"Нет такой любви к женщине, ради которой можно было бы изменить родине!" – как-то в запальчивости произнес Вячеслав Михайлович Скрябин, более известный миру и истории под партийным псевдонимом Молотов. Он знал, что говорил: когда Политбюро решало вопрос о судьбе его любимой жены, которую было решено арестовать за "неправильное" поведение во время визита в Москву Голды Меир и другие прегрешения, протест Молотова свелся к тому, что при голосовании он воздержался. Видимо, боялся изменить родине, которая давно уже отождествлялась для него со Сталиным. С момента смерти самого верного сталинского паладина, одно время бывшего человеком номер два советского режима, 8 ноября исполняется 30 лет.

Вячеслав Молотов прожил очень долгую жизнь – 96 лет, несмотря на несколько перенесенных инфарктов. Он ни в чем не раскаивался, до конца своих дней оставался верным памяти Сталина. Об эпохе репрессий, к которым он имел самое непосредственное отношение, он в конце 70-х годов писал так: "При вынужденно безотлагательном проведении решительных мер по выкорчевыванию и разгрому упомянутых контрреволюционных группировок и организованных ими преступных банд, готовивших государственный переворот, – а это было признано самими обвиняемыми на открытых судебных процессах – имелись, конечно, и серьезные ошибки и неправильности, которые не могут не вызывать глубокого сожаления. Особенно по той причине были возможны такие ошибки, что на отдельных стадиях расследование попадало в руки тех, кто затем сам был разоблачен в предательстве и разных враждебных антипартийных и антисоветских делах. Эти запоздало разоблаченные перерожденцы – предатели в органах госбезопасности и в парторганизациях, как это очевидно, иногда сознательно толкали к некоторым неправильным мерам, направляя их против честных партийцев и беспартийных. Партия, Советское государство не могли допускать медлительности или задержек в проведении ставших совершенно необходимыми карательных мероприятий". (Этот отрывок из одной из "теоретических работ" Молотова, к которым он имел большую склонность на пенсии, приводит в своих "Ста сорока беседах с Вячеславом Молотовым" поэт Феликс Чуев).

В массовом сознании Молотов ассоциируется прежде всего с соглашением о разделе Восточной Европы, подписанным им в Москве в 1939 году с министром иностранных дел нацистской Германии Иоахимом фон Риббентропом, да с бутылками с зажигательной смесью, прозванными финскими солдатами во время "зимней войны" 1939–1940 годов "коктейлями Молотова". Почему-то не Сталин, а именно Молотов запомнился тогда финнам – ему же была посвящена и песенка "Нет, Молотов", в которой они издевались над советской агрессией и порядками в СССР:

В конце жизни Вячеслав Молотов, попавший при Хрущеве в опалу, дождался частичной реабилитации: в 1984 году его восстановили в рядах КПСС, причем партбилет престарелому большевику вручил в Кремле лично тогдашний генсек Константин Черненко. Доживи Молотов до сегодняшних дней, возможно, реабилитация была бы еще более полной – во всяком случае внук Молотова, политолог Вячеслав Никонов, с гордостью вышел на акцию "Бессмертный полк" с портретом деда.

О Вячеславе Молотове, его роли в советской истории, сталинизме и неосталинизме в интервью Радио Свобода рассказывает российский историк, автор ряда книг о Сталине и его окружении, профессор Олег Хлевнюк.

– Вся карьера Молотова, если не заниматься ею как специалист, а смотреть со стороны, выглядит очень прямолинейно. Стал большевиком, кажется, в 16 лет, и так и ориентировался на самые жесткие большевистские установки, вначале ленинские, потом сталинские. Как вы считаете, что было главным в его характере? Это был догматик, фанатик, несгибаемый человек? Что стояло в центре этого постоянства?

– Строго говоря, Молотов менялся вместе с большевизмом. Потому что, конечно, дореволюционный большевизм – это что-то одно, революционный – это что-то другое, сталинский большевизм – третье, послесталинский – четвертое. Конечно, Молотов был догматиком, как и многие революционеры, человеком, который оставался верен тем теориям, азы которых он некогда освоил и которые казались ему истинным марксизмом. Это представление о том, что идеальное общество можно построить, но для этого нужно захватить власть и удерживать ее любыми силами. Правда, как и всегда, когда речь идет о большевиках, достаточно сложно понять, чтó они делали в силу тех обстоятельств, в которые попадали, и когда они сами создавали эти обстоятельства, причем их действия мотивировались некими идеологическими постулатами. У меня есть стойкое впечатление, что они скорее использовали разного рода теории, часто меняя их, просто для того, чтобы обосновать и оправдать какие-то свои действия.

​– В своих отрывочных набросках к так и не написанным воспоминаниям, это начало 60-х годов, Молотов несколько раз пишет о Сталине в нелестных выражениях: "Коба зазнался", "Коба возомнил о себе бог знает что" и так далее. В то же время известно, что он до конца своей очень долгой жизни чтил Сталина, любое застолье начинал с тоста в его честь. Что у них были за отношения? Это отношения хозяина и подручного или все-таки соратников? Возражал ли когда-нибудь Молотов Сталину?

– Возражал. В принципе, у Сталина с Молотовым действительно были более сложные отношения, чем со многими другими соратниками. Так сложилась жизнь, что со Сталиным они сошлись в 1917 году, какое-то время даже жили в одной квартире, работали вместе, так Молотов уже при нем и остался. Важнейшим периодом было время борьбы за власть в 20-е годы, когда Молотов на самом деле очень сильно помог Сталину получить власть, он был одним из самых деятельных персонажей сталинской фракции. Он делал очень много рутинной, незаметной работы во внутрипартийной борьбе, он работал с аппаратом. Сталину было бы без него достаточно сложно. Последствия этого были двоякими. С одной стороны, они стали очень близкими соратниками, даже друзьями в 20-е годы. С другой стороны, Сталин до конца своих дней чувствовал, что Молотов более независимая фигура, чем многие другие люди из его окружения, тот же Каганович, например, или Микоян. И Кагановича, и Микояна Сталин, что называется, сделал своими руками, а Молотов был деятелем, который, наоборот, помогал делать Сталина. Из этого противоречия вытекали практические последствия. С одной стороны, мы видим, что Сталин до конца своих дней так и не тронул Молотова, но с другой – он постоянно организовывал против него очень чувствительные атаки, которые должны были Молотова держать в напряжении и в подчиненном положении.

– Наиболее жесткой такой "атакой" был арест жены Молотова, Полины Жемчужиной?

– Да, можно так сказать. Но это постепенно развивалось. В 1939 году была предпринята первая атака на Жемчужину, ее обвинили во всяких связях с врагами, сняли с работы. Потом, уже в 1948 году, ее все-таки арестовали. Это все сопровождалось в конце 30-х арестами среди секретарей Молотова, его близких сотрудников и так далее. А уже в 1952 году был пик, Сталин очень резко критиковал Молотова на XIX съезде партии и отказался его вводить в состав "ближнего круга". Сталин отсек его не от формальных должностей, а от реально существовавшей руководящей группы. Тем не менее, Молотов был одним из политических долгожителей, несмотря на все эти уколы, удары, все-таки он сохранил жизнь.

– Его участие в репрессиях – известная, задокументированная вещь, его подпись стоит рядом со сталинской на многих расстрельных списках. Был Молотов идейным палачом или просто исполнителем?

– Если говорить о репрессиях 1937–38 годов, то, несомненно, их инициатором, постоянной, наиболее активно действующей силой с политической точки зрения был сам Сталин. Именно он подписывал почти все директивы, которые регулировали эти массовые операции НКВД. Именно он занимался непосредственным контролем за деятельностью НКВД, Ежова. Он постоянно получал от Ежова огромное количество бумаг, протоколов допросов, отчетов, отдавал соответствующие распоряжения. Осталось довольно много документов, в которых он направлял эти репрессии, называл новые адреса, давал задания по поводу методов проведения чисток. Таких распоряжений от остальных членов высшего советского руководства не сохранилось. Скорее всего, они просто подтверждали чисто формально то, что предлагал Сталин, действительно, сохранились их подписи на некоторых решениях политбюро, на этих так называемых расстрельных списках, которыми утверждались определенные санкции – или лагерь, или расстрел – в отношении номенклатурных работников, руководителей центральных и региональных. Так вот на этих списках подпись Сталина присутствует практически всегда, а всех остальных членов политбюро, включая Молотова, не всегда. Когда им посылали – они подписывали, не посылали по какой-то причине – не подписывали. Сталин был тем, кто всё это организовал. Все остальные деятели вокруг Сталина, так скажем, поднимали руки, потому что должны были поднять руки.

– Значительная часть карьеры Молотова связана с внешней политикой. В этой связи два вопроса. Первый: почему именно его "бросили на дипломатию" в 1939 году, хотя до этого он никакой связи с внешней политикой не имел? Почему им заменили Максима Литвинова? И второй вопрос: насколько самостоятельной фигурой был Молотов как дипломат? Всем известен пакт Молотова –Риббентропа, – но это пакт Молотова или в большей степени пакт Сталина?

– Да, конечно, это пакт Сталина, как, кстати, и Гитлера. Риббентроп и Молотов были фигурами в данном случае второстепенными, подчиненными, исполнителями того, что было решено высшими руководителями. Почему его Сталин назначил наркомом иностранных дел в 1939 году? Я думаю, дело было так: Сталин решил полностью сосредоточить внешнюю политику в своих руках, ему нужен был некий проводник его идей, его курса, с которым он бы мог часто встречаться, с которым ему было бы комфортно и в котором он был бы уверен, что этот человек будет проводить адекватно то, что имеет в виду Сталин. Литвинов явно не принадлежал к этой категории, потому что, во-первых, он был менее значительной фигурой в большевистской иерархии, во-вторых, он не был близок к Сталину. Кроме того, он был человеком с какими-то своими внешнеполитическими идеями. Сталину все это было не нужно. Поэтому пал выбор на Молотова. Не говоря уже о том, что при общении с нацистскими лидерами Сталину было очень неудобно опираться на наркома-еврея. Я думаю, для самого Сталина это не имело большого значения, но он, вполне возможно, учитывал совершенно очевидные пристрастия Гитлера. В принципе, Молотов проводил то, что считал нужным делать Сталин, он был рупором Сталина. По крайней мере, мы не знаем ни одного случая, когда в каких-то серьезных вопросах внешней политики Молотов проявлял самостоятельность.

​– К переговорам с Гитлером в Берлине в ноябре 1940 года это тоже относится?

– Естественно, он же получил все необходимые директивы. Кстати, сохранился документ, на котором написано, что директивы получены на даче товарища Сталина. Там всё по пунктам, что и как обсуждать. Если взять ход переговоров, то мы видим, что Молотов упорно ходит по кругу, добивается от Гитлера определенных, очень понятных и точных обещаний, которые явно были согласованы в Москве. Там не идет речь о каких-то компромиссах, о каких-то изменениях позиций, он просто повторяет постоянно: мы хотим это, это, это. А Гитлер в ответ пускается в какие-то длинные рассуждения, откровенно тянет время, ничего не хочет обещать. Вот так они и разговаривают. Собственно говоря, главные выводы из этой встречи были сделаны уже в Москве и направлены Гитлеру от имени Сталина, а не Молотова: предлагался определенный размен во внешнеполитических вопросах. Но Гитлер просто не ответил на это послание Сталина.

– Долгие годы Молотов воспринимался как человек номер два советского режима. Однако Сталин умер, но Молотову не удалось стать его преемником. Более того, в 1957 году, как известно, Молотов и его союзники по так называемой "антипартийной группе" проигрывают Хрущеву. Почему Молотов в итоге потерпел поражение?

– Молотов начал свою послесталинскую карьеру с не очень выгодных позиций. Он был отстранен при Сталине от высшей власти, то есть не вошел в руководящую группу, которая называлась тогда Бюро президиума ЦК. И его вернули в руководство, что называется, милостью тех руководителей, которые действительно после смерти Сталина многие вещи решали, – это, прежде всего, Маленков, Берия, Хрущев, Булганин. Дело было не в их "доброте душевной", а в том, что им нужно было поддерживать определенный баланс сил. Когда умер Сталин, члены нового руководства выработали такую линию: у товарища Сталина нет никаких преемников, ему наследует коллективное руководство. Это была разумная линия в этой ситуации, потому что они боялись появления нового диктатора. Собственно говоря, такое построение власти было единственно разумным способом избежать столкновений, хотя полностью это не удалось, они убрали того человека, от которого ожидали неприятностей, – это Берия. Его убрали единодушно, а между собой старались поддерживать некое политическое равновесие. Поэтому Молотову было трудно претендовать на лидирующую роль. Кроме того, я думаю, что он не искал такой роли, потому что был человеком, который привык идти в фарватере лидера – Сталина. Он чувствовал себя вполне комфортно в качестве одного из членов коллективного руководства, к мнению которого прислушиваются.

Что произошло потом? Хрущев и Молотова, и других представителей сталинской "старой гвардии" переиграл в политических маневрах. Они думали, что для того, чтобы победить, нужно иметь большинство в руководящей группе, в политбюро, условно говоря, которое тогда называлось Президиумом ЦК. Они получили такое большинство, договорились между собой, составили единый фронт против Хрущева. Но забыли о том, что есть еще другие руководящие структуры, есть некое номенклатурное сообщество, которое тоже может сказать свое слово. Хрущев и решил к этому сообществу обратиться. Плюс сыграла свою роль определенная позиция маршала Жукова и другие факторы. Вот из-за этого они и проиграли. Никого из них, конечно, не расстреляли, что было бы вполне естественным еще пятью или десятью годами ранее. Наступили новые времена: они просто ушли на какие-то сначала второстепенные должности, а потом и просто на пенсию. В том числе и Молотов.

– Переместимся во времена сегодняшние. В этом году во время акции "Бессмертный полк" внук Молотова, политолог Вячеслав Никонов, вышел на эту акцию с портретом своего деда. Это можно считать личным жестом. Тем не менее, в общий нынешний контекст, когда отношение к сталинскому режиму меняется скорее в сторону его реабилитации, такой жест очень хорошо вписывается. Как вы считаете, историческая репутация Молотова и в целом того круга людей, к которому он принадлежал, уже устоялась или еще как-то будет меняться?

– В лучшем случае о Молотове могут вспоминать в приложении к Сталину, и то достаточно редко. Я думаю, что у Молотова, в отличие от Сталина, нет какой-то особой репутации в массовом историческом сознании. Сейчас в России, как это ни покажется парадоксальным, даже фигура Ленина в этом смысле никого не интересует, это некая абсолютно абстрактная историческая личность, которая не вызывает ни интереса, ни эмоций.

– А Сталин, тем не менее, вызывает и интерес, и эмоции, судя по тем дискуссиям, которые постоянно ведутся вокруг него.

– Сталин – да. Сталин – это единственная фигура, которая имеет определенную историческую репутацию, вокруг которой ведутся споры. В меньшей мере Хрущев. Но опять же, Хрущев интересует общественное мнение в основном в приложении к Сталину – как антипод Сталина, его ниспровергатель. Широкое общественное мнение не интересуется всем остальным, что сделал Хрущев, а только одним: что он в свое время покусился на нашего кумира. Я бы сказал, что в сегодняшней России в массовом общественном сознании, если говорить о советском периоде, единственный деятель, который обладает исторической репутацией, – это Сталин. Все остальные – это периферия, по поводу которых никто не спорит.

– Что касается Сталина, как вы думаете, когда какие-то основные постулаты его репутации установятся так, как они установились во Франции относительно Наполеона, деятелей революции и прочих? Или России еще далеко до этого?

– Тут надо просто определиться с понятиями. Если говорить о некой совокупности знаний о сталинской эпохе, то чем дальше, тем больше этих знаний появляется, и как-то они все-таки проникают в общественное сознание. Очень простой пример: сегодня никто уже не отвергает тот факт, что при Сталине проводились массовые репрессии и погибло большое количество людей в результате государственного террора. Так же, я думаю, постепенно будут проникать в общественное сознание другие, не менее значимые факты. Но есть вторая сторона проблемы – это интерпретация таких знаний. До тех пор, пока будут существовать апологеты Сталина, любые факты не будут иметь никакого значения для них: Сталин – это предмет веры. Они говорят: да, много людей уничтожили – и тут же начинаются вариации: Сталин к этому не причастен или причастен не полностью, Сталина обманули и т.п. Или другой вариант: этих всех, кого уничтожили, и нужно было уничтожить, потому что это действительно были враги и так далее. Таких объяснений огромное количество.

Мы прекрасно видим, что раскрытие фактов в данном случае, установление достаточно точных цифр, выявление всех этих ужасов ровным счетом никак не повлияли на тех людей, которые хотят все равно видеть в Сталине светлую фигуру. Поэтому вопрос не в том, когда мы получим определенный набор знаний, который позволяет ту эпоху характеризовать, – эти знания есть и сегодня, а в том, когда исчезнет из нашего общественного сознания заказ на твердую руку, на диктатора, на сильного лидера, который "строг, но справедлив". Когда люди будут уповать не на железный кулак, а на реально работающие демократические механизмы регулирования жизни, когда почувствуют, что сами что-то могут решить, а не будут ждать, чтобы приехал большой начальник и в их ситуации разобрался. Это, конечно, очень длительный процесс.