает фильм, где я сценарист, называется "Телемост", чтобы разобраться, до какой степени "хомо советикус" в нас еще существует, и почему мы настолько открыты для этой советской ностальгии. Очень честно посмотреть в зеркало и понять, до какой степени в нас еще живет советский человек и как он влияет на то, как мы себя видим в мире, как мы оперируем в этой мире. Так что взгляда в будущее не хватает, и такой честной рефлексии, которая уже началась, но нужно бы ее больше.
Сергей Буковский: А эта тема анализа советского прошлого готова быть в копродукции с кем-то, в интеграции с кем-то, это интересно в Европе?
Рита Рудуша: У нас будет балтийская копродукция.
Сергей Буковский: Но это интересно французам, немцам - рефлексировать вместе с вами?
Рита Рудуша: Судя по фитбеку, который мы получили, интересно. Шведам интересно, чехам интересно, полякам интересно.
Евгений Пашкевич: Понимаете, кино вообще ведь не искусство. Оно стремится быть искусством, и иногда оно приближается или бывает им, но это очень редко бывает. Поэтому, конечно, если мы говорим о том, что это искусство, то нынешнее время наипрекраснейшее для художника. Потому что в мире функционирует общем веществ сегодняшнего и завтрашнего дня, тем более мир непредсказуем, и художник, конечно, если он художник, он имеет обильные поля для пахоты и сбора урожая.
Виталий Манский: К нам присоединились два эстонских продюсера. Сначала Макс скажет несколько слов на заданную тему, а потом Марианна...
Макс Туула: Вы хотите, чтобы мы сказали о традиционализме и интеграции? Для меня вообще не стоит вопрос, интегрировано ли эстонское кино или нет в широкий европейский контекст, потому что, работая с российскими режиссерами, я понимаю, что это совершенно две разные индустрии. Как все мы понимаем, российская индустрия очень мало интегрирована. И по сути, будучи эстонским продюсером, я выполняю функцию связи многих российских документалистов именно с европейским кино.
Виталий Манский: А зачем?
Макс Туула: Вы думаете, фильм про Сенцова можно было бы хорошо снять в России?
Елена Фанайлова: Нет, мы уверены как раз, что это невозможно.
Макс Туула: И вот именно для этого. Потому что фильмы, с которыми я работаю, в основном связаны с темами, на которые очень тяжело найти деньги в России.
Елена Фанайлова: Вчера у Веры Кричевской спрашивали, и ей, вообще, часто задают этот вопрос, про фильм "Слишком свободный человек", о Немцове, это такая хроника не только его жизни, но и вообще жизни России, рассчитывала ли она на международный контекст, международное понимание? И она сказала: "Конечно же нет, мне пришлось от этого отказаться. Я сосредоточилась на том, чтобы сделать фильм, очень понятный и очень нужный российскому зрителю. Потому что там есть такие вещи, которые никогда не были задокументированы в политической истории". Фильм о Сенцове, на ваш взгляд, будет внятен европейской публике? Или вы опять же это делали только на русскую аудиторию, которая живет, в том числе, и здесь?
Виталий Манский: А он вообще в России идет бесконечно, с утра до ночи, во всех кинотеатрах страны... Русская аудитория уже устала от него, да?
Макс Туула: В том числе, да.
Елена Фанайлова: В метафорическом смысле этот фильм происходит там с таким количеством людей, что мы даже и представить себе не можем, подобные истории имеется в виду, просто они не про известных людей.
Макс Туула: Задача фильма "Процесс" была во многом - донести месседж до более широкой аудитории, рассказать об этом деле не только русскому зрителю, который, в принципе, уже все знает об этом из телевизора, так или иначе. Мы хотели донести эту историю до как можно более широкого зрителя, потому что в Америке, допустим, в изолированной киноиндустрии, в ментальном мире о Сенцове знают очень мало. Тогда не было Джонни Деппа, выступившего в поддержку, не было PEN International, который организовал акцию в поддержку Сенцова только недавно.
Виталий Манский: Зачем эстонскому налогоплательщику знать о Сенцове или о детях из Снежного? Нет что ли своих беременных 15-летних девушек в Эстонии, чьи трагедии нужно рассматривать?
Марианна Каат: Безусловно, есть локальные темы, и они должны быть, которые понятны своей аудитории. Такие фильмы должны быть, и они есть. А если ты изначально все-таки думаешь о том, что ты хочешь расширить этот рынок, то ты должен учитывать зрителя, который потенциально будет смотреть твой фильм, и его интересы. Но, в принципе, я думаю, что общечеловеческие истории работают везде.
Виталий Манский: Да, это очень точный ответ, а двигаться-то куда? Понятно, что лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным, это базовая платформа. А все-таки Эстонии двигаться по пути датского кинематографа, который является не датским, а европейским и мировым, или по пути эстонского кинематографа, который будет базироваться на эстонской культуре, на эстонской проблематике, которая, кроме как эстонцами, никем не будет освещаться и может в какой-то момент раствориться в общеевропейском котле.
Марианна Каат: Ты обижаешь эстонскую кинематографию. (смеются) На самом деле, мы уже давно на мировом рынке, особенно игровое кино, я бы сказала, может быть, не столько документальное, сколько игровое.
Виталий Манский: Я это прекрасно знаю, да, и о фильме "Мандарины", который был номинирован на "Оскар", эстонская картина, снятая полностью в Грузии, в Абхазии, не имеющая, кроме эстонского актера, никаких эстонских...
Марианна Каат: Неправда! Эта идея была рождена в Эстонии. И режиссера нашли в Эстонии, когда он был на Балтийском фестивале, грузинского режиссера.
Виталий Манский: Но вы считаете, что картина эстонская? Вы довольны этой картиной?
Марианна Каат: А как же! Мы были в номинации, конечно!
Виталий Манский:Я это и хотел понять - есть ли удовлетворение эстонского общества, что картина, сделанная грузином в Абхазии, является эстонской картиной, чуть не получившей "Оскара".
Марианна Каат: Мы очень гордимся! Тем более что оператор этой картины был оператором "Шахты номер восемь", моей документальной ленты, а моим звукорежиссером был продюсер этого фильма.
Елена Фанайлова: Потрясающе!
Виталий Манский: Так что все, мир, счастье, дружба...
Рита Рудуша: Я хотела бы добавить, что, конечно, сегодня документальное кино без телевидения невозможно себе представить. И если мы смотрим на рейтинги латвийского документального кино на первом канале Латвийского телевидения, то они всегда очень высокие. В том числе балтийская копродукция "Мастерплан" - у нее безумные рейтинги во всех трех балтийских странах, и на ЭТВ, и на ЛРТ, и на ЛТВ. Там может документальный фильм от 60 до 100 тысяч зрителей получить в зависимости от того, в каком контексте, в какой день это показывают, я цитирую цифры латвийского телевидения. В кинотеатрах все-таки никогда не наберешь такую аудиторию.
Марианна Каат: Я не очень поняла, почему такая критика документального латвийского кино. На мой взгляд, документальное латвийское кино намного сильнее эстонского, и мы очень даже завидуем.
