Все мы знаем, что улица — это пространство между двумя рядами домов. Несколько лет назад я был в Тунисе и посетил Карфаген, точнее то, что от него осталось. Осталось немного, по крайней мере, домов ни в нашем понимании, ни в тогдашнем там нет. Но, тем не менее, в Карфагене меня не покидало чувство, что я хожу улицами. Пространство между двумя рядами домов, даже лишившись домов, все равно оставалось улицей. Есть ли у улицы не только свое назначение, но и метафизика? Что такое улица с точки зрения архитектора?

Александр Раппапорт (архитектор):

– Если посмотреть на историю архитектуры и историю градостроительства, то сразу станет видно, что улица происходит от дороги. Дорога — явление не типично городское, дорога — это явление, скажем так, планетарное или космическое. Когда дорога начинает окружаться стенами городов и плотно застраиваться домами, тогда она превращается в улицу. Если мы посмотрим на историю архитектуры и градостроительства, то мы увидим такую картину: сначала дороги превратились в улицы в старинных античных или, скажем так, восточных городах и средневековых городах, а потом в ХХ веке, когда пешеходов с этой улицы выгнал автомобиль, архитекторы стали превращать улицу опять в дорогу. Ле Корбюзье и прочие современные архитекторы исходили из идеала дороги, то есть улицы для автомобиля. И только во второй половине ХХ века началась ностальгия по улице, потому что люди поняли, что улица — это не только место для транспорта, но и для жизни городской общины, им захотелось уютной городской среды, и они снова стали говорить об улице и стали плотно застраивать дороги домами, чтобы превратить их в улицы, такие городские интерьеры. Кроме того, надо сказать, очень интересная метаморфоза произошла. Сначала дома составляли улицу толпой, толпясь по сторонам улицы , но потом архитекторы в эпоху Ренессанса превратили эту улицу, застроенную домами, как бы в самостоятельную театральную декорацию.

–Такие вожди ХХ века как Сталин или Муссолини имели вполне определенные представления о градостроении, об архитектуре. Государственная идеология как-то сказывалась на облике улицы? Можно ли говорить об улице эпохи Муссолини, эпохи Сталина?

– Безусловно, можно. Я не знаю, почему так получилось, но все тоталитарные лидеры были очарованы Ренессансом. С Муссолини это понятно, он и вырос среди улиц итальянского Ренессанса, в том числе, скажем, такой знаменитой во Флоренции улицы как улица Уффици, которая стала прототипом улицы Зодчего Росси или Риджент-стрит в Лондоне, где улица оформлена как городская декорация. Очевидно, вообще культ силы, который господствовал в эпоху Ренессанса, им очень импонировал. Конечно, ренессансные улицы и улицы времен тоталитарных режимов различны. Прежде всего тоталитарные улицы — всегда проспекты, это целенаправленное, стремительное движение, предполагающее, правда, как и в итальянском Ренессансе массивность зданий и какой-то гипермасштаб. Надо сказать, что гипермасштаб бывал уже и в средневековой Италии. Если посмотреть на палаццо Питти во Флоренции, то мы прямо-таки увидим площадь Дзержинского, прежнюю московскую Лубянку. Так что здесь очень интересная связь. Массу примеров можно привести. Гитлер сам был как бы архитектором и своего архитектора Альберта Шпеера поощрял в псевдоренессансных, псевдоклассических исканиях. В Москве это была целая Академия архитектуры, которая питалась идеалами Ренессанса. Улица и город тоталитарного государства — это всегда «Город Солнца», утопия. И в этой утопии, как ни странно, в ХХ веке заметны черты города-сада, «Города Солнца», города открытого. Поэтому надо сказать, что улицы тоталитарных режимов не столь замкнуты, не столько интерьерны, как улицы самого Ренессанса или улицы, скажем, средневекового города.

– Александр, вы жили на разных улицах, на улицах Ленинграда, после на улицах Москвы, на лондонской улице. Улицы этих городов чем-то отличаются? У вас есть любимые или нелюбимые улицы Ленинграда, Москвы, Лондона?

– Безусловно. Москва и Лондон города средневековые в своей основе до сих пор, если не считать реконструктивных работ, которые в 30-е годы проводились в Москве и которые изменили характер больших улиц и проспектов Москвы. А Санкт-Петербург, конечно, утопический город ренессансного духа, это не средневековый город. Я вырос в Санкт-Петербурге, в Ленинграде, и приверженность, любовь к улицам очень тесно связана вообще с биографией человека. Мы любим те улицы, на которых мы выросли и довольно равнодушны к тем улицам, на которые попали случайно. Какая бы страшная улица ни была, но если вы на ней выросли, вы ее знаете так интимно, что она вам всегда нравится. Я очень люблю, например, Каменноостровский проспект, на котором я вырос, больше даже, чем Невский проспект. В Лондоне я люблю улички, которые засажены деревьями, обставлены небольшими рядовыми домами, которые выражают теплый уютный образ жизни англичанина, садики, палисаднички, я к ним чувствую особую симпатию. И центральные лондонские улицы, которые хранят в себе средневековое разнообразие.

– Что и кто больше влияет друг на друга: улица на людей или люди на улицу?

– Улицы и люди находятся в постоянном интимном, духовном и физическом общении. Это какой-то органический симбиоз. Конечно, речь надо вести о смене поколений. Одни поколения строят улицы и тем самым придают им свои черты, а следующие за ними поколения, вырастая в этих улицах, невольно, подсознательно усваивают черты родителей, которые они может быть сознательно отрицают, но которые впитывают через улицы и через города.

– Языковеды говорят о мертвых языках. Может ли архитектор говорить о мертвых улицах?

– Мертвыми бывают только улицы, из которых ушли люди. Правда, надо сказать, что некоторые улицы тоталитарных государств, которые были заняты закрытыми учреждениями, куда нельзя было входить, например, в Москве часть Ленинградского проспекта была отдана военным учреждениям, километры подряд шли дома, в которых не было входов, вы шли как бы сквозь пустыню, вот такие улицы отмирают. Но там, где есть люди, там, где им разрешено входить в дверь и устраивать лавочки, магазины, вывески, собираться в кафе, сидеть, болтать на скамейке, например, то сразу же улица оживает.

– Если бы у вас был выбор, на какой улице, в каком городе вы бы жили?

– Я бы, наверное, вернулся на улицу своего детства, я бы вернулся в Санкт-Петербург и жил бы на какой-нибудь из уличек своего города. Правда, я одно время еще жил в Тбилиси, должен вам сказать, что очарование тбилисских горных улочек так велико, что если бы была возможность жить в двух местах, я бы, наверное, жил и в Санкт-Петербурге, и в Тбилиси.

Мой очередной собеседник — историк культуры и литературы Роман Тименчик. Наш разговор начался с вопроса о литературной родословной улицы.

– Во второй половине XIX века, в эпоху французского символизма, помните, Верлен с некоторым даже вызовом называет одно из своих стихотворений, французское стихотворение, «Street». Но, конечно, как всегда у Пушкина и этот пафос гулкого многолюдья, и поза поэта как фланёра, все это уже намечено, если угодно, охвачено в одном стихе из пушкинских «Стансов»: «Брожу ли я вдоль улиц шумных…». В общем-то главное уже сказано.

– Улица в литературе и шире — в искусстве — это здания или люди?

– Это две главные составляющие, иногда сливающиеся, но иногда и конфликтующие, дома и их насельники, их обитатели. Начиная с французского символизма, поэту как бы легче столковаться с домами, с окнами, с трубами, чем с теми, кто в этих домах живет. В каком-то смысле идеалом для поэта уже в эту эпоху становятся улицы без пешеходов, как безлюдные улицы из сна в «Земляничной поляне» Бергмана.

– Меняет ли призма улицы визуальный образ мира? Он, мир, перестает быть исключительно миром полей, лесов и рек?

– Взгляд на мир сквозь улицу, через улицу делает окружающий нас мир миром прямых углов, миром квадратов, миром кварталов. У Заболоцкого в «Столбцах» так и сказано: «О, мир, свернись одним кварталом». Это мир резких поворотов, когда на перекрестке за углом внезапно возникает новая перспектива, ждет, как говорили в кругу Блока, новая городская тайна, будь то прямоугольник витрины с восковой механической куклой или квадрат загадочного сквера меж каменных ущелий. В общем, я бы сказал, что это мир тетрагонометрии, мир под знаком магической четверки.

– Ухо по-своему зафиксировало улицу в искусстве?

– Конечно. Существует целая воспетая поэтами и отчасти композиторами, я имею в виду прежде всего «Петрушку» Стравинского, целая симфония уличных шумов. Я бы выделил ее словесную часть, в которой наши отечественные поэты иногда находили особенную прелесть, как Иннокентий Анненский. Помните, в стихотворении «Нервы» возникают выкрики уличных торговцев: «Ландышов, свежих ландышов!», «бритвы праветь» и так далее. Или у Блока в «Возмездии»: «И «князь» орёт: «Халат, халат!». В общем, все эти многочисленные: «Есть лососина! Салат кочанный! Шпинат зеленый! Селедки голландские! Башмаки, тухли, тухли!» и так далее, весь этот замечательный мир уличных выкриков, уличных выкликаний, уличных распевов, потому что всегда это не просто слово, а в него впаяна, вписана мелодия, мир, который, к сожалению, является самой по-обидному уходящей частью уличного образа, культуры начала ХХ века.

– Можно ли, по-вашему, говорить о том, что у площади и улицы свои особые отношения?

– Конечно, между ними существуют какие-то романы, какие-то притяжения и отталкивания. Опять-таки у Пушкина замечательно отмечена диалектика этих двух частей городского пространства в «Медном всаднике», где стогны, то есть площади, стоят озерами, а улицы, как реки, в них вливаются.

– Отличается ли средневековая улица от современной городской улицы?

– Безусловно отличается. Одно из самых больших наслаждений для фланёра, для уличного зеваки — это набрести в современном городе на какую-то архитектурную цитату из Средневековья. Хочу поделиться своим иерусалимским опытом. У нас есть часть города Иерусалима, появившаяся в конце XIX века, но возведенная как бы в память и по образу и подобию улочек средневекового европейского гетто.

Теперь об особой точке зрения на улицу — точке зрения дворника. У Олега Давыдова 10-летний стаж дворницкой работы в Москве. По образованию он биолог, по призванию литератор. Я спросил его, есть ли у него любимые московские улицы.

– У меня есть любимые улицы. У дворника обычно это не улица называется, а участок. Я во многих местах дворничал, самая нелюбимая — это Садово-Триумфальная, где я начинал. Это был ужас настоящий, потому что это метро «Маяковская», выходишь с утра, и народ бежит, он тебя сшибает. Идет снег, он снег затаптывает — это какой-то кошмар. А если он затоптал снег, значит ты скребешь его, а если приморозит, ты его не отскребешь, он превращается в лед — это ужас. Но потом я стал работать в более приличных местах. Эти улицы действительно для меня любимые. От улицы Чехова, я не помню, как называется, отходит такой переулочек, где знаменитое кафе было «Синяя птица». Самая любимая моя улица — это Тверской бульвар, где я очень много лет работал. В тех местах у меня было много знакомых. Это было место около ТАССа. Тверской бульвар, ходят меньше, ты спокойно все делаешь. Потом Тверской бульвар овеян поэзией какой-то. Надо сказать, что мне вообще больше всего бульвары нравятся. Не как дворник я больше всего люблю Петровский бульвар.

– Олег, утро дворника отличается от вечера дворника?

– Утром люди озабоченные, спешат, едва не сбивают тебя с ног, ты с лопатой, они тебя толкают, ругаются. Вечером совсем другое, много пьяных, они к тебе пристают с разговорами, спрашивают: а чего ты дворником стал? Ты не похож на татарина. Лучше всего даже не дневные, не утренние, а ночные улицы. Я больше всего любил работать ночью. Стоишь, чистишь, думаешь, о чем хочешь. Вообще мне сейчас ночные улицы больше нравятся. Пустота, мерцающее освещение. Хуже всего зима, снег. Чистишь его не только утром, а днем и вечером, и ночью, когда идет, тогда и чистишь. Или сидишь, ждешь момента, когда он кончится. Потому что, если не уберешь вовремя, превратится в лед. Зимой упражняешь интуицию. То есть больше всего похожа дворницкая работа зимой на работу крестьянина летом. Я настолько, вообще говоря, проникся этим через некоторое время, что просыпаться стал ровно в тот момент, когда снег падать начинает. А лучше всего весна, когда начинает все таять, хотя тоже трудно, потому что то снег, то приморозит, то отпустит. Конец весны — это самое лучшее время для дворника, я думаю, для всякого человека.

– Вы не завидовали сочинским дворникам, которые подметают бесснежные улицы?

– Вы знаете, я завидовал, у меня был знакомый дворник из Ташкента, вот я ему завидовал. Прошло столько лет с тех пор, как я не работаю дворником, а мне до сих пор снятся сны о том, что я дворник, о том, что я выхожу на свой участок и вижу, что он не убран, на нем снег, я начинаю беспокоиться, просыпаюсь в панике.

Владимир Соколов (1928-1997)

(отрывок из поэмы «Улица»)

Вот что со мной случилось возле дома,
Где ты высокой девочкой жила,
Когда ещё была мне незнакома,
Но слава богу, что уже была.
И возносила ночь хоромы, громы,
как церкви все и все колокола.

Я наблюдал, когда - весь в белых детских звёздах -
След возникал твой, тесный и чужой,
Я наблюдал, как школьник-переросток,
И, не желая и боясь, домой.
А ты спала...
И всё тонуло в вёрстах,
земли, пурги, жилой и нежилой.

Давай снежок из прошлого слеплю.
Метни его вон к той оконной раме...
Я говорю, что я тебя люблю,
Немыми, одичалыми словами.
И недоверье, кажется, стерплю.