В минувшем году в "Поверх барьеров" звучала передача "Одесский язык". В начале мая нынешнего года в Харькове мне предложили поговорит о "харьковском языке". В разговоре участвуют преподаватели Харьковского национального университета и популярный музыкант.
Когда-то Борис Слуцкий написал такие стихи о Харькове:
Как говорили на Конном базаре?
Что за язык я узнал под возами?
…………………………………..
Все, что там елось, пилось, одевалось,
По-украински всегда называлось.
Все, что касалось культуры, науки,
Всякие фигли, и мигли, и штуки —
Это всегда называлось по-русски
С «г» фрикативным в виде нагрузки.
Вот так описывал поэт живую речь харьковчан. Но существует ли особый харьковский язык? И если существует, каковы его свойства? Об этом я поговорил с тремя харьковчанами. Мой первый собеседник – историк, преподаватель гимназии и кафедры медиакоммуникаций Харьковского национального университета Игорь Соломадин:
– Наверное, есть смысл говорить о харьковском языке. Есть специфические харьковские словечки, которые часто слышишь уже даже не от харьковчан, но они родились в Харькове, такие, как тремпель — это вешалка для одежды, поскольку здесь была фабрика, которая выпускала эти штуки, она носила имя своего хозяина «Тремпель». Затем есть специфическое харьковское название шоколадного торта очень вкусного, который назывался «Делис». Потому что на Сумской в одной из кондитерских был выставлен этот торт, была сделана надпись, вероятно, хозяин пытался написать по-французски, но сократил, хотел написал «Деликатес», получилось «Делис», и в народ это пошло как «Делис». Я еще прекрасно помню, как мои родители говорили «Делис», соседи говорили «Делис», до сих пор еще говорят «Делис». Ещё есть такое слово, обозначающее нехорошего человека с криминальными наклонностями или полукриминальными наклонностями, оно звучит как «ракло».
Игорь Померанцев: Я знаю эти слова, потому что моя мама родом из Харькова, хотя я вырос в Черновцах. Так что я считал все эти харьковские словечки совершенно нормальными. Только потом я узнал, что, например, слово «сявка», то есть хулиган, – харьковское.
– Насчет словечка «ракло». Оно действительно очень известное. Хотя тут мнения расходятся. Есть такая легенда, что это словечко произошло от названия бурсы имени святого Ираклия, которая находилась на Бурсацком спуске, а Бурсацкий спуск ведет к рынку, который существует и сейчас — это Центральный рынок. Когда голодные бурсаки якобы спускались вниз, чтобы полакомиться пирожками, они не очень разбирали, где платить, где не платить, они просто хватали то, что плохо лежит. И торговки, зная их повадки, прятали съестное и кричали друг другу: раклы идут, раклы! От имени Ираклия. Как выяснилось, это легенда, никакой бурсы имени святого Ираклия не существовало в Харькове. Откуда происходит это слово, честно говоря, трудно сказать. У нас даже были споры с краеведами. Некоторые говорят, что это от слова «Геракл», «раклы» – Гераклы. Есть словечки более позднего происхождения и я даже не знал, что они харьковского происхождения, хотя для меня и сейчас это сомнительно. Например, словечко «ампулка», имеется в виду стержень для шариковой ручки. Кроме того, в Харькове часто можно было услышать словечки на идиш, сейчас такого уже не существует. Помню этих бабушек, дедушек в центральных районах Харькова после войны, тех, кто выжил, тех, кто вернулся из эвакуации, они сохраняли эту культуру, было интересно слышать специфический акцент, словечки на идиш, которые перемежались со специфически украинским акцентом, специфически украинским и русским выговором. То есть Харьков – город поликультурный, поскольку и Украина, и Россия здесь соприкасаются, и еврейская культура, когда она еще здесь существовала, тоже оказывала очень большое влияние на интонации. Потому что язык — это не только слова, это еще и специфические интонации, междометия. Допустим, всем уже набило оскомину харьковские: а шо, оно тебе надо? Это немножко похоже на одесский, но благодаря «а шо», «шоканью» узнаешь харьковчанина в далеких краях.
– Как уживались в Харькове русский и украинский языки? Они жили отдельной жизнью или перемешивались?
– На моей памяти скорее всего перемешивались. Харьков в значительной степени был более украинским городом до Второй мировой войны, скажем даже точнее — до Голодомора. Но Голодомор выкосил многих украинцев, хотя Голодомор был не в самом Харькове, а в пригородах, в селах возле Харькова. Люди, которые жили в сёлах вокруг Харькова, приезжали сюда, работали здесь на фабриках, на заводах, как обслуживающий персонал. Часто именно украинская речь звучала, на мой памяти украинская речь ассоциировалась с сельской жизнью, с сельскими людьми. Это было нормально в восприятии советского начальства. Хотя официально пропаганда немало уделяла внимания украинскому языку, я имею в виду 60-70-е годы, была масса газет на украинском, радиопередачи, телевидение, все это было. Но была одна интересная штука, я знаю историю одного харьковчанина, который вдруг решил, что он будет говорить в своей повседневной жизни исключительно по-украински. А он был конструктор, инженер, работал в одном из конструкторских бюро, и он начал говорить по-украински со своими сослуживцами. Парадоксальность заключалась в том, что если говорила на украинском языке уборщица или сантехник — это воспринималось абсолютно нормально, но если говорил инженер, да еще со своими коллегами и с начальством исключительно на украинском языке — это воспринималось как вызов системе. История у него была довольно сложная, в результате он работу потерял, даже был в некоторой степени репрессирован. Так что, как видно, если ты не из села, а человек, который занимается какой-то интеллигентной работой, то это было странно слышать от этого человека украинскую речь. Исключения делались, конечно, для журналистов, которые работали на радио украинском или на телевидении. Что касается смешения языков, то это происходило и происходит постоянно, это так называемый суржик. Суржика многие чурались и чураются до сих пор. Честно скажу, мне он даже нравится, нравится в том смысле, что если ты понимаешь, что это суржик, и что есть украинский язык литературный и русский язык литературный, то ты понимаешь разницу между этими тремя способами общения, тогда это нормально. Суржик имеет свою прелесть, даже некоторые современные авторы украинские используют его в качестве языка своих героев, получается довольно интересная, живая речь.
– До войны в Харькове жили выдающиеся украинские писатели, поэты. Город помнит их? Они остались в культурной, литературной памяти города?
– Эта память осталась, она живет. У нас есть очень хороший литературный музей, который весь посвящен тому, что называется «Расстрелянное Возрождение». Там проводится множество встреч интереснейших, не просто лекции, а, как сейчас говорят, квесты, игры, погружения. Я иногда хожу туда. Туда приходят люди с детьми, туда приезжают и писатели современные. Там были недавно писатели Юрий Андрухович, Сергей Жадан, они открывали библиотеку прямо на улице перед музеем. Дом «Слово» — это то место, где жили наши украинские писатели. Почти полностью жители этого дома были репрессированы. Сейчас подготовлен очень интересный сайт, на котором буквально можно путешествовать по квартирам, смотреть, где кто жил, что с ним произошло, какие были отношения внутри дома. То есть этот дом существует, там живут люди, в том числе, кстати, один из моих друзей. Сейчас происходит процесс воссоздания этой памяти. Что касается широкой публики, то это не совсем доступно ей по целому ряду причин. Сейчас киевляне сняли фильм о доме «Слово», много занимаются тем, как создать нечто вроде мемориала возле этого дома. Собирались молодые архитекторы, дизайнеры, движение есть — это очень здорово. Но вот чего нет: Оксана Забужко как-то говорила, что Харьков мог бы проводить фестивали литературные, посвященные, предположим, писателю Мыколе Хвылевому, вот этого, к сожалению, нет. Кроме того, здесь есть и другая сторона: в Харькове ведь не только украинские писатели жили, но жили и писатели, которые писали по-русски, а это вообще малоизвестно. Некоторые энтузиасты работают над этим, пытаются что-то делать. Это необходимо, необходимо показать. С моей точки зрения, Харьков — город безусловно украинский, но украинский город с многогранной культурой.
– В Харькове живет и работает один из крупнейших украинских писателей — Сергей Жадан. У него много здесь читателей и поклонников?
– Да, пожалуй, Жадан самый популярный из пишущих людей, самый популярный в Харькове. Я в этом убеждался не раз, потому что и сам ходил часто на его выступления, мы с ним просто поддерживаем очень хорошие дружеские отношения. Я его приглашал к своим ученикам в гимназию, он там выступал несколько раз. Причем первый раз это было в 2007 или 2008 году, меня сами дети попросили, чтобы позвал Жадана. Это было совершенно удивительно для меня, потому что я хорошо помню ситуацию начала 90-х годов, когда только-только Советский Союз распался, независимая Украина переживала первые годыстановления, и отношение к украинской культуре было, если не сказать пренебрежительное, то очень настороженные среди части людей. И вдруг 2007 год, ребята мне говорят: давайте мы позовем к нам Сергея Жадана. Оказалось, что они знают его стихи, более того, некоторые сочиняют сами стихи, вдохновленные Жаданом. Это было очень здорово. Когда он к нам пришел в первый раз, такое было замечательное общение, он читал свои стихи, был битком набитый зал. Затем один из наших учеников Вася Скакун начал читать свои стихи. Жадан буквально заслушался. После того, как закончили наше общение, он подошел к Васе и сказал, что поможет ему опубликовать стихи на украинском языке, которые Вася читал. Так что Жадан, мне кажется, делает колоссальнейшую работу, привлекая молодежь к тому, чтобы она была восприимчива к поэзии как таковой и к украинской поэзии, в частности.
– Уже три года Харьков – прифронтовой город, война сказывается на языковом ландшафте?
– Многие ребята, которые находятся на передовой, добробаты, те, кто волонтёрят, у них никогда не существовало языковой проблемы. У них на первый план выходит чисто практика, результативность работы. Задача другая, задача помочь тем, кто оказался на переднем крае, и никакого различия, говорит человек по-украински или по-русски — это неважно, важно то, что он патриот, патриот в хорошем смысле слова, в первозданном смысле слова, который действительно рискует своей жизнью, рискует своим здоровьем, защищая Украину.
– За последние три года украинский язык укрепил свои позиции в Харькове?
– Да, думаю, что значительно укрепил. Опять же я сужу по студентам в университете, сужу по старшеклассникам в гимназии. Значительно больше молодых людей говорят на украинском языке. Лично для меня не представляет большого труда говорить по-украински или по-русски. Когда-то в свое время, еще в 90-е годы, я решил, что мне нужно быть трехъязычным — русский язык, украинский язык и английский язык, это необходимый минимум. Я общаюсь с нынешними ребятами, особенно со студентами университета, и они сделали тот же выбор. Они легко переходят с русского на украинский, часто и между собой говорят по-украински, задают вопросы по-украински, пишут работы. У нас абсолютная свобода в этом плане, свобода общения. Когда к нам приходят гости из-за рубежа, англичане, американцы или из других стран, то языком общения становится английский, и это очень легко. Конечно, может быть это пока только часть молодежи, с которой я соприкасаюсь, не берусь судить обо всех, но мне кажется, что это наиболее продвинутая часть, которая уже становится полиязычной, которая прекрасно осознает, что украинский язык — это ценность, которую надо беречь, которую надо развивать.
Лидия Стародубцева (историк культуры, кинорежиссёр):
– Боюсь, что словосочетание «харьковский язык» вводит нас в заблуждение, скорее можно говорить о харьковском многоязычии. Несмотря на наличие исключительно местных словечек, жаргонизмов, в целом у Харькова нет своего языка. Сама эта земля своего рода «земля без свойств». Здесь я перефразирую название незавершенного романа Роберта Музиля «Человек без свойств». Земля без свойств — это некое дикое поле, которое еще в XVII веке заселялось странниками, чужаками, чужеземцами. С одной стороны, это были беглые крестьяне из Западной Украины, которые в поисках земли и лучшей жизни бежали на восток. С другой стороны, были фактически ссыльные, подневольные люди, военные с их семьями, которых ссылали на юг Российской империи для того, чтобы укреплять южные границы. Таким образом земля эта заселялась пришлыми людьми, каждый из них приносил сюда свою память, свою культуру, свой язык. Этот город заговорил сразу от момента своего основания на двух языках: украинском и русском. Если верить историку и краеведу Дмитрию Багалею, когда-то ректору Харьковского университета, то соотношение этих языков было приблизительно 50 на 50 процентов. Но потом Харьков заговорил на языке и других народов, которые появлялись на этой земле, гостеприимно встречавшей гостей. Харьков заговорил на идише, Харьков заговорил уже сейчас в конце XX — начале XXI века на английском языке вместе с волной, тысячной волной студентов, которые обучаются в харьковских университетах. Харьков заговорил на вьетнамском, на китайском языках вместе с волнами торговцев, которые здесь живут общинами. Харьков заговорил на арабском, на турецком языке. Это свойство я бы не назвала всеядностью, я бы назвала это свойством всеприятия. Это город-зеркало. Зеркало, как бытие не проявленное, не имеет формы, мы не можем увидеть зеркало, мы видим в зеркале только отражение окружающих. Именно таков Харьков. Он не имеет собственного лица, он не имеет собственных свойств, он отражает свойства всех тех, кто появляется в этом городе. Это город странников, кочевников. И этим определяется то, что Харьков умудряется примирять в космополитичном многоязычии разные культуры, разные веры, разные манеры поведения, разные модусы существования. Все это достаточно мирно, без агрессии, без борьбы. В каком-то смысле вы можете сказать — это же бесконечное отсутствие свойств, безликость города, эклектика в архитектуре, отсутствие единого стержня. А с другой стороны, вспомним восточное древнее предание о том, что такое совершенный человек — это человек-зеркало, это человек, который отражает все, что встречается на его пути. Рядом с добрым он становится добрым, рядом с негодяем он становится негодяем, у него нет ничего своего. Это город-зеркало, это земля без свойств.
– На востоке Украины идет война. Харьков – прифронтовой город. Война сказывается на харьковском языке, на харьковской психологии?
– Сказывается. Во-первых, в современный лексикон украинского и русского языка вливаются новые термины, которые являются хорошо забытыми старыми — «госпиталь», «раненый», «волонтер», «переселенец», «пленный». Эти слова пришли к нам из другой эпохи, из другой войны, они стали органичными сегодня — это наша повседневность, в которой мы живем. Что касается психологии, здесь я высказываю собственную точку зрения, я абсолютно не претендую на объективное знание, на исследование. Мне кажется, что если следовать старой версии о соответствии языка и мышления, гипотезе Сепира-Уорфа, которая гласит о том, что наш язык предопределяет наше мышление, а также можно вспомнить Людвига Витгенштейна, который говорил о том, что границы языка определяют границы нашего мира, да, этот язык, язык эклектики, язык всеприятия, язык зеркальных отражений отражает в психологии города атмосферу скорее многоязычия и безразличия. Есть Харьков патриотически украинский, есть Харьков сепаратистский, Харьков, все еще ностальгирующий по великому отцу и советскому прошлому. Но это два локуса, которые в масштабах города всего лишь островки. Остальной Харьков — это психология индифферентной массы. Им все равно, кто будет у власти, им все равно, на каком языке говорить, им все равно, какова идеология, которая придет на эту землю. Это тоже грустное, я бы сказала, драматичное выражение города, который не имеет своих свойств. Я живу недалеко от улицы Рымарской. Когда в 2014 году ожидали, что город вот-вот станет одним из федеральных округов Российской империи и сюда войдут русские, рядом со мной появился билборд, на котором было написано «Мы приветствуем русских гостей». Как только стало ясно, что этого не произойдет, билборд исчез. А те бизнесмены, которые живут в этом районе, оказались абсолютно безразличны к тому, какая власть к ним придет, им все равно, как прежде, при белых, при красных, им все равно, они будут жить, как если бы ничего не изменилось, лишь бы их бизнес процветал, лишь бы их дети были здоровыми. Это город без свойств, это город-зеркало.
– Уже несколько лет вы живёте в Саммеровском переулке, теперь этот переулок назван именем Людмилы Гурченко. Вы чувствуете себя красивей, элегантней?
– Ну что вы, здесь я чувствую себя абсолютным ретроградом. Я сторонник декоммунизации, но в этом случае мне хотелось бы вернуть старое привычное наименование Саммеровский. Рядом со мной дом, полностью заселенный цыганами, в глубине, во дворике одного из особняков в этом переулке живут узбеки. Этот переулок – часть целого, он отражает полиэтническую, поликультурную природу всего города. Новое наименование – переулок Людмилы Гурченко – выразилось только в том, что здесь открыли салон красоты. Но красота этого уходящего города, уходящей архитектуры отнюдь не в новом наименовании.
– Вы бываете в этом салоне красоты?
– Безусловно.
Борис Севастьянов (харьковский музыкант):
– Моя бабушка была убеждённой коммунисткой, и дедушка был коммунистом, но в семейном кругу за рюмкой водки мы пели такую песню, полушутя-полусерьёзно, но если бы бабушка была сейчас жива, то пела бы серьёзно:
Жовто-блакитні наші прапори,
Ми непереможні, шаблі догори.
Буде вільна Україна, буде Ненька самостійна,
Ми непереможні, шаблі догори.
Действительно моя бабушка пела эту песню. Она родилась в Макеевке. С возрастом в ней боролись украинство и коммунистическая идея. Я помню мы ехали в Питер поездом в начале 2000-х и какая-то россиянка начала говорить о том, что украинского языка нет, и бабушка впервые в моей жизни взорвалась, сказала дамочке, что её слова – великодержавный шовинизм и перешла на украинский. Дамочка ни фига не поняла.
Материя музыки
Передача о материальности, предметности, осязаемости музыки. В разговоре участвуют композитор, певица и мастер музыкальных инструментов
