Пыли в Стамбуле столько же, сколько чистильщиков обуви. Она - вечна, но их династии тоже, должно быть, восходят к каменному веку. Пыль смываешь в бане. Для меня в бане не меньше магии, чем в гареме. Духота и духовность соседствуют в турецкой бане точно так же, как и в словаре. Ты растягиваешься под куполом и минуте на десятой, перейдя в полуоблачное состояние, оказываешься в мечети.

​

Ритуал всех банных процедур определен раз и навсегда. В отдельной комнатке, узкой как купе, ты раздеваешься и выходишь оттуда в одной набедренной простынке. Смотритель дает тебе деревянные котурны и указует перстом на предбанник. Там тебя ждет банщик, твой раб и повелитель. Он ведет тебя в парную, сплошь беломраморную, и укладывает на большом беломраморном столе рядом с такими же человеческими тушами. Минут через пятнадцать твоя душа воспаряет. Моют тебя в другом помещении. Там духовный накал сходит на нет. Но зато банщик трет тебя наждачной рукавицей так отчаянно, что воспламеняешься телесно. Чтобы ты оценил тщание, банщик время от времени кивает головой на серую рябь, которой покрывается твоя кожа, словно ее трут ученической резинкой. Если набедренная простынка спадает, банщик деликатно водружает ее на срамную часть. Очищенного и обмытого, тебя ведут на другое мраморное ложе и там начинают месить. В какой-то момент банщик в запале делает это ногами. Хруст собственного тела воспринимаешь почему-то отрешенно. Всех, кто тебя обслуживал, после надо отблагодарить бакшишем.
Баня досталась туркам в наследство от византийцев. В Стамбуле я вспомнил руины терм, увиденных в Карфагене. Но там меня больше поразили руины общественной уборной, и вот чем. Перед очками карфагеняне прорывали канавку, чтобы, справляя большую нужду, можно было одновременно, притом естественно и даже элегантно, справить и малую. Роль бань по достоинству оценил английский исследователь А.М.Пензер: "В этом институте, вошедшем в ежедневный обиход миллионов людей, отражается не только уровень архитектуры и искусства, не только нравы, обычаи, причуды и фантазии простых людей, но и взлет и падение наций, рост и распад империй". Другой исследователь и путешественник по имени Тавернье, прошедший все круги рая в дворцовой бане в 1666 году, рассказал мне в Стамбуле об одной причуде султана. По его словам, в дворцовой бане было особое помещение, где султан в полном одиночестве брил пах. Я спросил Тавернье, почему султан предпочитал бритву мышьяковой мази, хотя известно, что последняя радикально снимает волосяной покров вплоть до мешочка. Ученый ответил, что султан был настолько отважным человеком, что не боялся бритвы. Мазью же пользовались, главным образом, женщины. Причем натирали ею даже ушные раковины и полость носа. Любопытно, что у девственниц был в бане особый статус. Им, в отличие от женщин, позволялось обнажаться догола, если не считать покровом длинные кудри с вплетенными в них лентами и украшениями. Накануне бракосочетания невесты по традиции устраивали в бане девичник и в присутствии подруг впервые в жизни обривали тело.
Я попробовал представить себе женскую турецкую баню, но передумал. Зачем представлять? Мисс Пардо полтора с лишним столетия тому описала увиденное и пережитое: "Около трехсот женщин, лишь отчасти одетых, да и то в тончайшие ткани, словно нарочно пропитанные паром, чтобы подчеркнуть все формы... Снуют рабыни, обнаженные до пояса, со стопками полотенец на головах... стайки девчонок хихикают, щебечут, услащают себя цукатами, шербетом, лимонадом... влажные стены отражают турецкую музыку и придают происходящему очарование сатурналий... а в предбаннике купальщиц уже ждут рабыни с темными покрывалами, маслами для волос, духами...". Мне в стамбульской бане душистого кальяна, шербета в хрустальном бокале, ломтиков дыни в снегу не подносили. Но терпкого чаю я выпил.
Да, крутые улицы пыльного Стамбула таят в себе бездну возможностей совершить паденье.

Русское чаепитие.

Разговор о роли чая в русском быту и в культуре.

Владимир Микушевич (поэт, переводчик, философ):

– Для меня в чае главное – это особое свойство свежести. Не важна марка, не важен сорт: когда есть свежесть, то чай настоящий. Мне вспоминается строчка китайского поэта. Он сидит, пьёт чай и у него рождается стихотворение о том, как бы он мечтал сейчас послать этот чай другу, человеку, влюблённому в чай. Любителем чая был мой дедушка, Николай Алексеевич, старый москвич. Я помню, очень вкусен был чай с так называемыми райскими яблоками. Ими заедали чай. Была война и не было сахара. Из них делали вкусное варенье. Эти яблоки оттеняли особый аромат чая».

Леонид Бежин (писатель):

– Когда старый москвич в старой Москве приобретал дом, он первым делом покупал самовар. Когда выдавали замуж дочь, то в описи приданого сначала писали икону, а потом самовар. Самовар сопровождал жизнь москвича от детства до старости. Самовар ставили в восемь утра ещё до завтрака. Вся московская семья пила чай. Пили в 12 часов, в четыре часа дня. Вся жизнь замирала. Ставили самовары, москвичи усаживались за чай. На Троицын день ехали в Кусково, расстилали на траве скатерть, ставили самовар, еловыми шишечками растапливали, самовар кипел, начинал петь. Какой чай любили москвичи? Такой, чтоб обжигал губы».

Евгений Карасёв (поэт, бывший заключённый):

– Я был карманником. Жулики, попавшиеся за карманную кражу, котировались очень высоко. Это была элита уголовного мира. За чифирем самое интересное – это беседы. Когда чифирят, о чём-то вспоминают. Я не стал заядлым чифиристом, хотя другие привязывались очень. Я даже присутствовал на вскрытии одного заключённого. У него было огромное сердце, даже цвета густого чая, и мне лагерный врач, которого называют лепилой, говорил: «Вот, от чифира». Чай добывают в лагере с большим трудом. За чай в тюрьме можно купить всё. Когда чая не было, искали суррогаты: корни шиповника в лесу. Кусты шиповника выдёргиваются, его корни топором мельчатся, и вот эту измельчённую продукцию заваривают в кружке. Цвет – копия чефира, густо коричневая, напоминающая гуталин жидкость».

Радиоантология современной русской поэзии.

Стихи Владимира Гандельсмана.

Иосиф Бродский о стихах В. Гандельсмана: «Они ошеломляют буквальностью чувств, голой своей метафизичностью, отсутствием слезы (гитары), соплей…Я мало читал такого и был изумлён этой Вашей смесью любви к предмету с любовью к слову: в равной степени сильных и друг в друге себя узнающих».

Суть дела

Точка засыпания прекрасна
как ничто на свете, так легка.
Только что не спал — и вдруг погасла
вся эта латерна магика.

Ровное прервав повествованье
и перечисление вещей,
нам представить наше расставанье
следует исчерпывающе.

Чтобы его встретить не проклятьем,
даже и не сожаленьем, но
благодарностью, простым приятьем.
Остальное не существенно.

«Мои любимые пластинки» с певицей Ириной Евдокимовой и режиссёром Алексеем Злобиным, создателями семейного проекта «Арт-гнездо».