Сергей Медведев: Крестовый поход детей – сюрприз для политологов, социологов и правоохранителей. Неожиданное явление молодежи на улицах во время массовых протестов 26 марта и в акциях, последовавших за этим... Неожиданное явление молодежи в протестных роликах, когда они выкладывают в сеть различные видео того, как их прессуют в школах, а они сопротивляются этому прессингу... Что это такое? В какой степени это действительно является новым словом в российской политике? Посмотрим сюжет Анастасии Тищенко.

Анастасия Тищенко: 26 марта в России стало днем уточек и цветных кед. В десятках городов прошли митинги против коррупции. Поводом послужил недавний выход фильма Алексея Навального "Он вам не Димон", который уже собрал 18 миллионов просмотров. Фонд борьбы с коррупцией рассказал о дорогой недвижимости премьера. Даже уточка на даче Медведева живет лучше, чем некоторые россияне.

Правительство на расследование не отреагировало. Навальный стал призывать людей выйти на мирную демонстрацию, чтобы потребовать ответа и выступить против коррупции. Правда, согласовать проведение митинга удалось далеко не везде: в основном говорили, что на этот день уже запланированы другие мероприятия. Поэтому во многих городах, в том числе и в Москве, митинги не были санкционированы. Но это не остановило людей. Всего, по разным оценкам, на улицы вышло от 30 до 80 тысяч человек.

Некоторые СМИ отметили, что среди участников было много школьников и молодежи, по сравнению с митингами и демонстрациями прошлых лет. По подсчетам команды Навального, примерно 6% участников были несовершеннолетние, но даже некоторых из них задержала полиция. По всей России 26 марта в ОВД оказались примерно две тысячи задержанных. Кто-то отделался штрафом, кого-то посадили на 10–15 суток.

Но узнать обо всем происходящем можно было только в интернете, в соцсетях и на сайтах некоторых СМИ. Федеральные телеканалы делали вид, что ничего не происходит, и только спустя несколько дней стали рассказывать о задержанных на каких-то митингах, которых для их телезрителей, по идее, не было. Но опрос "Левада-центра" показал, что 61% россиян все равно знали о протестах 26 марта.

Сергей Медведев: У нас в гостях социолог Олег Журавлев, сотрудник Лаборатории публичной социологии, и журналист​ Юрий Сапрыкин, редакционный директор Мoscow Times.

Юрий, для вас был сюрпризом такой выход молодежи? Ведь все эти последние пять лет, в "послеболотные" годы мы говорили о том, что молодежь апатична, что ей ничего не нужно, кроме айфона, штанов Dsquared, теплого места в "Газпроме" и так далее. И вдруг такое массовое явление...

Юрий Сапрыкин: В акции 26 марта для меня было много сюрпризов, но выход молодежи – пожалуй, не самый главный из них. Самый главный сюрприз – это то, сколько людей вышло в разных городах России. Когда я утром проснулся и полез, прочитав где-то новость, смотреть видео из Владивостока и Хабаровска, – вот это удивление в течение дня уже ничем не удалось перебить.

И публика во Владивостоке, Екатеринбурге, Новосибирске была далеко не такая школьная, как сейчас принято думать про Москву. Возможно, все эти разговоры про "восстание детей" и "крестовый поход школоты" – это в некотором роде случайная, а может быть, целенаправленная попытка отвлечь внимание от этого действительно удивительного и опасного для власти феномена.

Сергей Медведев: То есть в целом расширился региональный и социальный процесс.

Юрий Сапрыкин: Да, произошла политизация людей, которые ни по каким выкладкам никаких социологов и культурологов не должны были выйти на улицы. Это еще хуже, чем подростки со штанами Dsquared. Это просто то самое "путинское большинство", которое должно сидеть у телевизора и не отсвечивать, работая на бюджетных предприятиях и в промышленных центрах.

​Сергей Медведев: Сейчас на историческую сцену, на сцену публичной политики выходит поколение, которое родилось при Путине, в жизни не видело ничего, кроме Путина, и не знает, что возможна альтернатива.

Олег, для вас это было сюрпризом? Вы, как я знаю, левый политический активист, вы более интегрированы с молодежью.

Олег Журавлев: Конечно, то, что внезапно вышло много людей, в том числе в регионах, было непредсказуемо. С другой стороны, я бы не спешил говорить о том, что появился новый субъект политики. Например, по данным "ОВД-Инфо", которое сравнивало количество задержанных несовершеннолетних на Болотной и сейчас, их было чуть-чуть больше.

Но я, честно говоря, был разочарован тем, насколько легковесно не только журналисты, но и социологи начали говорить о появлении вот этого нового субъекта политики – молодежи. Я думаю, что с этим еще предстоит разобраться, и не следует делать таких громких преждевременных выводов.

Сергей Медведев: А почему именно этот ролик стал таким триггером? Были ведь и предыдущие расследования Навального.

Юрий Сапрыкин: От этого ролика у меня есть очень четкое ощущение: не то чтобы он какой-то особенно молодежный, и дело не в том, что он зацепил именно школьников, именно молодежь. Но он определенно зацепил какие-то такие слои каких-то людей, которые раньше, возможно, вообще не обращали внимания на деятельность Навального и на все антикоррупционные разоблачения. И то количество просмотров и какая-то реакция на него, которую я могу замерить, говорит о том, что многие люди, очень далекие от каких-то оппозиционных дел, были серьезно задеты этим роликом.

Причина этого, конечно, абсолютно медийная. Когда в газете "7 дней" вам пишут или в программе Малахова вам показывают какую-нибудь певицу Зару и ее скандал с мужем, – это, в общем, интересно. Когда показывают Пугачеву, это интересней в геометрической прогрессии. Точно так же и Медведев – это абсолютно общенародная, общенациональная политическая звезда. Это в некотором роде бывший президент, человек, который распоряжается деньгами, отвечает за экономику, говорит людям, что денег нет и нужно держаться, затянуть пояса, начисляет пенсии. И когда вот этот человек, не вылезающий из телевизора, вдруг в другом окошке, на другом экране предстает владельцем каких-то абсолютно немыслимых для обычного российского гражданина дворцов, заводов, газет, пароходов, это производит впечатление. Это не Абрамович, не Сечин, это не люди, про которых, в общем, не все понимают, откуда они взялись и кто они такие: может быть, у них есть право на эти дворцы и яхты. А это тот самый человек, который в ежедневном режиме говорит с экрана телевизора, что "извините, но в этом году пенсии будут повышены на три рубля, больше не можем".

​Сергей Медведев: Я преподаю в ВШЭ и читаю лекции в лицее, общаюсь с обычными старшими школьниками. И я был очень удивлен, во-первых, после ролика, во-вторых, перед митингом, насколько весь класс жужжит и гудит. Люди подходят ко мне и спрашивают: "А вот будет митинг – как вы считаете, опасно идти туда или нет?" Я совершенно не ожидал этого от 14–15-летних.

Юрий Сапрыкин: Там очень много всего переплелось. Уточки и кроссовки как мем, который очень удачно работает, как такая визуальная компактная картинка, в которой концентрируется это содержание. Это такой элемент кода, которым легко обмениваться, рисовать, шутить.

Сергей Медведев: Собаки корги Шувалова не стали таким мемом, а уточка стала.

Юрий Сапрыкин: Ну, корги в определенном роде тоже стали.

Сергей Медведев: Но не общенациональным.

Юрий Сапрыкин: Да. Здесь это зашло дальше. Сыграл роль феномен YouTube, то есть, судя по всему, этот расхожий штамп про поколение "ВКонтакте" не совсем верен. Да, какая-то коммуникация между молодыми людьми происходит "ВКонтакте", но та утренняя газета, та правда, которую они утром достают из почтового ящика и узнают оттуда все новости, – это YouTube. Это именно источник новостей, источник контента. И этот ролик так сработал во многом потому, что он попал в тренд YouTube. Его увидели люди, которые ориентируются на списки популярных видео как на часть своего ежедневного медиапотребления.

У этого очень много причин, но все они в совокупности создают этот феномен: пенсионеры оказались задеты этим по одним причинам, а школьникам оказалось весело с этим играть совершенно по другим.

Сергей Медведев: Несколько лет назад Кагарлицкий говорил, что скорее можно дождаться, что на улицы выйдут пенсионеры, чем студенты.

​Олег Журавлев: Что избиратели Путина в какой-то момент станут протестующими… Например, изучая "болотный" протест 2011–2012 годов, мы увидели, что основным его мотивом были не сами фальсификации выборов, а то, что эти фальсификации происходили очень нагло, беспардонно, никто даже и не скрывал их. YouTube зафиксировал, что они действительно были. И вот эта наглость и беспардонность действий властей вывели людей на улицу.

Так же и сейчас. Мы привыкли к тому, что власти воруют, но когда в стране не самая простая экономическая ситуация, когда мы находимся в фазе экономического кризиса, а вместе с тем приближается президентская кампания… Мы уже привыкли к тому, что Медведев говорит: держитесь... Руководители экономического блока говорят, что в России должно появиться больше бедных, чтобы выйти из кризиса. Когда создается такой контекст, эта коррупция выглядит более наглой и неприкрытой, поэтому она работает более мобилизующе.

Сергей Медведев: А с точки зрения протестной массы, почему так резко усилилась политизация, что это уже затронуло более молодое поколение?

Олег Журавлев: Тут может быть несколько причин. Во-первых, это экономические сложности. Молодежь скоро будет выходить на рынок труда. Но вместе с тем вопрос даже не в том, что именно показывает Навальный. Вопрос в том, как создается убедительная репрезентация несправедливости. Она создается с помощью интернет-технологий.

Навальный смог создать повестку не вокруг каких-то конкретных социальных проблем, которые затрагивали бы конкретные социальные группы. Он смог ее создать вокруг определенной технологии: дело не в наших идеологических предпочтениях, дело в наблюдаемых достоверных фактах. "Я видел вброс" – был такой лозунг на Болотной. Точно так же и сейчас: "Я вам покажу с помощью вертолетной съемки, с помощью цифр, которые вы можете увидеть на сайте ФБК, что это абсолютно достоверный факт: Медведев ворует в совершенно чудовищных размерах". И молодежь, очень благодарная публика для этих интернет-технологий, действительно, близко к сердцу воспринимает эти убедительные доказательства, подтверждаемые факты. Вопрос в том, как это сделано, а не только в том, что именно там показано.

​Сергей Медведев: Мне кажется, здесь Олег поднимает очень важную вещь. Происходит какой-то технологический сдвиг. Ведь и камеры, неожиданно появившиеся на выборах 2011 года, и съемки Навального с квадрокоптера – это же вещи из другой технологической реальности, в которой власть уже не может распоряжаться. Может прийти учительница с указкой или представитель РОНО и орать на школьников, но они не могут противостоять вот этому визуалу.

Юрий Сапрыкин: Когда уже много лет все сходятся на том, что будущее принадлежит видео и нужно что-то делать с видеоконтентом, профессионалам медиа кажется: это значит, что должна собраться редакция "Нью-Йорк Таймс", Первого канала или какие-то профессиональные люди и снять какое-то видео, которое хорошо зайдет в интернет, и это и будет будущее медиа. Никто же не думает, что будущее медиа – это вот этот пятиклассник, который сидит и снимает училку на телефон с парты. И это в сто тысяч раз интереснее, живее, острее и современнее, чем все, что могут сочинить на эту тему многоопытные медиа- и видеопродюсеры, не говоря уже о различиях между пропагандистским телевидением и свободным самодеятельным видео.

Я на днях впервые посмотрел ежедневный видеоблог, который делает Фонд борьбы с коррупцией, программу "Кактус", которую ведет юрист Люба Соболь. Какая стилистическая разница между вот этими мрачными, угрюмыми ведущими ток-шоу, которые орут друг на друга и пугают то Америкой, то "пятой колонной", то каким-нибудь терроризмом и нагнетают этот мрачняк, и девушкой в синем платье с цветочным горшком, которая вместе с Навальным весело, ярко, живо, с цитатами из "Гарри Поттера", с интонациями нормальных сегодняшних людей, таких же, как и зрители, рассказывает какие-то живые истории! Это живое!

Сергей Медведев: Поколение Путина в результате оказалось поколением визуалов, поколением YouTube, и это даже более важно, чем то, что они выросли в новом социальном контракте, не зная борьбы 90-х годов.

Юрий Сапрыкин: Мне кажется, важно даже не только то, что они любят картинки и не любят текст. Важно то, что они лишены травм, к которым апеллирует нынешняя пропаганда. Они действительно лишены опыта 90-х годов, распада Советского Союза и жизни в Советском Союзе с ощущением сильной, социально защищенной и могущественной империи. И когда этим людям с экрана телевизора говорят: "Давайте сплотимся, чтобы снова вернуть…" У них в мозгу нет центров, на которые действуют эти слова. И пугать их 90-ми тоже бессмысленно, потому что они вообще не понимают, о чем речь, почему этого надо бояться.

Сергей Медведев: Да, на этих роликах очень хорошо видно, как учительница пугает их 90-ми, а дети не реагируют.

​Олег Журавлев: Возможно, не следует переоценивать аполитичность этого поколения, потому что, в отличие, например, от 2011 года, до которого публичной политики в России не было… После 2012 года, несмотря на спад публичной активности, оппозиционная политика все-таки стала фактом нашей публичной жизни. Болотная уже состоялась, оппозиция, так или иначе, стала известной. Большое количество блогеров и культурных деятелей, вплоть до режиссера Сокурова, время от времени высказывают свои политические убеждения.

Вместе с тем государство и Путин со своей стороны ответили на эту политизацию – это крымский консенсус. Путин попытался показать, что он может не только воровать, но и вести войны, мобилизовывать людей в поддержку Донбасса и так далее. На самом деле, несмотря на кажущуюся аполитичность, это поколение подрастало уже в среде, где и оппозиционные, и государственные способы политизации стали фактом общественной жизни. Это очень важно.

Сергей Медведев: Предлагаем вашему вниманию интервью нашего корреспондента Анастасии Тищенко с 20-летним Артемом, который участвовал в городских протестах в конце прошлого марта.

Артем: Я студент 3-го курса. Я приехал 26 марта на прогулку по Тверской улице с уткой в руках. В электричке женщина продавала надувных уток. Я воспользовался моментом и купил. Она стоила 60 рублей. И за эту утку меня задержали и дали мне десять суток.

Мне рассказала о Навальном моя подруга в декабре 2016 года. Она уговаривала меня проголосовать за него в 2018 году, так как он хочет поменять всю власть в России, убрать коррупцию, сделать так, чтобы люди хорошо жили. Я подписан на канал Навального. В день выхода посмотрел этот фильм и сложил ясное мнение о нашей власти.

Анастасия Тищенко: А почему ты все-таки решил поехать на митинг?

Артем: Я решил так высказать свое недовольство коррумпированной властью, разнообразить этим свою жизнь. Рассчитывал, что меня максимум обольют зеленкой, но получил десять суток.

Анастасия Тищенко: Тебе кто-то говорил о том, что на таких мероприятиях могут посадить?

​Артем: Нет. Я утром смотрел "Стрим" на "Навальный life". Там уже говорили, что есть задержания. И после этого я подумал, что стоит как-то подготовиться ко всему этому: не просто так это будет.

Анастасия Тищенко: Ты при этом не испугался?

Артем: Нет. Даже в автозаке не было никакого страха. Сев в автозак, я сразу позвонил матери, сказал, что я задержан, что отключу телефон для экономии заряда. Она понимает, какая ситуация в стране, и одобряет то, что я поехал, высказал этим свое мнение.

Пока мы стояли в автозаке перед спецприемником, там парень читал отзывы об этом месте. Говорили, что там тараканы, спать будем на земле и так далее, то есть по-разному пугали. Но когда зашли… Там в феврале был ремонт. Все было хорошо, чисто, кровати… Кроме меня, там еще было где-то человек пять – тоже с митинга. Первые два дня мы просто лежали, общались. Потом волонтеры привезли нам еды и книг, и мы занялись чтением. После того, как все книги перечитали, уже просто придумывали всякие игры – играли в настольные, в "Мафию", в самодельные карты, которые сделали из упаковки из-под чая.

Если не только те люди, которые выходили 26-го числа, но еще и все другие объединятся, объединится полиция, то есть взбунтуется против такого правительства, то, я думаю, что-то может случиться. Люди поймут, что так нельзя жить и нужно действовать, а не сидеть дома. В камере говорили, что если бы 6-го был митинг, то мы бы опять пошли и опять бы сюда приехали.

​Сергей Медведев: Слушая Артема, я понимаю, что произошел какой-то ментальный сдвиг. Я не вижу страха. Мне кажется, что выросло непоротое поколение, лишенное идущего из Советского Союза, въевшегося страха перед полицейскими.

Юрий Сапрыкин: Мне не кажется, что на дистанции между 2012 и 2017 годом случились какие-то существенные поколенческие различия. Но интересно, что настроение действительно совсем другое.

Болотная… Особенно на излете политического сезона у этого было настроение не могу сказать истерики, но какой-то озлобленности. Кроме того, еще была зима: темно, мрак. Это была агрессия со стороны правоохранителей, которая накладывалась на внутреннюю агрессию, злобу и гнев протестующих людей.

А сейчас этого почему-то нет. Не то чтобы на Пушкинскую вышли какие-то специальные плюшевые зайки, но все абсолютно спокойно. Такое ощущение, что вышли нормальные люди, которые просто устали от того, что вокруг бесконечно скачут какие-то злые клоуны, фрики, сумасшедшие, которые постоянно пытаются что-то запретить, навесить на них что-то темное и мрачное. Есть ощущение спокойной силы.

И когда Навальный в этом утреннем шоу говорит, что такое спецприемник… На самом деле это отличная вещь. Если вы хотите отоспаться, почитать книжку, то загреметь на пять суток – это самое милое дело. Это релакс – отдых от работы. Это же совсем иной подход. Это не то, что "давайте разрушим эту тюрьму и свергнем всех, Путин нас боится, а мы боимся Путина". Нет, ничего мы не боимся!

Сергей Медведев: Я хочу поднять тему обвинений в адрес Навального со стороны власти в том, что он выводит школьников на улицы, призывает их к незаконным действиям. А я думаю: что значит – "он выводит", "он призывает"? Вот у нас в сюжете – абсолютно состоявшийся политический субъект. Хорошо, Артему 20 лет. Но даже если человеку, предположим, 15 лет – почему мы должны отказывать в субъектности этим молодым гражданам?

Олег Журавлев: Это вполне состоявшиеся люди. Я бы не спешил называть их какими-то особенно бесстрашными. То, что говорил Артем, вполне укладывается в ту протестную культуру, которая была заложена уже Болотной.

С одной стороны, он говорит довольно революционные вещи: нужно сменить всю власть, как предлагает Навальный, убрать всю коррупцию, все поменять. С другой стороны, ведь риторика протестующих не революционная, а, как это называется в политологии, легалистская. Они говорят: закон на нашей стороне, это власть его нарушает (как у советских диссидентов был лозунг "Соблюдайте вашу Конституцию!"). Во многом бесстрашие этой молодежи проистекает из ее уверенности в том, что закон на ее стороне. Они не какие-то революционеры, хотя они хотят серьезных перемен. Они хотят защитить закон.

По поводу непоротого поколения… Мы в нашей Лаборатории публичной социологии проводили специальное исследование участия подростков в протестах в 2011–2013 годах. И что мы увидели? Подростки были очень самостоятельными в частной, личной жизни. Они настаивали на том, что они сами решают, с кем им встречаться, какое образование выбрать, в какой университет поступить. При этом, когда речь заходила о политике, они сами про себя говорили, как о недостаточно взрослых, то есть "все-таки для политики мы, наверное, слишком маленькие".

Очень интересно: некоторые наши респонденты, например, говорили, что "вот мы пришли на митинги, мы надели какие-то майки с протестными лозунгами, мы попытались прорвать цепь полиции – ну, это, конечно, было какое-то ребячество, какая-то подростковая выходка". Они были склонны сами себя инфантилизировать как политических субъектов. Это тоже нужно учитывать.

В этом плане я бы не согласился с тем, что это непоротое поколение, которое не помнит советского общества. В советском обществе, если мы посмотрим на разные волны политизации в 50-х и в 80-х, дети были маленькими взрослыми. Они не считали себя априори инфантильными в политике.

Сергей Медведев: А сейчас инфантилизм все-таки гораздо выше.

Олег Журавлев: Да. И вот посмотрите: "дети – это святое, детей нельзя в политику"... Даже на том же "Дожде" было очень смешно, когда ведущие называли несовершеннолетних на "ты", а их родителей – на "вы". Вот эта инфантилизация присутствует, и она передается подросткам. Они усваивают этот взгляд на самих себя и считают себя недостаточно взрослыми в политике.

​Сергей Медведев: Но в целом в российском обществе очень сильна принудительная десубъективация детей: детям отказано в праве быть субъектами. Здесь я говорю даже не о политике, а о поведении. Государство – это такая коллективная Яровая, с ними носятся, как с писаной торбой, передают их с рук на руки. Вот "Наши", вот Якименко, вот сейчас Навальный вышел, а давайте мы их дисциплинируем…

Юрий Сапрыкин: Мы же сейчас говорим не о детях. Как правило, это люди, которые уже могут вступать в брак или служить в армии. Но когда дело доходит до того, чтобы выйти на митинг, они почему-то сразу превращаются в каких-то несмышленышей, абсолютно беспомощных и бессмысленных...

Сергей Медведев: …которым нужен куратор, нужно молодежное движение.

Юрий Сапрыкин: Да, которыми кто-то манипулирует. Мне кажется, это во многом искусственная инфантилизация, причем началась она не сегодня. Эта политика продолжается годами. Принцип этой политики очень хорошо сформулировала брянская учительница: "Зачем вы лезете в политику? Там же все непонятно, вами манипулируют, вы никогда ни в чем не разберетесь. Проведите лучше очередной субботник, очистите школьный двор, соберите металлолом, сделайте что-нибудь полезное". И это как раз то, что молодым людям уже много-много лет говорят и власть, и медиа. И я как бывший сотрудник журнала "Афиша" тоже могу принять часть этой вины.

Что такое молодые люди? Это коктейли, wi-fi, велопарковка. Братцы, это вам по силам, это занятие для вас, а вот все эти финансовые потоки и политические институты – это грязное дело. Пусть большие дядьки, уже насквозь циничные и прожженные, как-то сами там разберутся. Не нужно в это лезть, это неприятно и очень сложно.

​Олег Журавлев: Ведь такой инфантилизирующий взгляд распространяется и на взрослых. Я думаю, любой политический активист, который участвовал в политике более или менее долго, сколь бы взрослым он ни был, испытал на себе это давление общественного мнения: если ты участвуешь в протесте, то за тобой кто-то стоит, тобой кто-то манипулирует. Участвующие в протестной политике люди, вне зависимости от возраста, превращаются в глазах общественного мнения в таких неразумных детей.

Сергей Медведев: В марионеток.

Олег Журавлев: Да. Мне кажется, что вот эта инфантилизация молодых отражает инфантилизацию политики общества, публичной сферы в целом. И пока мы не сможем субъективировать в этом плане молодежь, и общество останется во многом инфантильным.

Сергей Медведев: Даже чисто лингвистически меня жутко возмутило слово "школота"! Мне кажется, это унижающий суффикс: "гопота", "лимита", "беднота".

Юрий Сапрыкин: На мой взгляд, это совершенно замечательное слово! Я его впервые услышал, когда вышел сериал Гай-Германики "Школа" – тогда оно впервые появилось в обсуждении.

Сергей Медведев: А вы не считаете, что это собирательно унижающий суффикс?

​Юрий Сапрыкин: Это же самоназвание. Это не то чтобы сидит какой-нибудь Сечин и презрительно называет их школотой. Это люди сами так говорят о себе. В этом, конечно, очень много иронии: да, мы такая саранча...

Сергей Медведев: Но это же одновременно – и часть этой инфантилизации, и часть деполитизации: целая группа так иронично себя называет. Они лишают себя субъектности таким самоназванием.

Юрий Сапрыкин: Не знаю, люди, которые называются гопотой, лишены субъектности оттого, что они так называются? Если с ними встретиться в темном переулке где-нибудь на окраине, сможем ли мы им отказать в субъектности? Мне кажется, нет.

Сергей Медведев: Все равно это часть некой деполитизации. Но, с другой стороны, здесь поднимается очень интересный вопрос о роли школы во всем этом. Во всех этих роликах вырастает зловещая фигура огромной мрачной дисциплинарной институции. Я общаюсь с учителями. Они совершенно чудесные, высокообразованные, все прекрасно понимающие. Но как только заходит речь об их отношениях с начальством, с системой – все! Из них вынимают стержень, они превращаются в каких-то безвольных рабов. "Вот нам спустили... Мы обязаны проводить урок патриотического воспитания... А вот пришел батюшка... А вот мы собрали автомат Калашникова... А вот мы должны провести воспитательные работы, чтобы они не ходили на митинги"...

Юрий Сапрыкин: Мне кажется, если кто и лишается субъектности в современном российском обществе, так это учителя. Для того, чтобы идти в школу при нынешних зарплатах, при нынешней ситуации, нужно обладать совершеннейшим фанатизмом или какой-то самоотверженностью. Очень часто это люди, которые действительно болеют за свое дело, такие почти святые. Очень часто это энтузиасты, поэтому у меня не поднимается рука бросить в них камень, в чем-то их обвинить.

Сергей Медведев: Они же принимают участие в фальсификациях выборов.

​Юрий Сапрыкин: С другой стороны, система, в которой они оказываются, действительно, направлена на то, чтобы непрерывно дубасить их по голове, заставлять их заполнять какие-то бесчисленные бумажки. Им сверху спускают то один, то другой идиотский курс, который они обязаны внедрить, и они должны всеми способами демонстрировать, что от них ничего не зависит. Они за эту нищенскую зарплату должны все время отдавать честь и делать то, что им скажут, тратя огромное количество своего времени на нудную и абсолютно бессмысленную, механическую, бессодержательную работу.

Сергей Медведев: Мне кажется, что эти протесты, ролики последних дней, показали, что и университетские преподаватели (в Томске или в Приморье), и брянские школьники, и завуч… Они показали, что существует какая-то невероятно архаичная, консервативная сила внутри себя самой.

Юрий Сапрыкин: Мы злоупотребляем обобщениями. Заметьте, что и томский преподаватель, и женщина, которая в консерватории рассказывала студентам про врагов народа и про Собчак, – для них эта история не очень хорошо закончилась: кто-то слег в больницу, кто-то вылетел с работы.

Сергей Медведев: Мы же понимаем, что это достаточно репрезентативные ролики.

Юрий Сапрыкин: Это единичные случаи: в сеть попадают самые дикие, одиозные, невероятные. Типичная брянская директриса – она похожа на всех учителей просто в силу того, что она осторожная. Она пытается как-то убедить детей, что лучше сидеть и не высовываться. Это нормальный здоровый инстинкт самосохранения. Но, честно говоря, я не вижу никакой архаической массы, которая бесконечно затаптывает свободомыслие и рассказывает детям про врагов народа.

Олег Журавлев: Я бы тоже не стал демонизировать преподавателей. Наша сотрудница проводила исследование школьных конфликтов. И в этом исследовании мы увидели примерно то же самое, что и в случае Болотной. Если родители, учителя и школьники вместе протестовали против увольнения какого-нибудь директора-энтузиаста, то точно так же даже не какие-то архаичные, а самые что ни на есть прогрессивные родители и учителя, которые боролись за своих директоров или против чего-то, предпочитали, чтобы школьники не участвовали в этих протестах. Как сказал Навальный: "Мой сын решил пойти на митинг, но я не хотел бы этого. Лучше я пойду за него и ради него". Вот там было то же самое. Максимум школьникам на митинге могли позволить сыграть на гитаре какую-то песню.

С другой стороны, мы не видим, чтобы школьники вместе приходили на митинги. Они ходят либо с родителями, либо в одиночку, либо с близкими друзьями. Можно было бы ожидать, что, несмотря на это патерналистское отношение со стороны учителей, школа формирует какое-то горизонтальное, солидарное пространство между учениками, но пока этого не удалось увидеть.

Юрий Сапрыкин: Бывший одноклассник моего сына, например, после 26 марта присел на 12 суток за то, что он стоял и разговаривал на тротуаре, а мимо шли омоновцы. Есть даже видео, где зафиксирован этот момент задержания. Хотел бы я, чтобы и мой сын отсидел 12 суток? Разумеется, нет. Являюсь ли я из-за этого сторонником его инфантилизации, лишаю ли я его субъектности? Мне кажется, тоже нет. В нормальной родительской и учительской реакции самосохранения нет ничего порочного. Но мы тоже взрослые люди и должны понимать, что у нашей власти над детьми, особенно когда они уж взрослые, тоже есть границы.

Сергей Медведев: А как мы определяем взрослость, где нижняя граница взрослости?

Юрий Сапрыкин: То, что брянский директор разговаривает на таком языке после того, как одного из учеников с урока забрали в милицию, – ну, это, наверное, тоже нормальная реакция.

Сергей Медведев: Является ли молодежь новым протестным сегментом? Или она всегда была таковым, просто мы этого не замечали? Об этом говорит политический активист Мария Баронова.

​Мария Баронова: Митинг 26 марта – это точка отсчета для новой протестной волны. Навальный в свое время, в 2011 году, для офисного класса был первым политиком, похожим на человека. Сейчас он внезапно для школьников оказался первым человеком, которого они обнаружили в этой среде (Катя Клэп, какие-то другие звезды YouTube). Это человек, похожий на живого человека, политик, похожий на человека, а не Мизулина или Яровая, которые своими грязными ручонками пытаются лезть в их интернет.

Для этих людей интернет – это что-то, что появилось раньше, чем они начали говорить. Навальный – это человек, который умело использует все это, и политик, который ищет новые каналы доставки своих идей, ищет новые аудитории. И каждая новая выросшая аудитория опять его. Молодец! Я вижу качество его работы. И я вижу, что он действительно умеет хорошо освоить каждый новый протестный класс, умеет обратиться к нему на его языке. Он умеет давать им ощущение, что "я такой же, как вы, я свой парень" – при том, что ему сейчас уже 40.

Когда он пытался выглядеть социально близким нам, это было понятно. Нам, например, офисному классу, было по 27 лет, а ему – 35. Это практически одно и тоже. А тут уже растет разница в возрасте, а он все равно старается быть социально близким к новому протестному классу. И у него это очень хорошо получается.

В декабре 2011 года в 57-й школе ввели обязательную контрольную, которую 10-11-классникам нельзя было пропустить. 57-я – элитная школа. Просто в субботу, 10 декабря, сделали эту контрольную. Тогда все 15-16-летние пытались попасть на Болотную площадь. Это ощущение, что "у нас отнимают будущее", возникло у тех, кто вышел 26 марта, как и у офисного класса в 2011 году.

Сейчас время, когда люди хотят высказаться, и нужно это канализировать, нужно дать им такую возможность. Мы приходим к выводу, что каждый новый выросший в РФ человек уже радикально против этого брежневского срока Путина, радикально против этого брежневского состояния общества. И они будут дальше расти. У меня неприятные новости для Владимира Владимировича. Все эти люди будут против того, что система стагнирует, людей лишают ощущения будущего.

Сергей Медведев: Юрий, вы спросили, что изменилось между 2011-2012 годами и 2017-м. Мне кажется, Мария отвечает на этот вопрос. Те люди, которые сейчас выходят в жизнь, 14-17-летние, не видят для себя будущего в путинской системе. Крымское шампанское выдохлось.

Юрий Сапрыкин: Точно так же, как люди, выходившие в 2012 году. Помните, что происходило с "Фейсбуком" 24 сентября 2011 года, когда было принято решение о рокировке? Кто-то говорил: "Весь "Фейсбук" пакует виртуальные чемоданы". Все обсуждают, сколько им будет лет в 2018-м, а может быть, в 2024-м. Людей на улицу вывел не какой-то там сознательный политический взрослый протест, а ощущение...

Сергей Медведев: Юрий, но сейчас же вышел не "Фейсбук", а "ВКонтакте".

Юрий Сапрыкин: Это какая-то странная генерализация. В 2012 году было полно студентов. И на всех митингах, на которых я был, было столько же детей, подростков и студентов, как и сейчас. В этом смысле ничего не изменилось. Единственное изменение, которое я вижу (и это, по-моему, очень важный симптом), – это то, что мы так сейчас вцепились в эту историю с молодежью, что нам кажется: появилось какое-то новое, радикально другое поколение, и нам очень важно что-то про него понять. Я последний раз на своей памяти помню такие вещи году, наверное, в 1986-1987-м: тогда всем вдруг стало очень важно разобраться с проблемами молодежи.

Сергей Медведев: Фильм Подниекса "Легко ли быть молодым?"…

​Юрий Сапрыкин: Программа "12-й этаж", "Дайте слово лестнице". Всем стало казаться, что молодежь какая-то совсем другая, и что та риторика, тот язык, те ценности, которые есть у взрослых поколений, уже на них не работают. У них какая-то своя не очень понятная правда, но в этой правде есть какие-то ключи от будущего, поэтому надо срочно с этим разобраться. И вот, по-моему, изменилось не процентное соотношение молодежи на протестных акциях, а напряженность внимания к молодежи со стороны вполне взрослых нас.

Сергей Медведев: Что тоже важно.

Юрий Сапрыкин: И это симптом.

Сергей Медведев: Мы формируем политический запрос.

Юрий Сапрыкин: На самом деле это значит, что у всех есть какое-то молчаливо разделяемое ощущение, что они совсем другие, что тот политический язык, на котором говорит государственная пропаганда, и во многом – тот, на котором говорит оппозиция, с этими ребятами не работает.

Сергей Медведев: Действительно, за эти пять лет они уже окончательно устарели – и дискурс оппозиции, и дискурс власти. Последний год большое политическое пространство с удивлением открывает для себя мир "Контакта", откуда приплывают "Синие киты", где существуют какие-то совершенно непонятные группы. И это какая-то новая социальная реальность.

Юрий Сапрыкин: Да, есть какие-то таинственные неформалы, у них есть какие-то таинственные ритуалы – вот они, наверное, очень опасны, связаны с наркотиками и суицидом. "Синие киты" – фильм-трагедия в стиле рок или проблемный телерепортаж 1987 года о неформальных объединениях молодежи... Это, наверное, для кого-то пугающий, а для кого-то обнадеживающий симптом.

​Сергей Медведев: Олег, в будущем году исполнится 50 лет 1968 году – протестам в Париже. Вы видите возможность сопоставимых молодежных, студенческих протестов?

Олег Журавлев: Мы говорим про какую-то поколенческую специфику протеста. Я бы тоже не спешил об этом говорить. Действительно, и 1968 год, и очень многие сегодняшние студенческие протесты на Западе связаны не с тем, что появляется какое-то новое поколение с новыми ценностями. Они связаны с тем, что молодежь становится символом слабых, не привилегированных, тех, у кого нет шансов на будущее.

Сейчас, когда мы видим в Западной Европе протесты молодых, это, опять же, не поколенческие протесты. Это молодежь, которая испытывает на себе всю силу неолиберальных реформ, когда сокращают стипендии, сокращают карьерные возможности. Она становится передовым отрядом слабых и не привилегированных. В этом отношении я бы как раз говорил не о том, что в ценностном отношении представляет собой молодежь, а о том, будет ли какое-то социально-экономическое наполнение этого протеста сегодня, в момент экономического кризиса, когда становится понятно, что власть пытается любыми способами защитить свои экономические привилегии, в отличие от Болотной, где гражданские требования превалировали. И станет ли тогда молодежь точно так же этим передовым отрядом слабых?

Сергей Медведев: Очень хорошо, что мы вспомнили и другие истории прошлого года – тех же самых "Синих китов", суициды… Существует огромная группа людей, которая лишена политической субъектности, которую лишают и голоса, и репрезентации.

Юрий Сапрыкин: Еще один симптом происходящего – это русский хип-хоп, который, безусловно, стал очень важной поколенческой музыкой, маркером молодежи второй половины десятых годов. Сейчас написано много всяких статей про то, что все послушали альбом Oxxxymiron – он такой социально заряженный – и поэтому вышли на улицу. Это все, конечно, работает не так напрямую. Но в этой музыке есть какая-то злость, жесткость, заряженность, которой давно не было в молодежной музыке. И то, что люди 16-18 лет примеряют на себя это ощущение, это отношение к миру, тоже является симптомом.

Сергей Медведев: Может быть, все вообще возвращается к норме? Ведь то, что молодежь является некоей протестной группой, это часть социальной нормы. Университет – это рассадник протеста. Молодежь – это люди, которые хотят менять мир, не хотят входить в готовый мир, где у них будет айфон в кармане и "теплое место" в муниципалитете или выгодный контракт в "Газпроме". И это, мне кажется, симптом общего взросления российского общества.