Для того чтобы оценить вклад Вячеслава Всеволодовича в самые разные области знаний, потребуются объединенные усилия целой академии наук, чьим членом он был столько лет. Для того чтобы оценить эту ренессансную личность, потребуются объединенные усилия всех, кому повезло его знать.
Сперва мне посчастливилось встречаться с Вячеславом Всеволодовичем на разных конференциях, где он читал доклады на отнюдь не схожие темы, перемежая их воспоминаниями из литературного детства. Но самое захватывающее происходило в кулуарах, где Иванов вещал такое, что его легко было принять за ученого кудесника. Вячеслав Всеволодович щедро делился фантастическими гипотезами, подкрепляя их ссылками на работы знакомых экспертов, к которым относилось все мировое сообщество ученых. От его идей у слушателей глаза делались квадратными. Например, Вячеслав Всеволодович объявил, что все мы живем внутри индивидуальной темпоральной капсулы.
– Поэтому, – сказал он, – когда вы, как это иногда бывает со всеми, еще не снимая трубку, знаете, кто звонит, это значит, что вы опережаете звонящего и путешествуете по времени.
Слушая такое, я млел: Иванов возвращал сухой и строгой науке волшебное – первобытное – очарование. Весь он был воплощением моей детской мечты, которую я позаимствовал из книги с картинками под названием “Хочу все знать”. Вячеслав Всеволодович действительно знал все, и демонстрация этого всемогущества производила буквально сногсшибательное действие. Как-то, набравшись то ли смелости, то ли наглости, я попросил Иванова написать послесловие к моему опусу “Вавилонская башня”. Сочиняя ее, я прочел центнер книг и, обратившись с просьбой к академику, втайне надеялся проверить факты. К моему восторгу Вячеслав Всеволодович согласился, и тут же, на моих глазах, пролистал всю книгу.
– Прежде чем отдавать в печать, – сказал он пять минут спустя, – исправьте одиннадцать ошибок. Одна касается датировки книги “И-Цзин”, другая – транскрипции названия секты Чань. И, пожалуйста, не путайте корни: надо писать “мегалополис”, “мега” – приставка латинская, а не греческая.
Шкловский говорил, что у него два мозга, у Иванова, наверное, их было четыре. Пренебрегая традиционными распрями физиков и лириков, он владел суммой знаний, как какой-нибудь Фома Аквинский. Не в силах охватить его эрудицию, я могу судить только о той узкой сфере знаний, которые относятся к современной русской словесности.
Дело в том, что Иванова выбрали председателем жюри Букеровской премии, членом которого и мне довелось тогда быть. Сначала мы все собрались в Лондоне, где каждый подробно защищал своих кандидатов: Окуджава – фронтовиков, английский историк Хоскингс – Искандера, я – Сорокина и заодно тогда только всплывшего на поверхность Галковского. Больше всего меня удивило, что академический небожитель Иванов все читал, обо всем имел свое взвешенное мнение и уважал чужое. Несмотря на горячие споры, Вячеслав Всеволодович привел нас к достойному компромиссу: большого "Букера" в тот год получил Маканин, малого – Пелевин, и все остались довольны. Оставшееся для прогулок время Иванов провел у лондонских букинистов, где он выкопал пухлый словарь хеттского языка.
– Будет, – радовался он, – что почитать на обратной дороге.
Языки – это, конечно, отдельная тема. Одним летним днем в Вермонте, на кампусе в Норвиче, мне довелось присутствовать при беседе двух друзей.
– Я могу в день запомнить шесть новых слов иностранного языка, – сказал легендарный переводчик Ефим Григорьевич Эткинд.
– А я – триста, – скромно, чуть ли не извиняясь, ответил Вячеслав Всеволодович.
Мне так и не удалось узнать, сколько же языков знает Иванов. Каждый раз, когда я задавал этот вопрос, он углублялся в тонкие различия между языком и диалектом. Но однажды, пригласив чету Ивановых к себе на щи, я дорвался до подробностей.
– Вячеслав Всеволодович, – начал я для разгона, – вы говорите на языке айнов?
– А как же! Мне пришлось изучить его по восковым валикам, записанным в начале ХХ века на Сахалине. Даже побеседовал со старухой на Хоккайдо, она разрыдалась от счастья, услышав родную речь.
– А эскимосы? – не отставал я.
– Гренландские или с Аляски? Наречия сильно разнятся, но письменность одна на всех.
– И вы умеете ее читать?
– Конечно, хотя пока на ней написано лишь четыре романа. Три плохих, а один ничего...
Вспоминая обо всем этом, я сам себе с трудом верю. Вячеслав Всеволодович Иванов был человеком из легенды. Теперь он туда вернулся.
