Сергей Медведев: Хочу начать с Андрея Макаревича: "Вот море молодых колышет супербасы, мне триста лет, я выполз из тьмы.//Они торчат под рейв и чем-то пудрят носы, они не такие, как мы".

30 лет назад, в 1987 году на советские экраны вышел фильм Юриса Подниекса "Легко ли быть молодым", который всколыхнул общество, неожиданно показал новое поколение, не согласное жить в старой, брежневской, застывшей бетонной системе. В 1992 году Подниекса не стало, но этот вопрос мы задаем себе каждое десятилетие. Его ассистентка сняла этот фильм и 10, и 20 лет спустя. И сегодня, в 2017 году, мы ставим тот же вопрос: легко ли быть молодым? Сюжет Антона Смирнова.

Антон Смирнов: Собственно, а когда легко было быть молодым? Молодость всегда оставалась временем сомнений и неочевидности выбора. И особенно – сейчас, когда время так ускорилось. Молодому человеку приходится делать выбор быстрее и точнее – тут и университет с его перспективами на будущее, здесь и работа с надеждой на настоящее.

В условиях современности кажется, что молодость лишена свободы. Лучшие годы оказываются стреножены серьезными делами и ситуацией постоянного выбора или не выбора. И, несмотря на то, что молодость кажется всё более сложной, а социальные лифты – всё более загруженными, находятся люди, которые находят те самые легкость и свободу молодости в работе и карьере.

Сергей Медведев: Через 30 лет после выхода фильма Юриса Подниекса на экраны выходит фильм "ПроРок" режиссера Евгения Григорьева о молодых рок-музыкантах из Екатеринбурга, которые ищут свое место в мире (а может быть, и не ищут). Евгений Григорьев сегодня у нас в студии, второй гость – Александр Новиков, социолог, директор компании "Радость понимания".

Евгений, посмотрев ваш фильм, я хочу понять, про что он – про Урал, про рок, про молодость?

Евгений Григорьев: Он про выбор, который мы делаем каждую секунду: не тот выбор – "Сникерс" или "Марс", а выбор серьезный. Для меня важно второе значение слова "рок" – это судьба. Был такой фильм Алексея Учителя – "Рок". Собственно, мы и снимали про судьбу.

Мы делали картину шесть лет – ну, четыре с половиной года снимали. Но в кинематографическом смысле, я думаю, эта длительность как раз пошла на пользу, потому что за эти годы до неузнаваемости изменилась наша страна, изменилось время. Я надеюсь, что нам удалось как-то ухватить изменение духа времени с 2011 года.

Сергей Медведев: А вы начали как раз в 2011 году?

Евгений Григорьев: Да, 28 ноября, перед первыми общественными потрясениями. Там в самом начале есть новостной выпуск про то, что ожидаются вбросы фальсификаций, что только что состоялись выборы в Демократической республике Конго, и там победил действующий президент Жозеф Кабила.

Сергей Медведев: А сейчас произошел военный переворот в Зимбабве, Мугабе сместили. Вот в чем различие того времени и нашего.

Евгений Григорьев: Самое удивительное, что произошло за эти годы: время оказалось лучшим драматургом. И я надеюсь, что мы это сохранили в картине.

Сергей Медведев: Я вижу в вашем фильме очень сильный срез поколения. Премьера, по-моему, 25 ноября в Москве?

Евгений Григорьев: Да. Я бы очень хотел всех пригласить в первый зал кинотеатра "Октябрь". Это "тысячник". И, конечно, для неигрового кино в современном мире это то же самое, что для музыканта собрать если не "Лужники", то "Олимпийский". И я очень волнуюсь – соберется ли зал.

Александр Новиков: Для меня это, наверное, величайший фильм за последние несколько лет. Это совершенно гениальный антропологический исследовательский отчет, где отсутствует только глава "Выводы и рекомендации".

Сергей Медведев: У меня осталось довольно депрессивное ощущение и от того, как снят фильм, и от Урала, Екатеринбурга: восемь месяцев в году зима... Но дело даже не в этом болотно-рембрандтовском колорите, а в какой-то обреченности, что ли, этих молодых людей. В фильме Подниекса они были сняты в состоянии депрессивного распадающегося Союза, но в них уже была какая-то альтернатива и запрос на перемены. А в этих ребятах, которых я вижу в фильме, совершенно нет вот этого запроса на перемены, драйва, который был 30 лет назад.

Евгений Григорьев: У нас есть некий принцип – не плакать, не смеяться, но понимать. Поэтому мы не стали акцентироваться на депрессивности. Мы как раз видели очень интересную динамику этих героев, то, как они развивались. Это очень точный срез разных поколений, которые сходятся в этой тройке людей. Ты можешь видеть тут рефлексы из предыдущих поколений, и это очень прозорливый взгляд на только нарождающиеся Z-поколения.

Сергей Медведев: Z – это рожденные после 2000 года?

Евгений Григорьев: Да.

Сергей Медведев: Ваши герои – это все-таки поколение Y –примерно 90-го года рождения.

Евгений Григорьев: Да, 1987–1990. Саша, посмотрев картину, сказал: "Послушай, мы – социологи, давай сделаем фокус-группу ". И он посадил меня за стекло. Пришли люди из совершенно разных социальных слоев, разного возраста, и это, конечно, была пытка – смотреть, как они смотрят.

Александр Новиков: Первая реакция: люди, от которых это очень далеко, тем не менее, сказали: "Мне не очень понравилось, но я совершенно не жалею, что посмотрел это кино. Я благодарен людям, которые сейчас снимают такое кино". В целом фильм произвел очень мощное впечатление как раз на поколение, которое близко к героям. У некоторых дрожали губы, когда они говорили.

Сергей Медведев: Они идентифицировали себя с этими людьми.

Александр Новиков: Да! Там есть депрессивность, боль, которая свойственна поколениям. И совершенно не имело значения – Екатеринбург это или другое место. Это совершенно универсальные вещи.

Сергей Медведев: Евгений, а для вас важно было, что это Урал, Екатеринбург? Ведь это очень мощный культурный город. Сколько культуры вышло оттуда в последние 30 лет, начиная с екатеринбургского "Рок-клуба" и заканчивая "Новой драмой"… Екатеринбургская поэзия…

Евгений Григорьев: Это было неизбежно. Я родом из деревни Кошуки Свердловской области. Я учился в университете. Мой ближайший друг – Сережа Бобунец (группа "Смысловые галлюцинации").

Это кино я придумал в 1998 году. Первый раз я задумался – что же такое происходит?! Я тогда делал молодежную программу на телевидении, учился на Свердловском журфаке. Был День милиции, и мы в нашей молодежной программе "Карт-бланш" думали, что же делать на День милиции – нужно же как-то попасть в информационную повестку. И кто-то сказал: "Слушайте, а Бегунов из "Чайфа" – он же до этого был милиционером!" И мы пробрались к Бегунову и говорим: "Давайте мы с вами покатаемся на машине по Екатеринбургу, и вы порассказываете". И помимо всего прочего он сказал: в какой-то момент стало очевидно, что нужно выбирать между стабильностью в МВД и абсолютно неизвестным будущем, но уже было невозможно совмещать – выступление в городе Кушва и несение патрульно-постовой службы в Екатеринбурге. И у Шахрина была такая же история – он работал строителем.

Сергей Медведев: Да, у вас там есть его старые кадры.

Евгений Григорьев: В какой-то момент нужно было выбирать, и они выбрали, и у них получилось. Я уверен, что очень многие выбрали и не получилось. В какой-то момент ты стоишь на развилке – либо туда, либо туда. И этот вопрос выбора всегда меня волновал.

Сергей Медведев: Екатеринбург все эти годы по-прежнему остается таким же энергетическим городом?

Александр Новиков: Да.

Евгений Григорьев: Я не знаю.

Александр Новиков: К сожалению, мы еще не раскодировали Екатеринбург, но для меня это всегда уникальный город, который меняется, и его направления всегда опережают все остальные города. У них даже есть свой проект "Улица". После Москвы они, по-моему, начали раньше других городов.

Сергей Медведев: Они придумали "Красную линию", лучший в стране музей – Ельцин-центр.

Александр Новиков: Да, очень много таких вещей в современной культуре, даже барная культура: то, как они это сделали, – гигантская вещь! Ведь это Уралмаш, это такие серьезные пацаны – и вдруг возникает абсолютно городская, урбанистическая культура и как-то существует.

Евгений Григорьев: Город очень странно расстроился. Там можно ходить и изучать моду на архитектуру. Если в Москве это было связано с правлением того или иного городского чиновника, то в Екатеринбурге я не знаю, с чем это было связано, просто там можно видеть все стили, от конструктивизма до барокко.

Сергей Медведев: Я влюбился в этот город. Я гулял по "Красной линии" и меня потрясало сочетание стилей. Но эта залепленность рекламами… Два года назад было просто чудовищно: у меня слезы текли.

Александр Новиков: Они с этим справились. Это все очищено.

Сергей Медведев: А екатеринбургский рок – это действительно одно из родовых гнезд постсоветского рока?

Евгений Григорьев: Да, конечно. "Урфин Джюс", "Трек", Настя Полева, "Наутилус Помпилиус", "Агата Кристи", "Чайф", Чичерина, "Смысловые галлюцинации", "Курара", "Сансара". Вот уже десять! Могу еще назвать. В Свердловске был рок-клуб, и у него есть родовые черты. Это всегда текстовые вещи.

Сергей Медведев: Кстати, это индустриальная тема, такой постсоветский Ливерпуль?

Александр Новиков: Я в этом не уверен. Честно говоря, не знаю, почему рок возник именно там.

Евгений Григорьев: Потому что там было сосредоточение вузов. При этом первая волна – это была архитектура…

Александр Новиков: Вузы были и в Томске, и в Новосибирске.

Евгений Григорьев: Но потом все переместилось в общежитие архитектурного института. Это арх – такая среда. Как-то мне мой оператор сказал, что в Москве много разных тусовок, а в Екатеринбурге тусовка одна.

Сергей Медведев: Это очень большая концентрация и смысла, и культуры.

Александр Новиков: Город все равно не разбросан так сильно, он в десятки раз меньше, чем Москва, а концентрация большая. И это все талантливые люди.

Сергей Медведев: Там очень мощный театр, филармония. Я знаю многих московских музыкальных критиков, которые летают туда чаще, чем в Питер.

Александр Новиков: Есть еще одна интересная особенность Екатеринбурга. Несмотря на наличие такой высококонцентрированной культурной тусовки, существует невероятно мощное напряжение, потому что всегда есть опасность на улицах, в клубах.

Евгений Григорьев: Если бы я родился в Петербурге, наверное, я снял бы кино там. В этом смысле мы не то чтобы хотели уйти из Екатеринбурга и сделать какой-то непонятный город. Я, наоборот, считаю: чем ты глубже погружаешься в среду, тем более универсальной она становится.

Александр Новиков: Так и случилось – наверное, потому, что ты просто работал со своим материалом, и он стал совершенно универсальным. И молодые люди в Москве реагировали на это так, как будто они видят свой контекст. Им было интересно. Это было что-то очень мощное, и это было болезненно точно. Это к вопросу о выборе, страхе, необходимости решений. И это очень мощно на них действовало. Это люди понимали. И никто не ожидал такого качества.

Евгений Григорьев: Вы говорите про депрессию. У меня ее нет. Это просто черта времени. Это же не потерянное поколение.

Сергей Медведев: Говоря об огне в глазах, о драйве, вспоминая фильмы о молодежи, с которыми входило мое поколение, "Лимиту" Дениса Евстигнеева, – вот там была пруха! Я просто хотел найти у ребят вот это – чтобы пруха была. Но они идут. Видно, как они поднимаются, вырастают из этого контекста, справляются.

Александр Новиков: Время совсем другое.

Сергей Медведев: Фильм "ПроРок" задает тот же вопрос, которым 30 лет назад задался режиссер Юрис Подниекс – легко ли быть молодым? А мы задаем этот вопрос нашей современной молодежи. Отвечает Виктория Гендлина, начинающий литературный критик, студентка РГГУ.

Виктория Гендлина: Я не могу сказать, что моя молодость свободна: я нахожусь в рамках, поскольку хожу в университет, а университет – это институция, и я вынуждена соблюдать некоторые конвенции, чтобы спокойно там существовать. Я не думаю, что была бы сильно счастливее, если бы не училась.

Здесь могут быть какие-то поколенческие сюжеты, связанные с пониманием, допустим, той же поэзии. Но в целом мне кажется, что меня всегда слышат, и я всегда слышу других.

Я не бунтарь, потому что не чувствую повода бунтовать. Я чувствую, что изменения витают в воздухе, но мне чужд этот пафос смены поколений, что вот одно уйдет, и на смену придут какие-то новые силы. Мне кажется, эта история немного из другого времени.

Многим людям кажется, что сейчас происходит очень резкий разрыв между поколениями. Я связываю этот разрыв с появлением новых образовательных возможностей. Нам это сейчас доступно. Мы просто как-то легче и структурнее смотрим на современные реалии.

Если бы у меня брали интервью пару лет назад, я бы точно сказала, что чувствую тотальную несвободу, тотальную нехватку энергии, связанной с моими личными устремлениями. Наверное, я бы сказала, что мечтаю уйти из университета и делать что-то свое. Но сейчас я поняла, что уход из университета не сделает меня счастливее. Несмотря на то, что я действительно сильно занята и с учебой, и с какими-то повседневными практиками, я думаю, что я все-таки свободный человек.

Сергей Медведев: Евгений, а ваши герои – бунтари?

Евгений Григорьев: Думаю, нет. Бунтарство – это экстравертное состояние. Один из героев говорит, что "вот у этих людей (там на стеночках были развешаны альбомы о свердловской музыке) была какая-то претензия к миру, а у нас больше претензий к себе, чем к миру".

Александр Новиков: Там есть почти пародийный образ бунтаря, который говорит: "Свободу не задушить", но они, собственно, говорят о способности бухать, когда им хочется, в любом количестве. Ненамеренно, но возник другой образ – такого стереотипного бунтарства совершенно из другого века.

У Макаревича была песня: "И был пробит последний лед.//И путь открыт, осталось лишь идти вперед.//И тут ты встал, не сделал шаг,//Открытый путь страшнее был, чем лютый враг и вечный лед". В этом смысле отсутствие красного света – это тоже большая проблема. И герои фильма решают ее. Может быть, у героя этого сюжета просто нет красного…

Сергей Медведев: Можно вспомнить и другую, наверное, самую знаковую песню того времени – "Перемен" Виктора Цоя. Мне кажется, герои этого фильма под ней не подписались бы.

Александр Новиков: В этой песне есть и такие слова: "И вдруг нам становится страшно что-то менять".

Сергей Медведев: Вспоминаются другие екатеринбургские герои – "Изображая жертву" братьев Пресняковых. Вы помните этот легендарный монолог капитана Хаева: "Вам все по фигу"?

Александр Новиков: "Откуда вы все прилетели?"

Сергей Медведев: Это что, и к ним обращено? С одной стороны, я очень симпатизирую этим ребятам – вживаешься в их судьбу, в то, как они едут с гастролями по стране, эти плацкарты… Но, с другой стороны, думаешь: хорошо, а к чему они стремятся?

Евгений Григорьев: Но они же говорят: "Я не готов ответить на этот вопрос".

Сергей Медведев: Они каждый раз уходят от этих экзистенциальных вопросов.

Евгений Григорьев: У меня нет ответов на вопросы, которые вы мне задаете. Я ответил на какие-то свои вопросы: что было бы со мной, если бы я выбрал другой путь (хотел стать рок-звездой)?

Но у меня появилось еще больше вопросов. Я не понимаю, что лучше – несвобода цензурируемая или несвобода, когда у тебя заканчиваются деньги на кредитной карте? Деньги стали мерилом успешности: если у тебя есть деньги, ты ликвиден – неважно, какие у тебя стихи, какую музыку ты играешь. Когда спрашивают про картину, интересуются не тем, что на ней нарисовано, а тем, сколько она стоит. Это правильно? Деньги – это эффективный или неэффективный механизм измерения усилий?

Сергей Медведев: Ну, да: "If you're so smart, show me the money" ("Если ты такой умный, покажи мне свои деньги").

Евгений Григорьев: Это справедливое суждение или не очень? Мера финансовой успешности должна давить на твой выбор, или ты должен уклоняться от этого давления? Что с этим делать? Они же говорят: "Если я не буду работать, я не смогу заниматься музыкой. А если я буду работать, то у меня нет времени на музыку". И начинается замкнутый круг. Я в этом живу как документалист. Я не зарабатываю деньги неигровым кино – свадьбы, похороны, проводы космонавтов. Я очень люблю другие виды активности, но ни театром, ни неигровым кино я не зарабатываю, потому что индустрия осыпалась. Сережа Бобунец говорит: "Все, ребята! Альбомы не продаются. Деньги с концертов". То же самое с кино.

Сергей Медведев: Да, в свое время и Бобунец, и Шахрин бросили налаженные карьеры и ушли в чистый рок. В то время это было можно.

Евгений Григорьев: Кино в свое время влияло: после просмотра фильмов девочки покупали себе определенные платья и делали прически. Режиссер был героической фигурой, а сейчас это не героическая фигура, как и космонавт. И музыкант тоже, и музыка перестала быть смыслом жизни, она стала фоном. У нас вышли на передний план какие-то другие вещи – мы сами!

Александр Новиков: К тому же расширились представления о творчестве.

Евгений Григорьев: Мы стали глобальны. Сейчас "ВКонтакте" столько музыки, сколько я не прослушаю ее за всю жизнь! Раньше пластинка, которую мне покупали на деньги, отложенные на велосипед, передавалась из рук в руки – это было что-то! А сейчас в вашем телефоне все книжки, вся мировая живопись, вся мировая музыка, но у вас нет культурной навигации, иногда вы не знаете, что читать. Мне сейчас необходимы культурные навигаторы. Раньше все были друг для друга культурными навигаторами, а сейчас все друг для друга – таргет и лайк.

Сергей Медведев: Но дело творца – занырнуть в этот экран, в это черное зеркало.

Евгений Григорьев: Там можно утонуть!

Сергей Медведев: Не обязательно утонуть – собрать свои миллионы лайков.

Александр Новиков: Есть гениальный ответ Cosmic Latte: "Это все так много, что это все ложь, это все не так".

Евгений Григорьев: Он говорит: "Главный подвох современного выбора в том, что кажется: всего много – а на самом деле ни черта нет".

Александр Новиков: Как раз в культуре происходят очень радикальные изменения. Первое – очень расширились представления о творчестве, и сейчас творцом себя чувствуют программист, предприниматель…

Евгений Григорьев: И это прекрасно!

Александр Новиков: А музыка становится фоном. И человеку, чтобы быть замеченным, требуются грандиозные усилия, и непонятно, на что больше – на талант или на продвижение.

Второе очень важное изменение. Раньше были трудоголические ценности, люди готовы были погибать за то, что они делают, в том числе, ради своего творчества. Сейчас эти люди не готовы жить быстро и умирать молодыми. Им хочется жить интересно, здорово. И, конечно, успех очень важен, но никто не будет за него погибать. Сегодняшним людям ценности трудоголизма совершенно не свойственны. Идеал – это когда ты занимаешься творчеством, и все случается естественным образом.

Сергей Медведев: Это поколение – более расслабленное?

Евгений Григорьев: Сменилась форма собственности, средства производства. На мой взгляд, все равно всем рулит экономика. Недавно я встречался с группой молодых философов, и мы обсуждали, в чем была ценность социалистического общества и в чем ценность капиталистического. Через какое-то время дошли до предельной формулировки – главной ценностью социализма был труд, а главной ценностью капитализма является безделье: ты должен заработать столько денег, чтобы ничего не делать. И это влияет на нас.

Сергей Медведев: Я бы даже говорил не про социализм и капитализм. Весь мир идет к цивилизации свободного времени, к цивилизации безделья, неважно – заменят нас роботы или бесконечно возросшая производительность труда.

Александр Новиков: Но это совершенно новая культура, которую…

Евгений Григорьев: …мы не успели осознать.

Александр Новиков: Не осознать, а освоить. У нас нет никаких навыков для существования без серьезных издержек в рамках этой культуры.

Евгений Григорьев: Слово "свобода" не присутствует в 550 часах отснятого мною материала. Вот Дзига Вертов присутствует, Бизе, Чайковский…

Александр Новиков: Пруст присутствует.

Евгений Григорьев: А слово "свобода" не присутствует. Оно присутствует в одной песне Cosmic Latte: "Свобода, ты наша мода!" (это припев).

Сергей Медведев: Да, действительно, насколько сменились ценности! Например, для моего поколения есть потрясающая песня старых "Ночных снайперов" под названием "Свобода" – такой фантастический поэтический манифест.

Евгений Григорьев: Если ты сейчас, говоря с людьми, тестируешь любую концепцию, где есть слово "свобода", она вызывает недоумение. Это не то, что возбуждает и радует. Это вызывает, скорее, тревогу или непонимание.

Сергей Медведев: Свобода ушла как ценность?

Александр Новиков: Она не уходит.

Евгений Григорьев: Она просто присутствует.

Александр Новиков: Ты очень легко, всерьез и яростно говоришь о свободе, когда тебя ее лишают. В этом смысле в бытовой, повседневной жизни эти люди, в сущности, ничем не ограничены.

Евгений Григорьев: Пока они не сталкиваются с репрессивным аппаратом, с какими-то ограничениями.

Сергей Медведев: Но дело же не в том, что свободы стало больше. Я не говорю о политической составляющей. Человек всегда имманентно несвободен. Еще Руссо сказал: "Человек рожден свободным, но, между тем, он всюду в оковах". А оковы, по большому счету, те же самые – больших репрессивных институций, будь то банковская ипотека или формат радио, какого-то рок-клуба, концерта, в который ты должен влезать. Может быть, эти люди просто не сталкивались с границами своего "я", своей идентичности, чтобы понять, что их свобода ограничена?

Александр Новиков: Сталкивались. Там есть сцена отсутствия денег и, тем не менее, энтузиазм и готовность жить не ради денег, не ради успеха, а заниматься творчеством. Эта позиция, конечно, заканчивается довольно тяжело, но есть декларация о готовности жить именно так.

Кроме того, все-таки есть ограничения, которые сродни научным законам, например, закону всемирного тяготения. Очень сложно обижаться на дождь.

Евгений Григорьев: Или на цены на нефть. (Смех в студии.)

Александр Новиков: Или на то, что поскользнешься – ну, просто будет больно. Это естественное ограничение. Часто люди, которых мы видим, очень легко идентифицируют несвободу, когда она приходит извне. А в своей ежедневной практике этих границ они себя чувствуют довольно хорошо. И все ограничения, с которыми сталкиваются, они легко объясняют своими собственными позициями, отсутствием или недостаточностью талантов. И они в этом смысле, кстати, намного более взрослые, чем многие предыдущие наши поколения, потому что не обвиняют мир и не обижаются на него из-за того, что их не пустили на радио.

Сергей Медведев: Часто говорят, что у этого поколения Y есть так называемый "синдром Питера Пена" – вечная молодость, вечное детство.

Александр Новиков: Это тоже есть. С одной стороны, вечное детство – это огромная ценность: жить весело, беззаботно, беспечально. С другой стороны, есть серьезная взрослая черта – они более автономны и менее зависимы от окружающего мнения, способны ему противостоять. Кроме того, они действительно меньше обижаются на мир. Им кажется, что мир их не понимает. Они во многом объясняют это, заглядывая в себя, и это, на мой взгляд, очень здорово и конструктивно.

Евгений Григорьев: Вы оба жили в Советском Союзе, отвечая за свои поступки, понимая его границы. А для меня Советский Союз… Конечно, у меня есть сумма рациональных знаний о нем: ГУЛАГ, война, Берлинская операция, Гагарин, смерти… Но у вас наверняка есть антидот к Советскому Союзу, а у меня его нет! Я в этом смысле беззащитен. Мне 38 лет. А у этих ребят нет о нем даже никакой памяти.

Сергей Медведев: Это для них как эпоха Ивана Грозного.

Александр Новиков: Поэтому они спокойно называют группу "Городок Чекистов".

Сергей Медведев: Ну, это все-таки такой легкий троллинг, игра. Но они понимают, что когда они выводят это название в общероссийский оборот, все равно навешивается политическая коннотация?

Евгений Григорьев: Им на это наплевать.

Александр Новиков: Так же, как Слава Гнойный называется "Слава КПСС". Какое он имеет отношение к КПСС? Что это такое?

Сергей Медведев: Чистые знаки, чистая семиотика.

Александр Новиков: Ты не можешь ничего предъявить к такому тексту или к такому названию. Это твоя проблема, что ты не понимаешь, как правильно относиться к названию "Городок Чекистов" или "Слава КПСС".

Евгений Григорьев: Ну, у Славы из "Городка Чекистов" есть такие строчки (песня называется "Сон"): "Зачем мне книги, если я не читаю?//Зачем кино, если я не смотрю?//Задернув шторы, ни о чем не мечтаю".

Сергей Медведев: Да, в каком-то смысле это образ поколения. Полное изобилие всех товарных рядов, рядов выбора, но человек сознательно стоит в такой позиции… Это где-то даже такой буддизм.

Евгений Григорьев: Я когда-то собирал политическую рекламу, она потрясающая: стоит человек с пулеметом из Уганды и говорит: "Мы за мир". И вот где-то я видел рекламу, если не ошибаюсь, партии австралийских фашистов, там человек в черном говорит: "В наших магазинах 60 сыров. Сколько из них ты пробовал? Наверняка – два. Зачем тебе выбор? Выбери нас. Мы знаем, что нужно делать". Ты растерян перед этим большим выбором. Куда идти?

Александр Новиков: Они растеряны, но у них есть навык жизни в этом контексте. Это первое поколение, которое выросло в ситуации, когда никто не обсуждает, что завтра нечего будет есть, потому что нет денег.

Сергей Медведев: С другой стороны, это одновременно и первое поколение, которое выросло, зная, что не существует политического выбора. Это первое поколение, которое выросло при Путине, который как солнце на небе.

Александр Новиков: Да, и для них это может вообще не являться проблемой.

Сергей Медведев: Бесконечный выбор сортов пива и нулевой выбор в политике. Легко ли быть молодым? Слово Марии Меньшинковой из Московского университета.

Мария Меньшикова: 1 декабря мы участвуем в конференции, которую организует Социологическая ассоциация в Санкт-Петербурге. Мы устраиваем там дискуссию по поводу Тревожного философского сообщества.

Несколько лет назад мы с коллегами образовали исследовательскую группу по социологии и философии. Тезис, который выдвинула одна из моих коллег, заключается в том, что философы среди всех гуманитарных специальностей испытывают наибольшую тревогу. На первом курсе нам всем говорят, что мы можем работать везде – в исследовании, в преподавании, в пиаре, в госуправлении. Но, выпускаясь, мы обнаруживаем, что в пиаре, в госуправлении и во всех остальных областях есть свои специалисты. Мы можем работать везде и одновременно нигде. Вот такая диалектика.

Мне приходится подрабатывать, перебиваться какими-то случайными заработками, и это проблема, потому что такие подработки не по профессии означают депрофессионализацию. Если бы моя философская институция платила мне достаточно хотя бы на еду, я могла бы подрабатывать, чтобы разнообразить свою жизнь, и это было бы уже кое-что.

У меня достаточно советский взгляд на жизнь – в идеале нужно прикрепиться к чему-то одному, строить там карьеру и не шарахаться туда-сюда в неолиберальном духе, постоянно искать какие-то новые места.

Мы, конечно же, не относимся к поколению дворников и сторожей, потому что у нас нет свободного времени. Мы постоянно должны зарабатывать на еду и жилье. Поэтому я хотела бы ощущать себя несвободной, но в другом смысле. Сейчас я несвободна из-за того, что должна подрабатывать где-то в сторонних местах, а хотела бы быть несвободной, будучи занята где-то профессионально.

Сергей Медведев: В том поколении, которое мы пытаемся вычислить и описать, нет никакого потенциала протеста. Я уж не говорю о том, что это не Вудсток и не Париж 1968 года, который ищет пляж под камнями, но это даже и не российские люди 80–90-х годов.

Евгений Григорьев: Протеста против чего?

Сергей Медведев: Против системы. Может быть, неожиданный "крестовый поход" школьников 26 марта и 12 июня – это был одноразовый всплеск? Эти ребята, наверное, вообще никак не ангажированы политически. Да и рок…

Евгений Григорьев: Это не вошло в картину.

Сергей Медведев: Есть какие-то разговоры о политике? Насколько они самоопределяются политически?

Евгений Григорьев: Никаких разговоров о политике, кроме хита Cosmic Latte "Свобода, ты наша мода", в материале не существует.

Сергей Медведев: Они не пойдут на встречу с Навальным?

Евгений Григорьев: Им это неинтересно. Они заняты совершенно конкретными собственными проблемами. Но, я думаю, в любом человеке есть протестный потенциал, когда ты вдруг понимаешь, что чего-то хочешь, а тебе мешают. А поскольку они еще только определяются, чего они хотят …

Александр Новиков: …ничто им не мешает, кроме отсутствия работы и денег.

Сергей Медведев: "Я ничего не хочу, поэтому мне никто не мешает" – прекрасная философия, чистый буддизм!

Евгений Григорьев: Мне кажется, здесь есть некое лукавство. Все-таки у нас всего три молодых коллектива: Cosmic Latte, "Сам себе Джо" и "Городок Чекистов". Были бы другие три – может быть, была бы другая картина. Может быть, не очень правильно всех мерить по ним. Возможно, все это существует, есть какие-то политические разговоры.

Я говорю о другом. Вадик Самойлов, по-моему, на одной из пресс-конференций говорит: "Те, кто сделает новую музыку, сейчас еще сидят за партами". И вот прошло три года, они вышли из-за парт и пришли на улицу. У них есть какой-то запрос на не формулируемые, может быть, изменения.

У нас в стране совсем нет образа будущего. Мы не знаем, куда несется наш пароход или русская тройка. У нас есть образ прошлого, и все лучшее там. Образ будущего есть только у религиозных организаций, а в обществе он никем не проговаривается. Я был дико удивлен, когда на форуме в Сочи Кириенко сказал: "Давайте поговорим про образ будущего". Наконец-то, ребята! Зачем мы строим газопровод "Сила Сибири", для чего нам нужен новый истребитель-перехватчик пятого поколения? Каково значение в жизни страны системы государственных репертуарных театров? Может быть, если мы ее сейчас демонтируем, что-то случится с нашей страной, может быть, она вообще перестанет существовать? Может быть, это и есть подлинная вертикаль или горизонталь власти? Мы строим социальное государство кого типа – иждивенческого или ответственности? Да, можно бороться с коррупцией – а ради чего?

Сергей Медведев: И ответа на этот вопрос, по-моему, нет ни у кого – ни в этом фильме, ни на форуме в Сочи.

Александр Новиков: Но в Москве есть выставка "Россия, устремленная в будущее".

Сергей Медведев: В поезде, который ходит по кругу.

Александр Новиков: Молодые герои, конечно, больше заняты собой, чем решением каких-то задач, стоящих перед поколением. Тем не менее, сегодняшние творцы потихоньку, очень медленно, но последовательно перерождаются в исследователей, которые очень заинтересованы в понимании жизни, в своей включенности в эту жизнь. И там меняются критерии. Например, по-прежнему доминирует необходимость успеха и лайка, тем не менее, зарождаются люди, которые пытаться жить по собственным правилам, и они в состоянии противостоять общепринятым нормам.

И в этом смысле не случайно выскочили именно школьники, но их никто не видит! На одной социологической конференции мы говорили о том, что совсем не видно сил, способных на протест. Тем не менее, эти люди появились, и никто их не заметил.

Сергей Медведев: Но они есть? Это был единичный случай – те двукратные выплески 2107 года?

Александр Новиков: Я не знаю, выльется ли это в серьезное политическое движение. Но в поколении людей, которым сегодня от 15 до 20 лет, происходят очень серьезные вещи.

Сергей Медведев: У меня тоже такое ощущение. Я читаю лекции школьникам, и самые интересные мои ощущения этого года – это встречи с 14–16-летними.

Евгений Григорьев: Я четыре года был президентом Гильдии неигрового кино и телевидения РФ – это такая некоммерческая организация. Я столкнулся с тем, что про общественное благо можно говорить только с людьми, которые родились, условно говоря, с 1974 по 1983 год. Те, кто младше, вообще не понимают, что когда-то существовало общественное благо, что на него можно как-то работать. У них не было тимуровских отрядов и тому подобного. А те, кто старше, в него абсолютно не верят, потому что на их глазах общественное благо стало чей-то частной собственностью: просто взяли и приватизировали пляж или все киностудии в стране – это было мое, а теперь с нет.

Лидеров изменения в стране на самом деле не так мало. Они существуют. Вот волонтерское движение – почему мы стали как-то его представлять, принимаем законы? Потому что довольно много свободной энергии, которую непонятно, куда применить.

Сергей Медведев: Да, в этом отношении появляются какие-то новые, еще и не тектонические, но подводные течения. Они пока никак политически не представлены. Мне кажется, они не представлены и в современной музыке. Политический посыл был и в ленинградском, и в екатеринбургском рок-клубе, я уж не говорю об их ангажированности в политическом движении. Все это было социально, весь русский рок на этом стоял.

Евгений Григорьев: Сейчас этим занимаются рэп-баттлы.

Сергей Медведев: Социальной тематики у ваших ребят тоже практически нет.

Евгений Григорьев: Есть.

Александр Новиков: Она не носит открытый протестный характер, не произносятся лозунги, но там очень много социального. И боли в их текстах очень много. И как раз в этой музыке и в рэпе очень много рефлексии и понимания происходящего с тобой и твоим поколением.

Евгений Григорьев: Это кино про выбор, который мы делаем каждый день. Это не про то, как ты красив в "Инстаграме", а про то, как на самом деле.

Александр Новиков: Для меня этот фильм – прекрасное лонгитюдное исследование и очень точное пророчество.

Сергей Медведев: А я, осколок уходящей эпохи, как начал с Макаревича, так Макаревичем и закончу: "Не стоит прогибаться под изменчивый мир,//Пусть лучше он прогнется под нас".