Александр Подрабинек: Как доказать вину преступника? Самый дешевый и нехлопотный способ – получить от него признательные показания. Ну, уж если человек сам признался в совершении преступления, так чего еще нужно для вынесения обвинительного приговора?

Так очень долго думали следователи и судьи, да и большая часть общества тоже. А чтобы получить признание от несговорчивого обвиняемого, лучше всего пытать его, пока не признается. Так и поступали.

Следствие в России всегда было пыточным – от начала уголовного правосудия до наших дней. По крайней мере, с XVI века широко практиковались пытки огнем, раскаленными клещами, кнутом, водой, подвешиванием, вытягиванием на дыбе.

Пыточное мастерство расцветало во времена царствования Ивана Грозного и Петра Великого. При этом жесточайшие пытки людей диктовались чаще всего не судебной необходимостью, а желанием монархов удовлетворить свои кровожадные наклонности, отомстить или просто немного развлечься.

Петр I, великий любитель сажать людей на кол или отрубать им головы, видимо, первым из русских царей задумался о неэффективности пыточного следствия. Подвергнув мучительным пыткам запорожского судью Василия Кочубея и полковника Ивана Искру, Петр добился от них признания, что их донос на Ивана Мазепу о тайных переговорах гетмана с Карлом XII был оговором. Обоим патриотам-доносчикам отрубили головы, а когда Мазепа действительно заключил союз со шведским королем, казненных посмертно реабилитировали, а в новых законодательных актах уже учитывалась возможность самооговора под пытками.

В эпоху Просвещения нравы стали смягчаться. В конце XVIII века императрица Екатерина Вторая писала: "Строгость законов только умножает число преступников, а не исправляет их. Обвиняемый, терпящий жестокие пытки, не властен над собою в том, чтобы он мог говорить правду. Можно ли больше верить человеку, когда он бредит в горячке, нежели когда он в здравом рассудке и добром здравии?"

После Екатерины Великой пытки отменялись не раз и не два, но всегда частично, с оговорками. И какие бы ни ставили законодательные преграды пыткам, они все равно продолжали существовать в реальной жизни – в следственных тюрьмах, исправительных домах, на каторге.

У пыток в Советском Союзе было теоретическое обоснование. Прокурор СССР Андрей Вышинский, государственный обвинитель на всех трех "московских процессах" против "врагов народа", считал признание преступника в совершенном преступлении главным и неоспоримым доказательством его вины. Соответственно, следователям оставалось лишь выбить признание из арестованного, и обвинительный приговор был обеспечен. Самооговор считался "царицей доказательств".

Юстиция Третьего Рейха высоко ценила советский опыт. Председатель Народной судебной палаты гитлеровской Германии Роланд Фрейслер считал Вышинского образцом для подражания. А фюрер нацистов Адольф Гитлер сказал однажды: "Фрейслер – это наш Вышинский".

Ни разоблачение культа личности Сталина в 50-х годах, ни крах коммунизма в 90-х не повлияли серьезным образом на пыточную систему в стране. В сегодняшней России пытки – это повседневное явление.

Откуда у правоохранительных органов такое пристрастие к пыточному следствию и истязаниям заключенных? Вот что думает по этому поводу исполнительный директор общероссийского движения "За права человека" Лев Пономарев.

Лев Пономарев: По-моему, это одна из духовных скреп российского менталитета. Яркий пример: в Государственной думе обсуждался новый законопроект, и признано не считать уголовным преступлением домашнее насилие. Куда уж дальше? А уж что происходит за решеткой… Это, конечно, ситуация почти повсеместных регулярных эксцессов с пытками и убийствами заключенных.

Александр Подрабинек: Практика использования пыток распространена по всей России, считает освободившийся из лагеря в феврале этого года политзаключенный Ильдар Дадин.

Ильдар Дадин: Насколько я знаю, она очень сильно распространена. Это мне подтвердил родной брат, который также недавно освободился. Это применяется в лагерях практически по всей России.

Александр Подрабинек: Отсидевший в общей сложности 17 лет и освободившийся в начале этого года из лагеря в Кировской области уголовный заключенный Алексей Галкин говорит, что пытают в лагерях сплошь и рядом.

Алексей Галкин: Это происходит практически повсеместно. Очень мало регионов, где сотрудники ФСИНа поступают по закону.

Александр Подрабинек: Пытки распространены в России не только географически. Они пронизывают всю российскую историю, особенно ее советский период.

Во многих российских городах и поселках тюрьма или лагерь – это единственное место, где можно найти работу. Это порождает специфические традиции, которые передаются из поколения в поколение.

Лев Пономарев: Большинство колоний у нас находится, как правило, в отдалении от крупных городов, и вокруг колоний создаются поселки. Собственно, сами колонии являются "градообразующими" предприятиями, и там с советского времени из поколения в поколение передается это отношение к заключенным. Поэтому сами сотрудники относятся к заключенным как к мусору, как к нелюдям.

Александр Подрабинек: Впервые попавший в лагерный мир еще в 90-х годах Алексей Галкин свидетельствует, что уже тогда пытки были вполне обыденным явлением.

Алексей Галкин: Когда я сидел в первый раз, ОМОН приезжал к нам регулярно, раз в месяц. Они заходили в коридор, останавливались у каждой двери по одному человеку, двери закрывались на некие задвижки-флажки. Их начальник кричал: "Внимание, все на коридор! Форма одежды – ноль!" Нужно было за несколько секунд раздеться и стоять в коридоре на растяжке. Они ходили, избивали, обыскивали, находили что-то запрещенное, избивали еще сильнее. Не было никаких ни пистолетов, ни ножей. Запрещенным может быть, например, чай, то есть такие вот ерундовые вещи.

Александр Подрабинек: Арсенал пыток велик. У этой практики своя долгая история. Прирожденные садисты проявляют необыкновенную фантазию в своем ремесле.

Однако в повседневной тюремной жизни чаще всего применяются несколько проверенных временем методов. Один из них – "растяжка".

Илья Дадин: Руки заламываются за спину, сковываются наручниками и подвешиваются за эти наручники.

Алексей Галкин: "Растяжка" в форме звезды, то есть нужно поднять руки, вывернуть ладони, ноги поставить на максимальную ширину. Причем, как широко ты ни поставь ноги, ты все равно сделал это недостаточно широко. Сотрудники пинают, заставляют поднимать руки выше. В таком положении реально отстоять минут пять-десять, заставляют же стоять по полчаса, по часу. Просто все отнимается... Когда ты падаешь на пол, якобы ты не выполняешь их законное требование, не стоишь на "растяжке", и они начинают тебя избивать. Просто это им смешно, издеваются таким образом.

Александр Подрабинек: Физические пытки часто связаны с сексуальным насилием. Эти две формы истязания человека часто сопутствуют друг другу или даже совмещаются в единый процесс.

И это не изобретение сегодняшнего дня. Так было во всей человеческой истории. Причем жертвами пыток с сексуальной окраской становились как женщины, так и мужчины.

Патологические садисты, занятые пыточным следствием, не забывают и о своих сексуальных пристрастиях. В криминологии их называют сексуальными маньяками, в государственной жизни – это оперативники, следователи и надзиратели.

Ильдар Дадин: Как только подвешивают, снимают трусы и при этом зовут якобы какого-то другого осужденного, который должен произвести изнасилование. Здесь сразу два фактора: первый – это физическая боль, которую ты не можешь терпеть, и ты еще одновременно готовишься к тому, что тебя сейчас будут "опускать", выражаясь криминальным языком.

Александр Подрабинек: Изощренные пытки – это высший класс у заплечных дел мастеров. Но не забывают они и о самых простых методах истязания человека – например, холодом.

Ильдар Дадин: Постоянный холод: намеренно делают так, чтобы в камерах было холоднее. Некоторые камеры ближе к выходу на улицу, и там открывают дверь с улицы. У камер по периметру щели в сантиметр, и холод свободно проникает туда. Не знаю, закрывали ли дверь вечером, но днем я видел там дневной свет: она постоянно открыта, чтобы уличный холод заходил в камеру.

Александр Подрабинек: За всеми пытками стоит одна цель – сломать волю человека, заставить его поступать против собственных интересов, добиться от него абсолютного подчинения. Понятно, что для достижения этих результатов используется такой сопутствующий физическим пыткам инструмент, как унижение человека.

Ильдар Дадин: Они постоянно унижают через раздевание догола. Куда-нибудь выводить – ты поднимаешь свои половые органы, что унизительно, потом тебя заставляют отодвигать губы: ты только что поднимал половые органы, а потом отодвигаешь губы. И все это сделано для того, чтобы унизить, унизить…

Александр Подрабинек: Абсолютное бесправие и угроза возобновления пыток могут подтолкнуть к мысли о самоубийстве.

Ильдар Дадин: У меня было очень большое желание покончить с собой, потому что просто физически не знаешь, куда деться от этого постоянного страдания.

Александр Подрабинек: Загнать человека в угол, чтобы ему некуда было деться, чтобы его единственной надеждой оставалось немилосердное к нему государство – это глобальная задача авторитаризма.

Тюрьма и лагерь – это концентрированное выражение авторитарного строя. Беспрекословно подчиняться лагерному начальству должны все без исключения – в этом смысл российской пенитенциарной системы. Поэтому в "образцовых" пыточных лагерях через истязание проходят все.

Ильдар Дадин: Насколько я знаю, пыткам подвергают всех вновь прибывших. Это такая традиционная процедура, чтобы сразу показать, что о тебя будут вытирать ноги, а ты должен благодарить за это. Тебе будут фабриковать 15 суток ШИЗО, а ты должен соглашаться. При этом ты знаешь, что они лгут, и они знают, что лгут. Но они должны видеть, что ты полностью сломлен.

Александр Подрабинек: Впрочем, надо признать, что не во всех колониях одинаковые порядки. Где-то они жестче, где-то мягче. Где-то пытают всех вновь прибывших, где-то – избирательно, наиболее опасных, с точки зрения лагерного начальства.

Лев Пономарев: Есть колонии, которые мы называем пыточными, там пытки стали ежедневными, то есть это практика содержания заключенных. Мы давно об этом говорим. И таких колоний десятки. Если у нас около тысячи мест содержания под стражей: около 700 колоний и около 300 СИЗО, то пыточных зон несколько десятков. Мы не можем точно сказать, сколько их, потому что иногда это совершенно черные зоны, о которых мы ничего не знаем. Как в физике бывает черное вещество, которое ничего не дает о себе знать, черные звезды, черные планеты (оттуда не исходит информация), так же у нас есть такие зоны. Но косвенно мы знаем, что там пытают.

Александр Подрабинек: Столь массовое применение пыток рождает закономерный вопрос: все ли надзиратели занимаются истязаниями заключенных? Действительно ли все лагерные надзиратели – прирожденные садисты?

Ильдар Дадин: Из массы, которая на утренних и вечерних проверках участвует в этом беспределе, как я заметил, обычно меньшинство непосредственно участвует в избиениях и обладает особой жестокостью. Но большинство абсолютно поддерживает их тем, что смотрит. Это такая круговая порука, они все обязательно повязаны тем, что соучаствовали не прямо физически, но видели и не препятствовали.

Алексей Галкин: На протяжении трех лет избивали меня и моих знакомых. За эти три года я не то что ни об одном сотруднике не могу хорошо сказать… Я могу сказать только об одном сотруднике, который ни разу меня не ударил.

Александр Подрабинек: Спрашивается: пытки заключенных – это инициатива местного лагерного начальства, дрожащего за свои теплые места, которых они могут лишиться в случае бунта заключенных, или это политика федеральной власти, и все указания лагерным начальникам идут с самого верха?

Лев Пономарев: Хочу привести яркий пример, который однозначно говорит о том, что это идет с самого верха. Есть Совет по правам человека при президенте, который возглавляет Михаил Александрович Федотов. Если раньше он всегда мог зайти в любую колонию, как и члены Совета, то по карельским колониям, где именно сейчас произошло прямое столкновение, ему это запретили, то есть руководство Федеральной службы исполнения наказаний не согласовало советнику президента Михаилу Федотову посещение карельских колоний.

Это прямое лобовое столкновение там, наверху – может быть, в голове одного человека. Ведь президент является гарантом прав человека в России, и есть советник президента, который должен гарантировать права, в том числе, и заключенных, а есть силовики – это вторая часть мозга этого человека. С одной стороны, он должен защищать права человека, а с другой стороны, силовики ему кладут доклады: сейчас ни в коем случае нельзя. К чему это приведет? Наверное, к краху страны, к полному восстанию.

Я не знаю, к чему это приведет. Они пишут какие-то страшные вещи. В голове что-то происходит, и в результате мы сейчас проигрываем.

Александр Подрабинек: Кто попадает в палачи? На эти должности люди идут с садистскими наклонностями или они становятся такими в процессе службы?

Лев Пономарев: И то, и другое. Бесспорно, есть садисты, которые там получают совершенно уникальные возможности, причем творческие. Мы подробно занимались карельскими колониями и подробно описали, по крайней мере, пять постоянных пыток, которым подвергаются в ШИЗО. С другой стороны, люди там развращаются безнаказанностью и привыкают к этому.

Александр Подрабинек: Привыкнув пытать людей, надзиратели получают от этого занятия большое удовольствие.

Алексей Галкин: 99% из 100 просто испытывали удовольствие от того, что они избивают.

Александр Подрабинек: Иногда на пытки приходит полюбоваться лагерное начальство – приходит как в театр ужасов. Жертвам пыток случалось отметить этот нездоровый интерес к истязаниям людей.

Ильдар Дадин: Одному из тех, кого избивали, намеренно задрали кофту на глаза, но он ее снял и тоже подтвердил, что Костьев, даже если не всегда прямо участвует в пытках, то всегда смотрит. Он очень хороший организатор, и он смотрит, как работает его машина пыток. Когда того человека избивали, пытались поставить на "растяжку", ему удалось стянуть вниз кофту, и он увидел, как Костьев сидел и наблюдал.

Александр Подрабинек: Как противостоять практике пыток? Понятно, что внутри этой системы, за решеткой противостоять пыткам практически невозможно, по крайней мере, законными способами.

Что можно сделать на воле? Что думает об этом правосудие? Все ли предусмотрел законодатель?

Законов, запрещающих пытки, много.

Конституция России, статья 21: "Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию".

Статьи 117 и 302 Уголовного кодекса РФ запрещают пытки и принуждение к даче показаний. Наказание – до семи-восьми лет лишения свободы.

А еще есть Конвенция против пыток 1984 года, отдельно – Европейская конвенция по предупреждению пыток, Международный пакт о гражданских и политических правах, Европейская конвенция о правах человека и многие другие международные договоры и соглашения.

И что из этого? Законы остаются на бумаге, а жизнь в России течет своим чередом.

Впрочем, странно было бы ожидать от полудохлого, практически парализованного российского правосудия эффективных мер против пыток.

Может быть, что-то может сделать неравнодушное общество? Что в таких случаях делают правозащитники?

Лев Пономарев: Мы находим адвоката, он едет в колонию и проводит адвокатский опрос. Это уже профессиональный документ. В адвокатском опросе все написано. Никто не может отобрать этот адвокатский опрос, он выносит опрос. Если заключенный – человек смелый, если он доверяет адвокату, то он пишет все, что с ним происходит. Вот эти книжки, которые я приготовил: три колонии – ИК-1 в Карелии, ЛИУ-4, ИК-7, где сидел Ильдар Дадин. Видите, написано – "Пыточные колонии Карелии. ИК-7. Адвокатские опросы". Это документы. Есть возможность общественного и профессионального контроля, но его надо развивать, а у нас сейчас это душат.

Александр Подрабинек: Однако попытки привлечь к ответственности преступников в погонах могут печально кончится для заявителей о преступлении. Тюремная система тут же переходит в контратаку. Сейчас Алексея Галкина за жалобы на произвол лагерной администрации привлекают к уголовной ответственности. Его обвиняют в заведомо ложном доносе.

Алексей Галкин: Мне грозит новый срок. Санкция статьи предусматривает до трех лет. Это может быть показательный процесс. Скорее всего, так и будет.

Александр Подрабинек: Длительное и масштабное существование пыточной системы в России выводит эту проблему из круга текущей политики или права. Это, скорее, проблема ментальная.

Как обычные люди относятся к проблеме пыток?

Лев Пономарев: Говорят, я не знаю, откуда взялась эта статистика, что каждый третий-четвертый мужчина в нашей стране к 60 годам сидел, то есть почти в каждой семье есть сидельцы. Казалось бы, должна быть ненависть, желание все это искоренить. Ничего подобного! Когда я веду передачи на радио и что-то возмущенно говорю, они мне говорят: слушай, но они же сделали, пусть бы они все там сдохли... Вот есть такая духовная скрепа. Я бы сказал, что люди сами так безразлично относятся к себе, к своей жизни, к насилию.

Александр Подрабинек: Действительно, что думает об этом человек с улицы? Наш корреспондент Святослав Леонтьев спросил у прохожих на улицах Москвы: "Может ли быть оправдано применение пыток в полиции или колониях?"

– Ни в коем случае! Я считаю, что любое физическое насилие – это против природы человека. Это неприемлемо.

– Нет, не может, потому что пытки – вообще уголовно наказуемое преступление.

– Нет, категорически, потому что это нарушение прав человека. Это вообще дикость какая-то, средневековье, инквизиция!

– Ни в коем случае! Средние века, что ли, инквизицию ввести?

– А то, что некоторые говорят – к особо опасным, плохим преступникам?..

– Кто это говорит, их и надо пытать. Они садомазохисты, пускай их и пытают, я не против, а чтобы нас пытали, мы категорически против.

– Нет, нехорошо пытать людей. Приговор выносить можно, а пытать нельзя.

– Это нигде не может быть оправданно.

– Нет, я всегда был против! Под пытками любой скажет, что угодно: я, например, скажу, что я поджег Рейхстаг вместо болгарского коммуниста Димитрова.

– Если человек совершил преступление против человека с телесными повреждениями, то для завершения этого дела можно применять пытки в колониях и в полиции.

– Нет, потому что это противоречит Конституции. Ведь мы живем в свободной стране, у нас никто не может применять ни к кому насилие, тем более на законодательной основе. А органы полиции представляют власть нашей страны. Применять насилие к людям бесчеловечно!

Александр Подрабинек: При таком почти единодушном осуждении пыток остается только удивляться, что информация о пытках не побуждает людей к активным общественным действиям.

Впрочем, что уж говорить об обычных людях, если сами заключенные иной раз отнюдь не готовы бить в набат, сталкиваясь с подобными случаями, даже когда имеют такую возможность.

Михаил Ходорковский, например, сидел в той же пыточной зоне, что и Ильдар Дадин. Возможно ли, что Ходорковский ничего не знал о пытках в своем лагере?

Лев Пономарев: Он сидел в пыточной зоне и в бараке. Несколько человек из этого барака нам уже рассказывали… Но он, может быть, не знал. Когда он вышел, он написал в интернете: слава богу, что в современных лагерях перестали пытать, избивать. Я ему тут же написал: Михаил Борисович, вы в своем уме, что вы говорите? Он мне не ответил. Я знаю этот девятый барак. Я сосредоточился на этой колонии ИК-7, потому что там сидел Ильдар Дадин, и я знаю, что там происходило в разные годы. Более того, мне рассказывали, что он даже спас одного заключенного. Он видел эти пытки, но почему-то не написал об этом.

Александр Подрабинек: Ильдар Дадин убежден, что Ходорковский не мог не знать о пытках в колонии.

Ильдар Дадин: Когда я 1 ноября впервые опубликовал письмо, смог прорвать эту блокаду, и поднялась информационная шумиха, я очень надеялся, что придет какой-то адвокат сообщать все это в деталях, требовать проверки и привлечения к ответственности садистов, которые это творили. Я очень надеялся на то, что Ходорковский сам там был и знал, что там творится, даже если прямо к нему это и не применяли. Мне рассказывали, что его там заставляли подметать с плаца. Я уверен, что он в курсе того, что там прессуют.

Я очень надеялся, что он, видя, что я пытаюсь сопротивляться, понимая, что я обыкновенный гражданский активист, что у меня особо нет средств, поможет с каким-то адвокатом. Ведь очень тяжело прорывать блокаду, даже адвокатов туда не пускают. К сожалению, его адвокаты говорили, что они туда приехали, но ко мне так и не прорвались. Я, естественно, не мог оттуда бороться, требовать: давайте, соблюдайте права, пропускайте адвокатов…

Александр Подрабинек: Равнодушие подавляющей части общества к ущемлению своих прав оборачивается нескончаемым произволом властей, в том числе властей запроволочного мира, организаторов и исполнителей системы наказаний.

Тюремная администрация настолько считает пытки нормальной практикой, что не стесняется выдавать освобождающимся заключенным паспорта с фотографиями, на которых видны следы побоев.

Недееспособность российского правосудия, казалось бы, не оставляет шансов на справедливость для жертв тюремного произвола. Но есть еще один механизм реализации прав – международный. Конвенция против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания, принятая в 1984 году в Нью-Йорке и ратифицированная Российской Федерацией, предусматривает универсальную юрисдикцию по делам о применении пыток.

Это в частности означает, что жертва пыток может подать иск в любой суд любой страны, независимо от того, имели ли место пытки в мирное или военное время, и находился ли преступник на территории этого государства. Однако на практике такие случаи исключительно редки, если иметь в виду масштабы применения пыток во всем мире.

Легко вспомнить осужденных Нюрнбергским трибуналом нацистских преступников, попавших под трибунал по Югославии сербских коммунистов во главе с Милошевичем, осужденных на пожизненные сроки специальным трибуналом организаторов геноцида в Руанде.

До рядовых палачей у международной юстиции руки не доходят. К сожалению, правосудие здесь достаточно избирательно. Судебное возмездие настигает только преступников международного масштаба. Сошка помельче от ответственности ускользает.

Что делать, когда исчерпаны все законные средства сопротивления произволу? В сущности, беззаконие оставляет людям только два пути: либо смириться с пытками, либо сопротивляться произволу незаконными методами.

Случалось ли, что заключенные сами сводят счеты с теми, кто подвергал их пыткам?

Ильдар Дадин: Я не слышал о таких случаях. Но когда я видел, что правды никак нельзя добиться, что тех, кто пытает, не привлекают к ответственности, а наоборот, тех, кто пытается привлечь, ломают и фактически убивают, у меня было желание после освобождения чуть ли не накопить на стрелковое оружие, и, если этих садистов никак нельзя привлечь, просто своими руками расправиться с ними. Не дай бог, чтобы до этого дошло! Я сделаю все, чтобы решить проблему правовыми средствами. Но когда беспредел творится в такой степени, что ты не знаешь, где добиться правды, и знаешь, что там по-прежнему убивают людей, такое желание появляется. Не дай бог, конечно, чтобы оно реализовалось на деле.