30 октября в России – День памяти жертв политических репрессий. В разных городах страны проходят поминальные акции. Их цель – не дать забыть о судьбах ни в чем не повинных советских граждан, которые были расстреляны, отправлены в исправительно-трудовые лагеря или подверглись другим видам наказания. Исследователи давно установили, что их счет идет на миллионы. Однако далеко не все граждане знают о том, что в их семьях представители старших поколений были репрессированы. В лучшем случае, близкие или дальние родственники располагают сведениями только лишь о самом факте ареста, депортации или гибели.
Это – одна из причин того, что сейчас запрос общества на тиранов растет. Потому стал возможен памятник Ивану Грозному в Орле. Потому пока еще не в самых крупных городах стали появляться памятники Сталину.
Мало того, в Ростове-на-Дону, в академическом театре драмы имени Горького весной 2017 года обещают поставить о Сталине спектакль. Худрук театра Александр Пудин определяет жанр будущей постановки как "биографическую драму" и не скрывает своих симпатий к главному персонажу:
Мне кажется, что сегодня, когда страна со всех сторон зажимается в неприятельские тиски и повторяется то, что было в предвоенные годы с Советским Союзом, остро ощущается необходимость наличия в государстве яркого лидера, вождя, который мог бы объединить нацию и ответить тем вызовам, которые бросает время. Спектакль видится как исповедь героя с трибуны Мавзолея. Героя, готового предстать перед судом Божьим и судом времени. По сути, перед нами покажется монашествующий монарх, аскет, человек очень сложного нрава, избравший путь беззаветного и бескорыстного служения своему отечеству.
С другого конца страны, из Республики Коми в эти дни пришло сообщение, что, оказывается, в августе у входа в женскую исправительную колонию в поселке Микунь установили памятную доску одному из самых страшных концлагерей и палачам, в нем работавших. Нимало не смущаясь, на мемориальном знаке написали:
"16 августа 1937 года на этом месте началось строительство исправительной колонии (лагпункт №19 "Водоразделлаг – Микуньская"). Памятная доска установлена в знак уважения и благодарности первостроителям и сотрудникам – создателям колонии".
Государственные чиновники высшего уровня если и не высказывают публично одобрение таким инициативам, то уж точно не препятствуют им. Мысль о том, что ради сильного государства не грех пожертвовать какими-то процентами населения навязывается исподволь, но успешно.
Симптоматично, что в Самаре мэрия отказалась согласовывать заявку на проведение в День памяти жертв политических репрессий траурного митинга у мемориала погибшим в годы сталинского террора. Памятник установлен не в случайном месте – в парке имени Гагарина, на месте расстрелов политзаключенных. Ранее мероприятие проводилось здесь 30 октября ежегодно. Однако теперь для главы департамента общественных связей мэрии Сергея Самарцева это просто зона массового отдыха. Свой отказ чиновник объяснил следующими соображениями:
"Проведение массовых мероприятий с использованием сборно-разборных конструкций может создать помехи пешеходам, участникам мероприятий, угрозу жизни и здоровья граждан".
Самарским правозащитникам пришлось ограничиться возложением цветов к мемориалу.
Вакханалии неосталинизма противостоит та часть общества, которая убеждена в порочности фразы "Лес рубят – щепки летят". Жертвы репрессий – это не щепки и не безликая масса. Примечательно, что в последние годы становятся все более востребованы проекты, где репрессированных называют поименно. Неважно, были это знаменитые деятели или, что называется, "рядовые граждане". Террор охватил все слои населения.
В первую очередь, разумеется, следует упомянуть акцию "Возвращение имен", прошедшую минувшим днем уже в десятый раз у Соловецкого камня. Содержательно этому событию родственны проекты "Бессмертный барак" и "Последний адрес", открывшаяся в "Мемориале" в Москве выставка "58-я. Неизъятое" и костромская выставка, посвященная Варламу Шаламову.
В Государственном музее истории ГУЛАГа главное событие в День памяти жертв политических репрессий – непрерывный, единым потоком показ видеоинтервью. Их уже более ста в собрании музейной Студии визуальной антропологии. По словам руководителя студии Людмилы Садовниковой, работа над проектом "Мой ГУЛАГ" началась три года назад:
– Тогда нас было всего несколько человек. Сейчас в проекте задействованы уже несколько съемочных групп. Мы медленно, но верно записываем воспоминания жертв репрессий. Медленно – потому что достаточно тяжело находить людей, которые соглашаются рассказывать.
– Почему? Неужели в них до сих пор живет страх опасности обнародования таких сведений?
– Тут разные причины. Я думаю, что не во всех этот страх живет. Но есть огромное количество людей, которые являются членами семей тех, кто прошел лагеря. Вот они даже больше склонны отстраняться от этой темы. Дело в том, что их родители, выходя из лагерей, были настроены на то, чтобы своих детей от такой же судьбы уберечь. Вообще, вся эта стратегия выживания человека, прошедшего через лагерь, строилась на молчании. И стратегия выживания людей, которые являлись свидетелями ареста или заключения, тоже иногда строилась на молчании. Это был самый очевидный и простой способ уберечь себя и свою семью от дальнейших репрессий.
У нас есть интервью нескольких человек, чьи родители после освобождения как раз ничего им не рассказывали. Никогда и ничего! Вечно говорили – тише, тише, тише. Срабатывали не только эмоциональные мотивы. Кроме того, при освобождении люди очень часто давали подписку о неразглашении того, что с ними происходило в лагерях или тюрьмах. Зачастую подробности всплывают только сейчас. Например, мой прадед, который вышел в 1939 году по оправдательному приговору (тогда была такая волна оправданий), давал подписку о том, что не будет разглашать.
Впрочем, есть семьи, в которых эти знания были. А в других старались не озлоблять, не настраивать собственных детей против власти.
– Я полагаю, в первую очередь, чтобы дети и не сболтнули где-нибудь на стороне лишнее.
– Конечно, чтобы не сболтнули. Одновременно часто побывавшие в лагерях родители буквально диктовали детям выбор профессии. Они настаивали, чтобы это были полезные в лагере специальности. К примеру, врач или экономист. Потому что все гуманитарии – и ученые, и учителя – "были на лесоповале. Там и погибали". Не сговариваясь, об этом сообщили несколько наших респондентов. Нужна профессия, которая поможет человеку выжить в лагере! Вы представляете, какое было измененное сознание у людей, переживших репрессии! Они своих детей, которые к этому не имеют никакого отношения, уже готовили к тому, что те потенциально могут оказаться в лагере. Оказавшись, должны там выжить.
– С кем чаще всего вы записываете интервью? С потомками тех, кто прошел ГУЛАГ? Или все-таки с непосредственными участниками событий?
– У нас достаточно большое количество людей, которые сами были в заключении. Как правило, это люди, которые были арестованы уже после войны или первый раз во время войны – до 1956 года они могли находиться в лагерях. Эти люди сами вынесли все тяготы и могут о них рассказать. Знаете, ведь многие из них пришли в Музей истории ГУЛАГа по собственной инициативе. Одним из самых первых был Юрий Львович Фидельгольц. Правда, поначалу у него были другие цели. Он хотел книгу своих стихов, которые рассказывают о его заключении, как-то продвинуть. Но он сразу же согласился с нами сотрудничать.
Многие из тех, кто давал нам интервью, – постоянные участники акции у Соловецкого камня. Вообще, это зачастую люди с активной жизненной позицией. В этой связи хочу упомянуть Алексея Георгиевича Нестеренко. Его отец был в 1937-м расстрелян. А сын узнал об этом только тогда, когда поступал в институт. Для него это было таким потрясением, что всю свою нынешнюю жизнь он посвящает борьбе за то, чтобы в здании Верховной военной коллегии на Никольской, 23, был организован музей. Мы снимаем все акции, которые он проводит у этого "Расстрельного дома".
Или вот удивительная героиня Людмила Алексеевна Хачатурян. Так получилось, что я ей позвонила спросить у нее – согласна ли она дать интервью. Она сначала сказала – нет, я приболела, еще неизвестно, как дальше будет. Разумеется, мы людей, которые не хотят или не могут с нами разговаривать, стараемся не беспокоить. Но вдруг через несколько месяцев она сама меня находит и говорит, что со здоровьем все в порядке и она хочет дать интервью: "Это мой долг!". Многие, между прочим, осознают это именно как долг. Они идут на это, хотя вспоминать о прошлом иногда очень болезненно. Ведь каждый раз человек переживает все заново, Может быть, он никогда не вспоминал о таком тяжелом опыте или никогда никому не проговаривал. Порой мы видим, что наш собеседник первый раз вслух проговаривает. Это серьезное испытание, и все равно они идут на это.
Возраст наших респондентов – от 83 до 95 лет. Прожив такую огромную жизнь, увидев все, что случилось с Советским Союзом, наблюдая, что происходит сейчас в нашей стране, человек с этим огромным знанием рассказывает свою историю. Я расцениваю такое поведение как подвиг.
– Как известно, последние советские политзаключенные вышли из лагерей уже во время перестройки. Вы сказали, что, в основном, ваши респонденты – это люди старше 80. Тем, кто стал в 80-е годы зэками в молодом возрасте, сейчас намного меньше. Они задействованы в вашем проекте?
– Нет. Этих людей мы пока не учитываем. У нас все-таки существуют временные рамки, связанные с системой ГУЛАГа. Правда, записаны интервью с людьми, которые сели в тюрьму или пошли в лагерь уже после ХХ съезда. То есть через несколько лет после официального прекращения деятельности ГУЛАГа. Такие записи тоже накапливаются. Но, повторю, пока мы стараемся как можно больше найти и опросить людей, которые застали этот сталинский ГУЛАГ.
– Ваш музей находится в Москве. Значит ли это, что подавляющее большинство ваших респондентов москвичи?
– Да, это так. Правда, когда возможно, мы выезжаем в другие города. Но это, как правило, ближнее Подмосковье, иногда Санкт-Петербург. Увы, для каждой экспедиции каждой съемочной группы нужны финансовые средства. Зато в последнее время возникло очень хорошее начинание. Все чаще жители других городов, оказавшись в Москве, приходят в Музей ГУЛАГа, а после начинают сами записывать и присылать нам интервью со своими родственниками. Причем эти интервью они записывают так, как просим мы. Мы даем необходимые технические консультации и высылаем наши опросники.
Эта новая практика очень ценная. К примеру, появилась возможность получить рассказы людей, переживших коллективизацию. Таких материалов, в принципе, очень мало. Деревенские простые люди, как правило, не оставляли никаких воспоминаний. К тому же речь идет о раннем периоде, о времени в 1929-го по 1930 год. И вот мы находим таких героев, которые помнят эту коллективизацию. А их родственники присылают нам видео из разных городов. Из этих интервью мы монтируем небольшие фильмы.
В любом случае, кем бы ни была сделана запись, мы однажды для себя решили, что наш архив должен состоять из больших биографических интервью. Причем мы же не просто беседу записываем. Мы же еще пытаемся записывать материалы, связанные с жизнью наших героев. Выезжаем с ними в такие места, которые для них памятны. Это может быть место ареста или дом, где человек жил, когда его или его родителей арестовали. Мы хотим все-таки узнать обо всей жизни человека. Как эти события – ГУЛАГ, репрессии в его семье или лагерь, в котором он был, – на него повлияли. И каким стал человек сейчас, после всех этих трагических событий. Весь этот ценный материал ложится в основу музейного архива. Он доступен и для исследователей, и для людей, чья профессия не связана с историей 20-го века, но которые просто интересуются этим временем, – говорит Людмила Садовникова.
