Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из эфира Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Какой английский нужно изучать в американских школах: литературный или уличный? В обсуждении участвуют обычные американцы, а также Джеймс Булле – вице-президент ассоциации English First, Джоан Куан – председатель Школьного совета графства Окленд, Ричард Бейли – профессор Мичиганского университета, Наташа Ефимова – ученица школы, где большинство говорит на Black English, Александр Генис – писатель, Рая Вайль – журналистка. Впервые в эфире 23 января 1997 года.

Марина Ефимова: 19 декабря 1996 года в американских газетах появились сообщения о том, что Школьный совет графства Окленд в Калифорнии принял резолюцию считать так называемый Black English, "черный английский", то есть жаргон, на котором говорят черные жители бедных городских районов, равноправным легитимным языком. В связи с этим школьников, говорящих на этом языке, следует обучать нормативному английскому как иностранному языку. Соответственно, учителям предписывается брать курсы по изучению Black English, с тем чтобы успешнее вести программы двуязычного обучения. О том, что произошло в следующие несколько дней, пишет обозреватель журнала US News and World Report Джон Лио.

Диктор: "Общенациональный взрыв смеха заглушил даже возмущенные возгласы, например, афроамериканского лидера, священника Джесси Джексона, назвавшего решение оклендского Совета "капитуляцией, граничащей с позором". Не было такого комика или карикатуриста, который бы не откликнулся на это событие. Негритянский комик Билл Козби, в частности, попросил, чтобы фильмы, в которых герои изъясняются на эбоникс, выпускали с английскими субтитрами. Кто-то из еврейских шутников потребовал равноправия, а именно – введение в английский язык обычая отвечать вопросом на вопрос. "Как вы себя чувствуете?" – "А как я должен себя чувствовать?"

Любители красочных этнических вкраплений предложили заменить английское слово "understand” ("понимать") выразительным итальянским "capiche", и вялое "no" железным русским "нет". Все это – признаки выздоровления общества по сравнению, например, с 1979 годом, когда федеральный судья в Мичигане вынес судебное определение, что недостаточное уважение к жаргону Black English будет считаться формой дискриминации. Тогда общественность угрюмо молчала, и учителям младших классов университетского города Энн-Арбора даже пришлось какое-то время посещать курсы, где их учили говорить на Black English, получившем официальное название эбоникс. Но под давлением здравого смысла эти нововведения постепенно сошли на нет.

Марина Ефимова: Как отреагировал на новую попытку легализировать Black English народ? Об этом репортаж нашего корреспондента Раи Вайль.

Рая Вайль: Все мои собеседники на этот раз – афроамериканцы. Репортаж я готовила в районе 125-й улицы и Мэдисон-авеню, в самом центре Гарлема. Здесь все говорят на так называемом Black English. Миа Фитцджеральд работает в местном полицейском управлении.

Миа Фитцджеральд: Я категорически против этого. Эбоникс – это сленг, на котором говорят необразованные люди. Зачем, скажите на милость, учить этому наших детей?

Рая Вайль: Миа недавно окончила Полицейскую академию. В Гарлеме служит всего несколько месяцев. "Если бы в Нью-Йорке сленг признали официальным языком, – смеется моя собеседница, – я, пожалуй, переехала бы в другой штат. Тем не менее понимать эбоникс приходится – работа обязывает. Хотя я бы предпочла изучать какой-нибудь иностранный язык, например русский".

35-летний Садики, родом из Эфиопии, живет в Гарлеме уже много лет.

Садики: Мое мнение – это было бы здорово, если бы в школе изучали эбоникс. Чем больше людей будет говорить на эбоникс, тем легче будет найти работу нашим детям. Я вырос с этим языком, и я хочу, чтобы на нем создавалась литература.

Рая Вайль: Не исключено, что в будущем это случится, но пока я с трудом понимаю Садики. А он говорит, что эбоникс легче, что это, так сказать, упрощенный английский. Вместо длинного "How do you do?" – короткое "Heeman". Мой следующий собеседник, Стив, родился и вырос в Гарлеме.

Стив: Это глупость – преподавать сленг в школах. Они что, пытаются таким образом понять нашу культуру? Хотят помочь нам? Нам это не нужно. Глупость и еще раз глупость!

Рая Вайль: Луис Джей говорит на Black English, приводит примеры: привет, что слышно, как дела…

Луис Джей: Здесь, на гарлемских улицах все так говорят, мы привыкли и понимаем друг друга. Проблема в том, что когда мы попадаем в другой мир, в другое общество, никто не понимает нас. Изучать надо то, что полезно для жизни. А ломаный английский? Нет, этого нам не нужно.

Рая Вайль: И еще одно мнение. Мой собеседник – латиноамериканец, родом из Пуэрто-Рико.

​Пуэрториканец: Это правда, в стране многие объясняются на сленге, но это не значит, что его нужно возводить в категорию национального языка. Я вообще не верю в двуязычное обучение – это только создает путаницу в головах у детей и мешает им хорошо и быстро усвоить английский. Вот вам пример. Мою дочь определили в школе в двуязычный класс. Уроки она делала, экзамены сдавала, наконец, окончила среднюю школу. А "Нью-Йорк таймс" читать не может – такой маленький у нее словарный запас. Из-за двуязычного обучения на правильном английском так никогда и не будет говорить.

Марина Ефимова: Слова последнего Раиного собеседника подтверждает и Джим Булле – вице-президент ассоциации English First.

Джим Булле: Мы – страна эмигрантов, и язык – одна из самых важных нитей, которые нас связывают. Единственный способ изучить язык – это погрузиться в него. Что они делают в двуязычных школах? Целый день говорят на испанском, китайском, фарси, и всего два часа в неделю посвящают английскому, который изучается в качестве иностранного языка. Окончив такие школы, подростки безнадежно отстают от англоязычных сверстников. Исследования показывают, что 91 процент двуязычных программ не стоят почти ничего. В результате мы тратим по меньшей мере восемь миллиардов долларов в год впустую. Мало того, играя с идеей двуязычного образования, мы губим будущее детей. Известно, что хорошо овладеть любым языком можно только в юном возрасте. Если мы сейчас уступим и позволим учить детей афроамериканцев на так называемом эбониксе, какое у них будет будущее? Полуграмотных, обреченных на второсортную работу людей, ругающих школу? Я считаю, что необходимо узаконить английский в качестве единственного рабочего языка учебных заведений. Обучение иным языкам надо отдать семье.

Марина Ефимова: Казалось бы, дело ясное – душа горит защищать английский язык с той же страстью, с какой мы защищаем нормативный русский от "тусовок", "оттяжек", от "пОртфелей", "польт", "килОметров", от выражений "Женщина, вы крайняя?" и "подъезжая к станции, у меня слетела шляпа". Однако выслушаем все мнения и, в первую очередь, мнение оклендцев. Например, председателя Школьного совета Джоан Куан.

Джоан Куан: Уже десять лет существует пробная школьная программа, представляющая собой методику обучения переводу с эбоникс на стандартный английский. Но мы не обучаем детей эбониксу, как многие думают. Нам приходится использовать обороты, принятые в эбоникс, и не только для того, чтобы дети лучше понимали наши объяснения. Дело еще и в том, чтобы дети, чьи родители не говорят на стандартном английском, не чувствовали себя в унизительном положении, чтобы их гордость не была уязвлена. Не забудьте, что речь идет о черных детях, которые, естественно, вовлечены в расовые конфликты. То есть большую роль играют психологические особенности отношений между учениками и учителями.

​Марина Ефимова: Почему нужно уж с такой трепетной бережностью относиться к безграмотности? Я сама помню, как в 1946 году, после войны, в ленинградских школах оказалась масса неграмотных подростков. Наверное, они натерпелись обид, но как-то учителя сумели их выучить грамоте, не прибегая к двуязычному обучению. Впрочем, от сравнения с пресловутыми "добрыми старыми временами" меня остановила моя собственная дочь Наташа. Здесь, в Америке, она училась в школе, где было 75 процентов черных учеников, из которых почти все говорили друг с другом на Black English, а на последнем курсе университета Наташа проходила учительскую практику в Гарлеме.

Наташа Ефимова: Мне кажется, что основная разница – это вопрос социального статуса. Американские черные дети помимо того, что учительница им говорит: знаешь, брат, у тебя мама неправильно говорит, и вообще, таких слов нет, как ты произносишь. Но даже если подобное говорилось российским деревенским детям, они понимали, что их классовое происхождение – самое лучшее. А черные дети – каждый день им напоминает общество, что они вообще все неправильные, не только язык, но и цвет, и запах, и волосы не те. Так что – что касается комплекса неполноценности, черные дети гораздо более уязвимы, чем их аналоги российские.

Марина Ефимова: Значит ли это, что ты одобряешь методику обучения на эбониксе?

Наташа Ефимова: Я считаю, что это – поцелуй Иуды, потому что довольно-таки известная черная писательница попробовала создать такой курс черного английского в Городском университете Нью-Йорка, и она наткнулась на то, что в черном английском фактически отсутствуют выражения, которые передают абстракцию, и этот язык не предусматривает абстрактное мышление. И я думаю, что это черта многих народных диалектов, и это – пожалуйста. Но, учитывая проблемы черных детей именно с артикулированием своих чувств, благодаря чему они бы могли разрешить всякие конфликты словесно, а не ножами, не оружием, и лишать их способности мыслить, разговаривать и рассуждать абстрактно – это вообще преступление.

Марина Ефимова: У профессора Мичиганского университета Ричарда Бейли я спросила, что, собственно, представляет собой Black English, что это: диалект, сленг или просто неграмотный английский?

Ричард Бейли: Такого точного определения нет, конечно, но, бесспорно, что это устойчивый вариант английского. В некоторых своих оборотах – на редкость архаичный, в некоторых – на редкость модернистский, иногда очень изобретательный и яркий, однако в социальном смысле – чрезвычайно спорный.

Марина Ефимова: Спорный потому, я думаю, что будучи, как вы утверждаете, диалектом, это в то же время ломаный английский. Я постоянно слышу, например, как черные подростки вместо слова "to ask" ("спрашивать") говорят "to aks".

Ричард Бейли: Вот как раз любопытен ваш пример. Правописание слова "ask" в средневековом английском, на котором писал Чосер, было "aks", и сохранение этой формы произошло потому, что эбоникс во многом берет начало из старинных Библий, которыми пользовались рабы. То есть это никак нельзя назвать безграмотностью. Это – архаический оборот. Выходцы из Африки живут на этом континенте четыре века, и их вклад в американскую культуру вообще и в язык в частности огромен. Вспомните хотя бы два примера, когда белые писатели построили свои произведения на южном негритянском диалекте – Джоэль Харрис в своих "Сказках дядюшки Римуса" и Марк Твен, чья книга "Приключения Гекльберри Финна", можно сказать, наполовину написана на красочном языке, которым изъясняется Джим.

​Марина Ефимова: Что касается современной массовой культуры – кино и телепрограмм, то она полна этого диалекта, сленга или разговорного народного языка, называйте как хотите. Из Black English родился даже собственный поэтическо-музыкальный жанр – рэп – который, правда, как стремительно появился, так и стремительно исчез.

Профессор Бейли, я хочу вам рассказать одну историю. Из государственной школы моя дочь вынесла два языка. От учителей – English, от соучеников – Black English. И я не знала, приходить мне от этого в ужас или в восторг. Мои приятельницы сказали мне: "Не бойся, ей это только поможет". И действительно. Однажды она поздно ехала в метро. На пустынной станции к ней подошел нищий афроамериканец и попросил мелочи. Наташа сказала, что у нее не осталось ни цента, только жетон метро. Нищий говорит: "Ну да, так я и поверил". Махнул рукой и пошел. Наташа обиделась и крикнула ему вслед: "Word is bond!" – клятва, которая на Black English означает "мое слово верное". Нищий страшно смутился, прижал грязные руки к сердцу и говорит: "Бэби, может быть, тебе нужны деньги? Возьми у меня десятку! Отдашь, когда сможешь". Теперь уже Наташа смутилась: "Да нет, что вы, – говорит, – спасибо! Мне нужно только до дома доехать". "Бэби, – сказал нищий, – если будет нужда, всегда приходи на угол Бродвея и 57-й. Если меня не будет, спроси у ребят, где Чарли".

Ричард Бейли: Теперь в мире все больше и больше двуязычных и даже трехъязычных людей, и это нормально. Ваши дети, к примеру, говорят на стандартном английском и на стандартном русском, не смешивая два эти языка в некую безграмотную смесь. Так и американские дети, если их правильно учить, они вполне способны говорить на двух языках, на своем диалекте, будь то индейский, эбоникс или идиш, и на стандартном английском. Этого и должны добиваться школы.

Марина Ефимова: Профессор Бейли, а были ли в истории примеры того, как внутри одного языка на основе диалекта вырастал другой? Впрочем, тот же идиш. На этом языке были написаны замечательные литературные произведения, включая романы лауреата Нобелевской премии Башевиса-Зингера.

Ричард Бейли: Я вам приведу и более простые примеры. Когда в Англию в середине 11-го века пришли норманны, они сделали официальным языком французский. Если в Англии 12-13-го веков вы хотели добиться успеха, вы должны были выучить французский. А когда на рубеже 14-го века норманны ушли из Англии, они оставили после себя уже неразрывно спаянную смесь двух языков, на которой говорил народ, и этот новый язык был неузнаваем. Идиш был языком, создавшимся под большим влиянием немецкого. А возьмите иврит. Еще век назад на нем никто не говорил, это был язык Торы, язык ученых талмудистов. Нельзя было даже представить себе, что на этом языке можно объясняться в любви. Но национальное движение вызвало этот язык к жизни, и теперь на нем говорит целая страна. Так что если народ захочет, он может любой язык сделать языком власти и престижа.

Марина Ефимова: Каковы же ваши предсказания относительно будущего Black English?

Ричард Бейли: Представителей других рас становится в США все больше и больше: латиноамериканцы, афроамериканцы, выходцы из Азии. В калифорнийских школах сейчас большинство учеников составляют этнические меньшинства. Когда эти дети вырастут, они довольно сильно изменят английский язык в Калифорнии наподобие того, как это произошло в 12-м веке в Англии.

Марина Ефимова: Неужели вам не жалко терять ваш чудесный язык?

Ричард Бейли: Нет, у меня нет ностальгических чувств. Язык постоянно меняется. Вспомните, что язык, на котором писал Чосер, уже никто не понимает, он требует перевода с Middle English. Те выражения или произношение, которые еще сто лет назад в Англии считали вульгарными и полуграмотными, сейчас стали не только нормой, но и образцом языка. Я уверен, что через сто лет человек, занявший мою должность, будет преподавать совершенно не тот язык, который преподаю я, и я ничуть об этом не жалею.

​Марина Ефимова: Профессору Бейли можно возразить, конечно, что даже если каждый язык обречен на неминуемые перемены, это не значит, что его носители должны безропотно принимать любое новшество, каким бы мусорным, вульгарным и чужеродным оно ни было. Мы имеем право сопротивляться, в конце концов. Что касается современного молодого афроамериканца, то его мало трогает возможная победа эбоникса в 22-м веке. На днях уже упомянутый в этой передаче комик Билл Козби встречался с выпускниками колледжа "Ниагара Колледж".

– Между теми ребятами, – сказал он, – которые говорят на стандартном английском языке, и теми, кто говорит на Black English, только одна разница: первые уже нашли работу, а вторые – еще нет.

Мистер Булле, чем вы вообще объясняете популярность языка Black English среди подростков?

Джим Булле: Я бы не сказал, что он столь популярен. Пресса сейчас явно преувеличивает этот феномен. Подавляющее большинство афроамериканских школьников, с которыми мне приходится общаться, говорят на замечательном английском. Я уж не говорю о том, что с возрастом желание говорить на эбониксе вовсе исчезает. Я бы объяснил кажущуюся популярность этого афроамериканского языка как проблему роста. У каждого юного человека наступает в жизни момент, когда ему хочется выделиться из семьи, заявить о своей индивидуальности. Эбоникс – то, что выделяет его из привычной среды. Причем этот сленг постоянно видоизменяется для того, чтобы старшие как можно меньше понимали его. От нас требуется одно – обучить детей стандартному английскому и дать им самим решать, на каком сленге общаться между собой.

Марина Ефимова: Подведем итог. У микрофона Александр Генис.

Александр Генис: В США говорят по-английски и еще на полудюжине разновидностей английского языка. Среди них специалисты различают азиатский Pigeon English, южноафриканский английский, еврейский английский, русский английский и, конечно, афроамериканский английский – язык чернокожего меньшинства США. Все эти версии отличаются от стандартного английского, но это еще не значит, что речь идет о порче языка.

Либеральная англо-американская лингвистика в принципе отрицает нормативный подход. С этой крайне симпатичной мне точки зрения словарь не диктует норму, а фиксирует реальную лингвистическую ситуацию. Это означает, что негритянский английский – органичный культурный феномен. Проблема не в том, что с ним делать, – язык, как всякое живое явление, сам с собой разберется, – вопрос в другом – в статусе. Можно ли признать негритянскую версию английского официальным языком афроамериканцев? Вот с этим, по-моему, категорически нельзя согласиться, ибо такой подход противоречит всей славной истории борьбы негров в Америке за свои гражданские права.

Суть любого расизма проста – судят не личность, а расу. Соответственно, суть борьбы с расизмом и заключается в том, чтобы вернуться к цивилизованному подходу, увидеть в толпе человека. В Америке, казалось бы, этот принцип проще осуществить, чем где бы то ни было. Ведь США отличаются от других стран тем, что основали их не разные народы, а разные личности. Понимать это нужно буквально. Каждый приезжал в Новый Свет сам по себе, чтобы стать здесь американцем. Америка – добровольный союз не народов, а личностей. У этого правила есть трагическое исключение – негры, которые попали в Новый Свет не по своей воле. За эту, самую страшную ошибку в своей истории, страна заплатила тем, что американский народ распался на две неравные части – негры и все остальные. Тут-то мы опять возвращаемся к проблеме языка.

Дело в том, что как бы благородны ни были мотивы защитников негритянского английского, объективно их идея ведет к закреплению этого неравенства, к ложной и опасной концепции: одна страна – два народа. Между тем, главная заслуга Мартина Лютера Кинга, чей день рождения Америка недавно отметила, заключалась как раз в том, что Кинг хотел не увековечить деление на черную и белую Америки, а уничтожить его навсегда. Он верил, что его миссия не в том, чтобы защитить особую негритянскую судьбу, а в том, чтобы заставить американцев осознать себя единой нацией, одним народом. Он боролся не за права негров, а за права человека, в том числе за право каждого американца быть американцем. И не зря свою знаменитую речь "I have a dream" негритянский лидер Мартин Лютер Кинг произнес на языке Декларации Независимости и Авраама Линкольна.

Марина Ефимова: Остается сообщить, что блицкриг, который Америка устроила калифорнийским преобразователям, закончился отменой решения Школьного совета Окленда усыновить Black English. Но это – не первая и не последняя атака на английский язык. Такие же были предприняты в 1973-м и в 1979-м, как уже упоминалось, и в 1991-м. Нет сомнений, что предстоят и новые. Битва за английский язык продолжается.