C фотографом из Каунаса Ромуальдасом Пожерскисом мы встретились в пражской галерее Zahradnik на вернисаже его выставки, посвященной фестивалю The Burning Man ("Горящий человек"), который в этом году проводился в 30-й раз. Фестиваль проходит в пустыне Блэк-Рок в штате Невада. В течение восьми дней десятки тысяч его участников не только представляют арт-проекты, но и реализуют свои фантазии и заодно избавляются от комплексов. На снимках, которые делали Ромуальдас Пожерскис и его дочь Моника, запечатлены сюрреалистические конструкции в пустыне и невероятные люди – в пышных нарядах, полуобнаженные или совсем голые, раскатывающие на безумного вида автомобилях и велосипедах. Ромуальдас Пожерскис рассказал мне, что приезжает в Неваду уже в шестой раз и не мыслит свою жизнь без этого фестиваля.

– Почему вы решили поехать и не боялись ли в первый раз?

– Я узнал об этом фестивале 10 лет назад, писали и в Литве, и в журнале Geo, и по немецкому телевидению был документальный фильм. Я дочери сказал: "Найди какой-то ход, как туда попасть, потому что одному туда не поехать". Ее подружка из Нью-Йорка, они вместе учились в Академии искусств в Вильнюсе, два раза уже была на фестивале, она помогла, и мы втроем в 2008 году поехали. Я думал, что будет там интересно, но когда поехал, понял, что это не то слово – там очень интересно. Я преподаю фотографию в университете в Каунасе, кафедра современных искусств. Для меня там было интересно то, что очень много постмодернистских современных искусств, то есть свет, огонь, скульптура...

– Модификации тела…

– Да, боди-арт, искусство земли, пыль, пространства. Иногда интересные вещи, попадая в помещение галереи, конфликтуют со стенами. А там работа может быть большая, может быть много огня, звука. Есть много интерактивности, то есть ты сам можешь играть, огонь поднимать, свет. Это вещи я тоже документирую и показываю своим студентам.

– Я читал, что там нельзя быть просто зрителем, каждый должен приехать с какой-то идеей, нельзя прийти как в музей, посмотреть по сторонам и уехать.

– Ты должен быть очень активен, участвовать в других проектах, не можешь просто смотреть. Там нельзя ничего рекламировать, нельзя ничего продавать. Все, что имеешь, ты даришь другим, а они дарят тебе, там деньги не существуют. Когда ты первый раз попадаешь туда, ты должен лечь в пыль, бросать ее на себя, потом тебя обнимают и говорят, что ты уже попал домой – это твой дом, это твой сон, это твои мысли, это твоя мечта. А мир, который там остался, – это альтернативный мир. А вот твой мир, в который ты попал.​

– Чувствуете ли вы там себя уютно или бывают ситуации неприятные, когда что-то вас шокирует, – например, чужая нагота, чужая сексуальность?

– Некоторые люди, которые были с нами, литовцы, были шокированы, что много наготы, гомосексуальности. Но я к этому уже привык, на меня это абсолютно не действует. Когда я в 2008 году был, мы местного рейнджера, полицейского увидели в последний день, а теперь они уже везде: танцы, а они вокруг стоят. То есть появилось строгое участие силовых структур.

– Они что-то запрещают?

– Нет, они просто смотрят, и всё, но это тоже немножко действует. И голых людей стало меньше, они исчезли из центральных мест. Но это только тогда можно сравнивать, когда был уже несколько раз. Когда первый раз приезжаешь, ничего этого не чувствуешь.

Моя дочь, когда мы приехали, не могла два дня снимать. Я говорю: "Моника, почему ты не снимаешь?" Она говорит: меня все любят, я всех люблю, я в таком шоке, что не могу снимать. Отношения там необыкновенные, все радуются друг другу, приглашают в какие-то проекты, приглашают к себе в палатки. Атмосфера, которая там создается, уникальная.

– Там нет никаких домов, нет ресторанов. Как быт налажен, где люди живут, где едят, где спят, куда в туалет ходят?

– Там очень много туалетов, санэпидемическая сторона очень хорошая. У меня своя палатка, спальный мешок. Мы, литовцы, 40 человек, имеем свой трейлер, в нем все наши вещи, которые остаются, их отвезут, потом снова привезут в то место, где мы останавливаемся. Когда покупаешь билет, там написано, что ты должен обратиться к врачу. Если он разрешает, потом сам отвечаешь за свое здоровье.

– А что самое страшное? Пыль?

– Да, пыль. Если имеешь проблемы со здоровьем – с коленями, с головой или со спиной, – в течение недели эти проблемы обостряются.

– Очень жарко?

– Да, 40 градусов. Но сухо. По тебе не течет, но какие-то кристаллы на коже появляются, и немножко даже кровь. Пыльные бури не каждый год бывают, но первый раз была очень сильная, палатки летели, опасно было и страшно. Когда пыльная буря приходит, ты поднимаешь руку и не видишь пальцы. Становится темно, тихо, ничего не видишь, никакой ориентировки, где ты. Ты должен стоять и ждать.

– Сколько она продолжается?

– Час-два может продолжаться. Ты должен найти какую-то палатку и там схорониться.

– Это ведь далеко от любых населенных пунктов. Вы через Лас-Вегас туда ездите?

– Через Сан-Франциско, это 500 километров от Сан-Франциско. Нет никакой жизни, там никто не живет, ни интернет, ни мобильный не действуют. Это озеро, которое высыхает, потом глина очень твердая. Там нет ни бактерий, ни мух. Очень строгие экологические законы. Если куришь, нужно пепельницу с собой носить.

– Наверное, надо очень много воды привозить?

– Минимум пять литров в день. Мы, литовская группа, все это покупаем, мы уже знаем, сколько надо купить пищи, воды и так далее. Одному туда ехать нельзя, потому что надо, чтобы кто-то провожал первый раз. Должна быть компания, несколько людей, чтобы знали, что покупать.

– В последний день сжигают статую человека. А что с другими инсталляциями происходит? Их тоже уничтожают?

– Металлические привозят и увозят. Там есть такая база, на которой очень много техники. Например, мы имеем свой электрогенератор для литовской компании, музыкальные инструменты, колонки, у нас там танцы проходят литовские. Мы привозим каждый год два килограмма муки для картофельных блинов, по два литра самогона литовского. Бывает вечер литовский с танцами.

– Наверняка и наркотиков много.

– Ты делишься всем, что имеешь. И покушать, и выпить, и наркотики, и секс. Сколько ты хочешь, столько и получишь.

– Мы говорим о бытовых вещах, а все-таки самое главное – это искусство. Это ведь огромная, как Венецианская биеннале, выставка. Там какого типа люди – профессиональные художники, скульпторы? Или люди известные туда не приезжают?

– Делался опрос, кто приезжает. Возраст от 30 до 50 лет, имеющие хорошую работу, имеющие дом, бассейн, знающие современные технологии, то есть программисты, дизайнеры. Их IQ очень высокого уровня. Это самый современный, самый большой, самый интересный, наверное, в мире фестиваль современного искусства. Есть комиссия, которая рассматривает проекты. Все арт-кары, машины, которые там огонь, свет, дизайн делают, они каждый вечер, чтобы попасть на плайю, центральную площадь в четыре километра, должны пройти технический мини-осмотр. Там нет хаоса, организовано все. Литовские проекты в декабре обрабатываются, получают ответ: будет или не будет такой проект. Часто проект финансируют организаторы.

– Это мы говорим о больших проектах, но если ты хочешь просто разрисовать свое тело, ты не должен подавать заявку?

– Нет, это только проекты, которые попадают в каталог, больше трех тысяч проектов.

– А сколько человек приезжает? Больше и больше с каждым годом?

– В 2008 году было 50 тысяч, теперь два последних года – 70 тысяч. Если будет побольше, проблема одна – дорога, по которой можно въехать. От нашего лагеря до асфальта мы ждали 9 часов в очереди. Если будет вторая дорога, тогда уже поднимется число.

– Русские приезжают?

– Довольно много, около 15 проектов русских.

– Если это сравнить с другой большой выставкой – скажем, с "Документой", "Манифестой", Венецианской биеннале, –​ есть общее или совершенно другого уровня вещи?

– Я думаю, что это абсолютно другой мир, потому что там есть вещи и языческие, и из разных религий, разных мировых национальностей. Например, в Литве есть такая традиция, когда приходит весна, корень дерева зажигают и бегут через деревню. Мы тоже привезли большущее дерево. Есть праздник 24 июня, когда самая длинная ночь, все деревни везде зажигают костры. Второй по уровню организатор фестиваля приехал в Литву, побывал на этом празднике, говорит: это то же самое, что мы делаем.

– За эти 6 лет вы видели много потрясающих вещей. Может быть, в памяти у вас остался проект, который поразил вас больше всего?

– В четверг начинается сжигание небольших скульптур из других стран, в пятницу сжигают большие скульптуры, в субботу сжигают самого Человека. 70 тысяч людей собираются, арт-кары, большие машины с музыкой, все играют и танцуют. А в воскресенье сжигают Темпл, это святое место, где вспоминают мертвых, мертвых ветеранов войны, даже собак, может быть. Там происходят и свадьбы.

– Знаю, что в этом году там развеяли часть праха Дэвида Боуи…

– Да, в этом году очень много было его портретов, вспоминали его. Когда сжигают Темпл в воскресенье, все 70 тысяч людей стоят, молчат и плачут. Это действует. И каждый год этот Темпл – другая скульптура.

– Собираетесь приезжать каждый год?

– После недели, которую я там провожу, я становлюсь на 10 лет моложе. Это на меня очень действует. Я думаю, что в следующем году поеду с сыном. Был уже с дочерью, с женой, теперь с сыном. Моя жена два дня говорила, что это ад, что это черти собрались, потом через пять дней говорила, что это рай. Там создают утопическое собрание людей, и коммунизм, и рай – всё вместе. Взято то, что плохо в человеке, и темные, и светлые вещи. Ты можешь там быть и чертом, можешь быть ангелом. Ты видишь много искусства, видишь очень много разных людей, которые освобождаются от своих проблем, от комплексов. Ты говоришь о том, какие ошибки сделал в жизни, и можешь очиститься.