Подводя итоги 2016 года, обозреватель “Нью-Йорк Таймс” Дэвид Брукс вручил традиционную премию за лучшее эссе известному американскому синологу Перри Линку. Его книга “Анатомия китайского языка” вызвала огромный интерес и за пределами круга специалистов. Линк пытается объяснить различия между западным и китайским мировоззрением фундаментальными особенностями западных, преимущественно индоевропейских языков и классическим китайским языком. В первых преобладают существительные, во вторых – глаголы. Линк показывает это, сравнивая сходные по объему “Апологию Сократа” с “Аналектами”. Платон использует в полтора раза больше существительных, чем Конфуций.

– Приоритет глаголов над существительными, – предполагает Перри Линк, – помогал китайским мудрецам избавиться от нерешаемых вопросов западной философии, вроде отношения между сознанием и материей.

Подход Линка, который делает из своего наблюдения далеко идущие, в том числе и политические, выводы, открывает новое поле для исследований.

Надо заметить, однако, что такого рода гипотезы, связанные с радикально отличным китайским языком и культурой, выдвигались на протяжении веков. Еще во времена Ренессанса верили, что в Китае сохранился язык, на котором говорили до Вавилонского столпотворения. Лейбниц надеялся создать по образцу китайского универсальный “предметный” язык ученых, способный заменить латынь. Фрейд считал иероглифы (не только китайские, но и египетские) языком снов, ибо они, как и символы подсознательного, могут одновременно означать противоположные понятия. Классик отечественной синологии академик В. Алексеев напрямую связывал своеобразие китайской культуры с “иероглифическим мышлением”. Но создание лингвистической “китайской утопии”, заметно повлиявшей на западное искусство, – заслуга американского востоковеда Эрнста Фенелозы.

– Китайский язык, – утверждал он, – бессознательно делает то, к чему стремится всякий поэт: возвращает вещам их эстетическую природу – живую свежесть и красоту. Разобравшись в устройстве иероглифического языка, западные поэты смогут восстановить утраченное.

Иероглиф – незарастающая дыра в прошлое, живой колодец времени. В отличие от фонетической письменности, иероглифика не дает забыть языку о своем происхождении. Например, знак, обозначающий человека, – стилизованное изображение фигуры с расставленными ногами и гордой осанкой, которая подразумевает, что так можно стоять только на своей земле.

Более того, Фенелоза считал эстетику ключом к мировоззренческим переменам, что впервые сделают нашу планету единой. В этом утопическом контексте китайскому языку отводилась роль ментального переключателя, способного изменить привычную картину мира, а значит, и сам мир. Эта возможность, как считал Фенелоза, заложена в самой природе китайского языка, лишенного грамматики, что позволяет ему избавиться от диктата синтаксиса, ибо “человек не мыслит предложениями”. Нет в китайском языке и частей речи в западном понимании. Он состоит, по описанию Фенелозы, не из существительных, и не из глаголов, а из особых “живых” слов, в которых вещь и процесс не отделены друг от друга. В своем главном и до сих пор не переведенном на русский трактате Фенелоза, предвосхищая рассуждения Перри Линка, писал:

“Настоящих существительных, то есть изолированных вещей, нет в природе. Действие разлетается от слова, как электричество от голого провода. Вещь – лишь моментальный снимок процесса. Но наш глаз объединяет существительное с глаголом: вещи в движении, движение в вещах. Это и передают иероглифы: солнце над горизонтом – рассвет”.

Эксперты-синологи никогда не относились всерьез к Фенелозе. Уже потому, что в современном китайском 90 процентов иероглифов выполняют фонетическую функцию, это не изображение вещей, а записанные звуки. К тому же китайский язык нового времени отнюдь не лишен грамматики. Да и прозрачность его этимологии не большая, чем в других языках. Для китайца первоначальный смысл слова также стерт автоматическим употреблением, как и для нас. И тем не менее новая работа Перри Линка и окруживший ее ажиотаж демонстрируют постоянный интерес Запада к китайской культуре как плодотворной альтернативе.

Существование равной, но принципиально отличной от нашей культуры – интеллектуальный вызов, позволяющий сравнить и понять не столько чужой, сколько собственный опыт. Ведь на себя можно посмотреть только со стороны.