АДСКАЯ КУХНЯ

Владимир Сорокин. Манарага. – М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2017.

"Книга должна быть яркой: пылать и поражать"

Схлынула волна очередного исламского нашествия, европейские народы перемешались сильнее, чем ингредиенты американского плавильного котла, умные блохи скачут в мозгах и волосах новых космополитов, обогащая их разум и чувства, но литература продолжает бередить души и тела человеческие.

Тонкой взаимной связи кухни и библиотеки посвящен был фильм Питера Гринуэя, где одного из героев закармливали книгами до смерти, а после убийце настойчиво предлагали отведать мяса жертвы.

В Новом мире Владимира Сорокина новая элита предается тайному гастрономическому культу. Орден кухни готовит на открытом огне яства, используя в качестве топлива классическую литературу, желательно раритетные издания.

У этого культа есть своя история: первыми были прочитаны "Поминки по Финнегану", гастрономические чтения до сего момента законами запрещены, уже отгремели две войны, – с американским демпингом Дос Пассоса и Борхеса, и с немецкой подделкой – древними греками из собрания Геринга.

У этого культа есть профессиональные секреты: найти оптимальную скорость горения страниц, бороться с дымом, помнить о скрытых врагах – переплете, коленкоре, закладках, клее, засушенных цветках, насекомых в корешке.

У этого культа есть своя эстетика: хрустящий венский шницель на Шницлере, 700-граммовый стейк на "Шуме и ярости", лебединая грудка на "Докторе Живаго", говяжьи мозги на "Горе от ума"…

У этого культа есть своя этика, скажем, запрет на детские чтения: "Мальчик может навсегда застрять на дешевых куриных крылышках на "Питере Пэне" и требовать их во взрослом возрасте, так и не почувствовав вкус серьезной литературы".

Наконец, у этого культа есть свой фольклор: один клиент зарубил беременную жену и тещу на чтении "Преступления и наказания".

Так вот, герой романа – один из мастеров этой интеллектуальной кухни. Тайный романтик, он знает: если любить книгу по-настоящему, то она ответит взаимным теплом, и, будучи сыном гуманитария, внуком стоматолога, правнуком адвоката, праправнуком раввина, он "любит русскую классику, хотя не прочел и до середины ни одного русского романа".

"Пепел сожженных книг не стучит вам в сердце по ночам?"

Автора "Манараги" не упрекнуть в равнодушии к литературе, не только русской, но и мировой. Своими неутомимыми скитаниями "повар-блоха" Сорокина подобен Одиссею, скорее, не гомеровскому, но дублинскому. В своем романе Джойс часто прибегал к стилизации и пародии, так же поступает и "повар" Сорокин. На страницах книги возникают рэппер Добра – Толстой-гора (так называлось эссе Голдинга), рапсод трансильванских казаков-разбойников Гоголь, зооморф и самоед Ницше, начиненный кокаином драматург Блок, бесчисленные поставщики чувствительного бульварного чтива ("он – польский француз, майор, потерявший обе ноги в бухарестском "котле", герой, брошенный женою, петух, алкоголик, плейбой, дебошир и бильярдист; она – французская иранка, беженка, красавица, потерявшая под английскими бомбами в один миг пол-лица и всю семью, устроившаяся в массажный салон, ходящая в маске, живущая прошлым, тщетно собирающая деньги на новое лицо"), сценаристы новой "фабрики грез", злободневно перенесшие "Унесенных ветром" на лавандовые плантации Прованса. Нашлось место и нашим современникам, допустим, Прилепину, но его "неувесистое поленце" ожидает судьба премированного рассказа, который Леопольд Блум прочел в уборной.

Не забыл автор и либреттиста "Детей Розенталя"!

"Брикеты вместо дров"

Гомеровский Одиссей стремился на Итаку, кухонный Улисс с целью не вполне определился – то ли тропический остров, как у инженера гиперболоида, то ли пенсия умницы Дживза, обогащенного миллионами Вустера. Но Владимир Сорокин выпустил книгу в год столетия русской Революции и не даровал покоя и воли своему персонажу.

Кулинарная Одиссея ускоряется, точно сюжет "Крестного отца". Культ гастрономии и словесности сотрясает прагматическая революция (если искать исторические аналогии, то это Славная революция 1688 года в Англии), ибо "от гриля у господ – гастрит, а от подвалов – ревматизм". У революции непременно будет русский, но космополитический – набоковский – след, хотя отношение к русской кухне в романе настороженное:

"Вы никогда не увидите, что содержит в себе салат оливье, из чего сварена солянка, чем наполнены пирожки и что внутри кулебяки. Закрытый мир. – Но ведь все скрытое притягивает? – Только маргиналов".

"Море, пальмы, следы двух пар девичьих ног на песке…"

Итак, покой герою романа лишь снится, а жизнь его мелькает в аэропортах, отелях, вокзалах, чужих поместьях. Он окружен роскошью и прогрессом, искушаем ими, но не в состоянии замедлить бега времени. Этот агасферовский мотив сближает книгу Сорокина с Фицджеральдом. Вспоминаю его лапидарный мемуар-травелог "Проводите мистера и миссис Ф. в номер…":

"Мы считали, что Бермуды – вполне подходящее место, чтобы стать последним за много лет, проведенных в странствиях".