Лиля Пальвелева: Книжная серия "Поэзия Московского университета от Ломоносова и до…." – это большой, многолетний проект. Сейчас стараниями двух издательств – НИВЦ МГУ и "Бослен" – одновременно вышли в свет два очередных тома. На обложке 7-го тома перечень имен заканчивается Николаем Гончаровым, а 8-го - Михаилом Гершензоном. Соответственно, это литераторы, родившиеся в 18 или в начале 19 века, а в следующей книжке – во второй половине позапрошлого столетия.
Я всегда считала, что Солженицын напрасно занимался своим "Словарем языкового расширения". Пустой это был труд. Язык вмещает в себя столько слов, сколько сам хочет вместить. Лишь в редких, исключительных случаях в него можно волевым усилием внедрить что-то новое. И все же, если вдруг понадобилось бы задаться такой целью, не стоило искусственно сочинять новые слова. Достаточно было бы вспомнить старые. А их в "Поэзии Московского университета" целые россыпи. Поскольку здесь много редких текстов, которые читаешь впервые, то глаз, как говорится, не замыливается - на архаичную лексику поневоле обращаешь внимание. На то, к примеру, что писали не "исстари", как это делаем сейчас мы, а "из стари". И это дает возможность ощутить исконное значение - из старины. Или вот у Гоголя в раннем поэтическом тексте – "крыша посунулась". Сейчас так не говорят! Однако, нетрудно догадаться, что крыша обветшала и немного сдвинулась с места - вот-вот обрушится. Тут и контекст в помощь, и похожий глагол "осунуться", благополучно здравствующий в современном языке.
А одну диковину я пока не разгадала. 1814 год. Юный, осьмнадцати лет от роду, студент первого курса Московского императорского университета Пимен Арапов сочиняет стихотворение "Кузнецкий мост". Начинается текст такими строчками:
Скажите, отчего Кузнецкий опустел?
Бывало там торги, кареты, платьи, моды –
Мадамы, сволочь вся, храм вкуса отлетел,
Все жили на мосту французские уроды,
А нынче мост осиротел?
Бывало лоскута не смей в рядах купить!
К пределам Франции не мешкай подвигайся,
Во чтоб ни стоило, и чтоб ни заплатить,
Хоть тошно кошельку – доволен утешайся:
Французски ножницы изволили кроить!
А ныне многие горюют:
Где Викторина Пейц жила,
Там Майков, Пузырев торгуют,
И вывеска Carbeille сплыла!
Где шмизки Ляпотер кроила,
Там Русской бородач живет;
Арман француженка где шила,
Сапожник ваксу продает.
Стихотворение, что называется, на злобу дня. Еще свежо в памяти наполеоновское нашествие - всего два года прошло. Много позже Фамусов проворчит:
А все Кузнецкий мост, и вечные французы,
Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
В отличие от грибоедовского героя, Пимена Арапова заботит не повреждение нравов. Как это обычно случается по окончании любой войны, всякий представитель страны-агрессора, пусть это даже француженка-модистка с Кузнецкого моста, представляется супостатом. Движимый неприязненным чувством, поэт описывает то, что сегодня мы назвали бы "импортозамещением", и делает это не без злорадства:
Убытку от потери мало,
И с богом бы, пора с костей,
Давно прогнать бы не мешало,
Поменьше сплетни, да вестей.
Догадываюсь, что "пора с костей" – идиома, устойчивое выражение. Догадываюсь также, что означает оно что-то вроде "пора убираться вон". Но это только догадки. Правда, в русском языке есть поговорка "кости просятся на покой", но она - совсем про другое. Так старый немощный человек может сказать о себе, имея в виду, что пора помирать. Так что Пимен Арапов меня заинтриговал. А, вообще, у него легкое перо. Включая в текст жанровые сценки, описывая московские нравы, он свободно использует разговорную речь своего времени. Получается, Грибоедов, с его написанным уже в 20-е годы "Горем от ума" – не первопроходец, как учили нас в школе.
В 7-м и 8-м томах "Поэзии Московского университета" имя редактора и составителя Натальи Перцовой обведено черной рамкой. Филолог, автор трудов о поэзии Велемира Хлебникова, Наталья Перцова успела подготовить 7-й и 8-й выпуски к печати. Однако увидеть их, подержать в руках две пухлые книги в желтых обложках, ей уже было не суждено. Разговор с мужем Натальи Перцовой, ведущим научным сотрудником Института русского языка имени Виноградова Николаем Перцовым, начнем с такого вопроса: читатель, который откроет очередные тома этого проекта, встретится с именами совсем не знакомыми, забытыми, или это будут, так называемые, "знакомые незнакомцы"? То есть, имена-то громкие, а тексты - вновь разысканные?
Николай Перцов: Будут и те, и другие имена. Будут, конечно, которые даже могут входить в классический фонд поэзии, а могут быть обнаружены читателем и новые имена. Так это было и в предшествующих выпусках, особенно в последних четырех, которые вела моя покойная жена Наталья Николаевна Перцова. Поскольку работа продолжается, и она ведется именно в том русле, который задала моя жена, то и впредь возможны новые открытия, как это было в последних номерах.
Если говорить о том, что уже сделано, то таких открытий очень много. В последний четырех выпусках - больше 150 не публиковавшихся ранее текстов. Или, по крайней мере, таких текстов, публикации которых составители не обнаружили. Вообще в таких случаях довольно рискованно говорить, что впервые публикуется. В какой-нибудь Одессе какой-то журнал мог опубликовать. И этот номер журнала сейчас находится в одесской библиотеке, в каком-то уголке книгохранилища. Поэтому такие утверждения, что что-то никогда не публиковалось нужно воспринимать, как не публиковалось с 98-и процентной вероятностью.
Правда, если говорить об известных именах, о классиках такого пока нет. А имена, находящиеся на маргинальном плане, малоизвестные читателю представлены очень интересными произведениями. Здесь даже дело не только в самих произведениях, но и в том, как отражена университетская жизнь прошлых эпох. В каждом томе публикуются выписки из архивных документов, касающиеся университетской жизни, личностей, связей университета с другими библиотеками, личные дела студентов-поэтов Московского университета. В общем, содержание сборника выходит за рамки собственно поэзии, а показывает университетскую жизнь, начиная с 18 века и кончая Серебряным веком.
Серебряному веку относится весь шестой том. В седьмом и восьмом хотели продолжать естественное движение по хронологии. Но Наташа, когда посмотрела книжки, подготовленные ее предшественницей Галиной Антоновной Воропаевой, скончавшейся в 2008 году, увидела, что обнаруживаются очень многие интересные материалы, относящиеся к поэтам 18 и 19 веков. И она решила сделать хронологический шаг назад, чтобы ввести в оборот эти пропущенные материалы. В частности, это было связано с новыми архивными находками. Поэтому произошло отступление. В 7-м номере вернулись в 18 век, к императрице Елизавете.
Лиля Пальвелева: Да, Елизавета сочиняла трогательные вирши. Но на каких основаниях они оказалась в этом сборнике? Как известно, императрица студенткой не была.
Николай Перцов: Но благодаря ей Московский университет существует! Это она подписала указ об организации Московского университета. Тем самым, Елизавета тесно с ним связана. Более того, она интересовалась его жизнью. В этих книгах - не только студенты и профессора университета. При нем существовали еще общества, их было несколько. Например, "Общество любителей российской словесности", образованное в 1811 году. В него входили люди, которые не учились и не преподавали в Московском университете, но тесно с ним были связанные.
Лиля Пальвелева: То есть можно говорить о литературном круге?
Николай Перцов: Да. Вот Лермонтов входит в этот сборник, а Пушкин не входит. Пушкин посетил несколько раз Московский университет, там смотрели на него как на божество, и он был польщен первой встречей в сентябре 1832 года. Он накануне этого дня написал: "Завтра я его еду в Московский университет, и предстоящий прием щекотит мое самолюбие". Прием был грандиозным. И все же Пушкин не входит. А Лермонтов входит - он два года здесь проучился.
Лиля Пальвелева: В последних двух томах есть тексты 18 века. Они уже такие далекие от нас по времени, с другим языком. Если эти стихи станет читать не специалист, не литературный гурман, а обычный человек, получит ли он удовольствие или это книги только для узкого круга?
Николай Перцов: Вопрос не простой. Он касается не только этой серии. Он касается вообще старинной литературы, старинного языка. Если иметь в виду широкую аудиторию, то я бы ответил так: вряд ли это затронет очень широкий круг читателей. Есть, конечно, узкие области, которые касаются узких специалистов.
Лиля Пальвелева: Так что же, из целого столетия только Державин не требует большего интеллектуального и душевного усилия? Уж его-то описание водопада - "Алмазна сыплется гора" – понятно даже школьнику. Но Державин - один. А как быть с другими именами?
Николай Перцов: Дело в том, что эти строчки не были изолированы. Гении жили в поэтическом окружении своего времени. И если окружить эту строчку ореолом того, что связано, из чего Державин мог черпать, то может получиться фантастическая по красоте картина. Есть звезда этих строк, а есть вокруг роящиеся более мелкие звезды. Вот почему интересны и эти маргинальные, неизвестные авторы. Вот почему академическое изучение малоизвестных имен может дать совершенно поразительные картины. Скажем, начиная с 5-го выпуска, который уже готовила Наташа, тексты даются в старинном правописании, в правописании источника.
Лиля Пальвелева: Это значит, что там есть и ять и ер?
Николай Перцов: Более того, сохранены какие-то элементы старинной пунктуации, которая в некоторых частностях значимо отличалась от современной. Например, запятая могла ставиться в случае, если автор просто хотел указать, что здесь надо сделать паузу. Это был сигнал паузы. Подлежащее и сказуемое могли разделяться запятой. Это не было ошибкой. Мы сейчас убираем такие запятые, и это правильно, в изданиях для школьников. А для ориентированных на восприятие текста так, как его воспринимал сам автор и его окружение, это значимо. Автор хотел сказать, что отдели здесь паузой, не сливай.
Между прочим, я же и дал импульс для этого. Я в 2008 году опубликовал статью о значимости старинного русского правописания и о том, почему важно учитывать его для читателей, которым интересно время, в котором создавалось это произведение. Вот для таких читателей подача текстов в современном правописании их неизбежно искажает. И когда я увидел у Наташи на экране компьютера тексты в старинном правописании, я спросил ее: "Что же они у тебя в таком виде? ". Она посмотрела на меня иронично и сказала: "Сам проделал работу, которая показывает, почему это важно, а теперь меня спрашиваешь". Я говорю: "Но это же для читателя массового! ". Она расхохоталась и сказала: "Для массового читателя ничего не стоит прочитать текст в старинном правописании. А чтобы ему помочь, мы в конце 5-го тома дадим "Декрет о новой орфографии". Кто не знает про эти буквы, прочтет декрет. Он занимает полторы страницы". И она опубликовала этот декрет. Он о том, что уничтожаются четыре буквы. Что вместо -ого писалось –аго. К примеру, сейчас мы пишем "древнего", а прежде было "древняго" и так далее. Она меня сильно пристыдила, и я мгновенно согласился с ней.
Лиля Пальвелева: Изданию каждого тома предшествует большая работа в архивах. Удалось ли в связи с этим изменить какие-то представления о литературной жизни?
Николай Перцов: Скажем, я помню, что смотрел "Канон Спасителю Господу Иисусу", который переписал в последние годы жизни Суворов, наш великий полководец. В некоторых работах приписывали сочинения этого канона самому Александру Васильевичу. Поскольку Суворов был необычайно талантлив во всех отношениях и был очень не чужд филологии, много читал, то нельзя было исключить, что он взял и сочинил такой замечательный религиозный канон. Но за девять лет до этого, в 1791 году, очень похожий текст сочинил Григорий Потемкин. Внимательного сличения этих текстов не было, поэтому решили, что Суворов сочинил свой собственный канон. Но вот когда были в архиве взяты оба текста и сравнены, то оказалось, что Суворов лишь вдохновенно читал этот текст, который его так захватил, что он его стал переписывать и вносить в какие-то отдельные поправки. Поправки были незначительные, поэтому считать Суворова автором другого текста нельзя - он просто для себя переписывал и какие-то вещи изменял. Наташа и доказала, что это ложное заключение. Это, скорее, можно охарактеризовать, как преобразованный через сознание Суворова текст Потемкина. Статья Наташина об этом вышла уже посмертно, через три месяца после его кончины, в начале этого года. И в 7-й том замечательный канон вошел под именем подлинного автора - Григория Потемкина.
Лиля Пальвелева: А он каким образом связан с университетом?
Николай Перцов: Тут есть биографический очерк. Читаю: "Учился в Дворянской гимназии Московского университета с 1755 по 1760 год". То есть, имеется в виду учебное заведение не собственно Московского университета, а примыкающая к нему дворянская гимназия или благородный пансион, который был при Московском университете. Это тоже люди, связанные с Московским университетом. Помимо прочих характеристик Потемкина - выдающийся государственный и военный деятель, генерал-фельдмаршал, основатель Херсона и других городов - он еще и ученик Дворянской гимназии Московского университета. Он имеет право на включение в эту антологию. Московский университет затягивает в свою сферу очень многое.
Лиля Пальвелева: Люди 18-го века, просвещенные, имеющие отношение к университету, чем-то принципиально отличались от современных? И, если да, то чем? У них была другая система ценностей? Другие свойства характера? Другие устремления?
Николай Перцов: Конечно, они в значительной степени отличаются. Просвещенный человек 18-го века отличается от современного просвещенного человека. Понимаете, он погружен в культуру более глубинно. Современный человек в очень значительной степени опирается на грандиозные создания цивилизации, в основном, связанные с техникой и виртуальностью. Это постоянные подпорки для нас. Они колоссальны в плане познания – то, на что требуются часы, а то и годы, мы можем получить в течение минут, а то и секунд. С другой стороны, тогдашний человек был ближе к естественному восприятию культуры. Если говорить о силе интеллекта, то, конечно, современный грандиозный интеллектуал превосходит тогдашнего грандиозного интеллектуала. Но если говорить о таком естественном проникновении в мироздание, то, я думаю, что мы уступаем им. И не можем не уступать, потому что люди тогда могли прозревать интуитивно то, что сейчас доказывает наука. Тогда непосредственно опирались на то, как они видят и как они проходят через природу. Сейчас мы из космоса видим Землю, Луну и Солнце, мы ближе к ним, но тогда человек опирался только на свое восприятие. Он же ощущал единство Вселенной едва ли не естественнее и грандиознее. Потому что он опирается на достижение цивилизации, а они опирались на непосредственное ощущение природы, жизни и людей. Строчка Ломоносова "Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна" - на все времена!
Лиля Пальвелева: Теперь редактором книжной серии "Поэзия Московского университета от Ломоносова и до…" стала Анжела Уланова:
Анжела Уланова: Я – историк, выпускница Исторического факультета МГУ, специализировалась на Кафедре источниковедения и историографии, а эта кафедра, как вы понимаете по названию, занимается именно историческими источниками во всех их проявлениях. В архивных поисках я получаю большое удовлетворение.
Лиля Пальвелева: Сложилось ли у вас личное ощущение, какими были эти юноши в вицмундирах с малиновыми воротниками? Отличались ли они от сверстников - не студентов?
Анжела Уланова: Бросается в глаза, и это отражено в поэзии этих авторов, общий высокий уровень воспитания, который давался, прежде всего, в семье. Очень многие авторы получали первоначально домашнее воспитание, потом - в гимназии, и только потом попадали в Императорский Московский университет. Приезжали они со всех уголков Российской Империи. Тем не менее, уровень их гимназического образования был очень высок, вне зависимости от того, из какого города они прибыли. И еще я обратила внимание на то, что во многих семьях были рано потеряны родители. Как правило, отец, иногда даже оба родителя, и дети рано взрослели. Это происходило даже вне зависимости от утраты своих родных. Юноши того времени гораздо раньше взрослели современных студентов. К примеру, известный лексикограф и славяновед Измаил Срезневский поступил в Харьковский университет в 14 лет. Я не оговорилась - в Харьковский. Он, действительно, не заканчивал Московский. У нас такие авторы тоже есть. В список наших авторов они попали потому, что были членами "Общества любителей российской словесности» при Московском университете. Это очень мощное, влиятельное общество, которое существовало 150 с лишним лет.
Один из разделов нашего проекта называется "Университет", состоящий из воспоминаний авторов об учебе, либо о своих сначала - однокурсниках, позже - коллегах. Эти воспоминания бесценны именно тем, что мы получаем сведения из первых рук. И там не только записи о, например, всеми любимом Татьянином дне, потому что без этого праздника фактически не одно воспоминание не обошлось, но также они вспоминают обычно с большим уважением своих учителей, с пониманием того, сколько они получили от профессоров. Мне бы хотелось привести пример таких дружеских и личных отношений Александра Александровича Кизеветтера. Известный общественный деятель, он был профессором Московского университета, потом был на печально знаменитом "философском пароходе" изгнан из страны. Александру Кизеветтеру преподавал молодой профессор Александр Кудрявцев. Они подружились, как близкие по духу люди. И когда Александр Кудрявцев (чьи стихотворения тоже у нас в одной из книг опубликованы) в 31 год внезапно скончался, Кизеветтер взял на себя обязанность заботиться о двух его детях и о супруге. Эта забота потом переросла в более нежные чувства, и через какое-то время Кизеветтер женился на вдове Александра Кудрявцева, продолжал воспитывать его двух детей, потом у них еще родилась дочь, и в таком составе они потом покинули родину.
В 1926 году Александр Александрович Кизеветтер с семьей оказался в Праге после изгнания. Там и тогда он написал очень коротенькое стихотворение:
Опять свершился круг годичный,
И снова грусть в душе тая,
Певучий щебет мелодичный
Все в той же роще слышу я.
Я неподвижен поневоле,
Но глубже грусть в душе моей,
И мне мучительно, до боли,
В Россию хочется скорей.
Лиля Пальвелева: В антологии есть и малоизвестные имена, и тексты, под которыми написано "первая публикация". Как вы отыскивали эти тексты и этих людей?
Анжела Уланова: В связи с этим я должна вспомнить руководителя нашего проекта Наталью Николаевну Перцову, которая заново открыла сначала для себя, а потом и для нас всех, открыла "Общество любителей российской словесности". Оно, конечно, было всем известно, но Наталья Николаевна, когда обратилась к истории этого общества, к его членам этого, которых было множество за время его существования, сказала, что, безусловно, мы должны включить эти фамилии в список поэтов Московского университета. После этого я получила такое профессиональное задание: был составлен список из малоизвестных фамилий, и мы решили постараться найти что-то об этих людях. Мы знали только, что они члены существовавшего при университете этого Общества.
И вот в прекрасных московские архивах и в не менее ценном петербургском хранилище – Научно-исследовательском отделе рукописей РГБ - обнаружились целые фонды. Например, могу упомянуть Ивана Ильича Танеева. Он закончил два факультета Московского университета - словесное отделение и медицинский факультет. О нем ничего не было известно, а он - отец известного пианиста и композитора Сергея Ивановича Танеева.
Лиля Пальвелева: Вы лично с работали с этими бумагами? Как это было?
Анжела Уланова: Безусловно, испытываешь особый трепет, когда приходишь в архив, и тебе приносят эти папки – чье-то личное дело или несколько архивных дел. Ты их открываешь и видишь, что в так называемом "Листе использования", а такой лист есть в каждом архивном деле, куда исследователи заносят число, когда они обращались к этом источнику, свою фамилию и делают пометки - они просматривали документы, делали выписки либо снимали копии… И вот когда ты видишь, что этот лист пуст и понимаешь, что ты - первый человек, который держит эту папку в руках, и она содержит удивительные документы, то, конечно, радости нет конца. Вот так было, например, с Иваном Ильичом Танеевым. Хотя он у нас считается по специальности поэтом и драматургом, и некоторые его поэтические произведения были опубликованы, например, трагедия в стихах "Олег, князь Рязанский", а также сборник стихотворений "Уединенная лира" или собрание различных стихотворений, но оказалось, что в архивном фонде их гораздо больше. Просто в свое время они не были опубликованы.
Лиля Пальвелева: Вообще никогда?
Анжела Уланова: Вообще никогда. Кроме этих двух книжечек, которые я назвала, больше ничего не было опубликовано. Среди прочего, нашлась одна оригинальная эпиграмма. Я уже сказала, что Иван Танеев, помимо словесного, закончил и медицинское отделение университета. Из этой эпиграммы видно, что он довольно критически относился к работе лекарей:
Врачи! - Почто вам обелиски? -
И без того к бессмертию вы близки, -
Кладбище - памятник для вас.
Лист подорожника – рецепт - прием не в силу,
За лошадьми, в аптеку и тотчас
Нещастнаго везут в могилу.
Таких текстов в паке оказалось довольно много. Естественно, они разные, мы не могли привести большое количество в книге. Все-таки мы ограничены объемом страниц в каждом томе. Старались выбирать, если можно, разные произведения, чтобы они отражали во всем многообразии творчество того или иного автора.
Лиля Пальвелева: Помимо стихов, вы там нашли какие-то материалы, которые бы нам рассказали про судьбу этого, почти позабытого, человека?
Анжела Уланова: Во-первых, фотография. Мы раньше просто не знали, как он выглядит. Это очень важный момент, когда находится фотография. Она опубликована. Очень часто в фондах встречаются записки, если не дневникового, то личного характера, когда автор оставляет какие-то воспоминания. Либо, как бы мы сейчас называли, автобиография, краткие какие-то сведения о себе.
Мой герой был совсем неизвестен. Но мне бы хотелось сказать несколько слов о Михаиле Гершензоне. Эта фигура очень хорошо известна в литературной среде. Михаил Гершензон - абсолютно наш автор, потому что он окончил Историко-филологический факультет, и вся его дальнейшая жизни была связана с литературой. Он – историк литературы, переводчик, философ. Дом Гершензона был средоточием московской литературно-философской элиты. Здесь бывали Сергей Булгаков, Владислав Ходасевич, Вячеслав Иванов, Андрей Белый и многие другие. И дом Гершензона называли "гершензоновской Москвой" по аналогии с его книгой "Грибоедовская Москва", в которой он описал стародворянскую культуру 10-20-х годов 19 века. Повторю, Гершензон был прекрасно известен как историк литературы, философ и публицист, но фактически не был известен как поэт. Сначала мы нашли несколько публикаций его поэтических переводов в периодической литературе, в журналах, а потом в Научно-исследовательском отделе рукописей в Ленинке, в его фонде, оказалось большое количество никогда не востребованных никем (это парадокс, но такое случается) его стихов. Причем, стихов, написанных на протяжении 30-летнего жизненного периода. То есть, от совсем молодого юноши и до зрелого человека. Эти стихотворения опубликованы у нас в 8-м томе. Если вы позволите, я приведу стихотворение, которое можно назвать его жизненным манифестом. Ему было 24 года, и вот, что он написал:
С волной и ветром смело споря,
Как утлый челн над бездной моря,
Я мчусь над бездной бытия.
Мой парус- мысль.
Мой груз – химера.
Мой руль - любовь.
Моя якорь – вера.
Как лань быстра моя ладья.
Грохочет гром, бушуют волны,
А я стою, отваги полный,
И песни вольные пою.
Мне молний блеск и ярость бури
Милее звезд, милей лазури.
Волна несет мою ладью.
Путь ваши дни текут без страсти,
Пусть вы покорны пошлой власти
Надежд и мелочных забот.
Я не рожден для мирной доли.
Я жажду страсти, жажду воли,
Простор морей меня влечет.
И я несусь над бездной моря,
Свободной песне бури вторя.
Как лань быстра моя ладья.
Мой парус – мысль.
Мой груз – химера.
Мой руль - любовь.
Моя якорь – вера.
И путь мой – бездна бытия.
Лиля Пальвелева: Образованный был человек - много скрытых цитат. Тут и Пушкин, и Лермонтов вспоминаются.
Анжела Уланова: Да, это имеет место и у других наших авторов. Я сказала о том, что поэтические тексты Михаила Гершензона хранятся в Отделе рукописей Ленинки, а, например, какие-то подробности его биографии, причем самые ранние, относящиеся к студенческим годам, нам удалось уточнить из его личного студенческого дела. Все студенческие дела Московского университета хранятся в большом фонде в Центральном государственном архиве города Москвы, это бывший Исторический архив города Москвы, и в этом фонде тоже находятся абсолютно уникальные документы. Как правило, личное дело состоит из строгого набора документов. Это, как правило, прошение - собственноручный автограф поступающего с указанием выбранного факультета. Обязательно предъявлялся гимназический аттестат зрелости. Метрическое свидетельство - очень важный документ, из которого мы часто уточняли дату рождения и место рождения студента. Очень часто в специальной литературе допущенная однажды ошибка тиражировалась, а мы выясняли, что человек родился в совсем другом месте, либо находили погрешности в годе рождения. Из метрического свидетельства такие же минимальные сведения мы получали о родителях. Фактически, мало откуда можно было их еще получить. Фотографии ценны тем, что, как правило, это фото на момент поступления. То есть тот же Гершензон - очень юный. Мы привыкли его видеть уже зрелым мужчиной, а в гимназическом мундире он выглядит совсем по-другому.
Так вот, в императорской России, к сожалению, существовала процентная ставка для лиц иудейского вероисповедания при поступлении в университеты. И сразу Михаил Гершензон не был принят. Но это тоже его характеризует с определенной стороны – он написал прошение, ни много ни мало, министру народного просвещения. Министр рассмотрел его прошение и направил попечителю Московского учебного округа такой документ:
"Окончивший в 1887 курс наук в 1-й кишиневской гимназии Мейлих Гершензон (это его настоящее имя) обратился в министерство с ходатайством о принятии его в Московский университет. Вследствие чего имею честь уведомить вас, что в виду хороших отметок, находящихся в аттестате зрелости Гершензона, я разрешаю принять его в число студентов названного университета сверх установленной для евреев нормы, о чем покорнейше прошу объявить просителю". Ниже - подпись министра народного просвещения графа Делянова. Таким образом, цель была достигнута. Он стал учиться в Московском университете. Причем, помимо диплома, был удостоен золотой медали за свою выпускную работу. Такого блестящего студента чуть не лишился Московский университет!
Лиля Пальвелева: Теперь вы возглавляете проект. На какое количество томов он вообще-то рассчитан?
Анжела Уланова: Это очень серьезный вопрос. Проект сначала возник, как интернет-сайт. Он позволял и до сих пор позволяет нам представить огромное количество поэтов и 18-го, и 19 века, и Серебряный век, и наших современников, то есть тех, кто в данный момент работает в университете и пишет достойные стихи. Все это мы с удовольствием размещаем на сайте http://www.poesis.ru/ С книжной версией немного сложнее.
Книги начали издаваться только после того, как уже пять лет существовал сайт. Книжная версия требует, как вы понимаете, больше работы с тем, что называется справочным материалом. Мы выверяем тексты, мы стареемся дать все документы без погрешностей, со ссылками на источники. И первые шесть томов издавались в хронологическом порядке. В 5-м и 6-м томе мы дошли до Серебряного века, и тогда стало понятно, что нужно сделать некий реверанс, отступить назад, и 7-й и 8-й том Наталья Николаевна Перцова посвятила так называемым "пропущенным авторам". Я уже немножко объяснила, почему оказалось такое количество пропущенных авторов. Во-первых, многих авторов мы просто сами нашли, потому что была возможность меня, как историка, привлечь к этой работе, и удалось какое-то количество поэтов просто отыскать и вернуть их имена из небытия. А остальные авторы были хорошо известны - тот же Николай Гоголь, Иван Гончаров, Михаил Гершензон, Достоевский, но мало кто знал, что они тоже писали стихи. Пропустить таких личностей было невозможно. Поэтому у нас появилось таких два тома, скажем, исторических. Каковы наши следующие шаги? Думаю, что мы все равно будем продолжать двигаться хронологически дальше, то есть уже активно в 20-й век, но мы оставим нишу. Кстати, Николай Викторович Перцов предложил выделить какой-то раздел в книге, потому что неизбежно будут появляться еще малоизвестные или опять обнаруженные поэты.
Лиля Пальвелева: Раздел для пропущенных?
Анжела Уланова: Да, чтобы мы всегда могли еще вспомнить кого-то, кого счастливо удалось найти.
.
