Марьяна Торочешникова: По данным Счетной палаты Российской Федерации, 74% затрат на лекарства в 2013-15 годах покрывалось за счет граждан, несмотря на то, что в Конституции России предусмотрено бесплатное обеспечение граждан надлежащей медицинской помощью, которая подразумевает и лекарственные препараты. По логике Конституции, лекарство, назначенное врачом, или то, которое он должен был назначить, каждый гражданин России вправе получить бесплатно.

Но теория в данном случае далека от практики. Вряд ли найдутся желающие судиться с чиновниками от Минздрава за пачку аспирина, но чем дороже лекарство, тем труднее за него платить самостоятельно, и тем больше жалоб и обращений, в том числе и в суды, с требованием обеспечить гарантированное Конституцией право.

Право на лекарства для некоторых людей равнозначно праву на жизнь. Так, например, в 2015 году, по данным Генеральной прокуратуры РФ, было выявлено более 19 тысяч нарушений в сфере лекарственного обеспечения и возбуждено более двух тысяч дел об административных правонарушениях в этой сфере. На прошедшем в июне 3-м Всероссийском конгрессе "Право на лекарства" президент Лиги защитников пациентов Александр Саверский отметил, что часто приходится видеть решения апелляционных инстанций, которые устанавливают законность права на лекарства, когда лекарство давать уже некому - пациент умер.

Но, пожалуй, в особо сложной ситуации оказываются люди с редкими или орфанными заболеваниями. Сегодня в федеральном реестре их чуть больше 15 тысяч человек, а лекарства за счет государства, по данным той же Лиги защитников пациентов, получают только пять тысяч.

О праве на лекарства как о праве на жизнь говорим сегодня с гостями в студии Радио Свобода - вице-президентом Союза пациентов и пациентских организаций по редким заболеваниям Ольгой Павловой и исполнительным директором Союза Денисом Беляковым. На видеосвязи из Санкт-Петербурга - общественный координатор людей с заболеванием Вильсона-Коновалова Виктория Рыжкова, а из Москвы - руководитель региональной Общественной организации помощи больным с муковисцидозом "На одном дыхании" Ирина Дмитриева.

Скажите, действительно из 15 тысяч человек, которые находятся сегодня в федеральном реестре людей с орфанными заболеваниям, только 5 тысяч получают лекарственное обеспечение за счет государства?

Денис Беляков: По нашим данным, сегодня порядка 70% из этого количества обеспечены лекарственными препаратами. То, что в России 15 тысяч пациентов с редкими заболеваниями, это миф. В мире существует более семи тысяч редких заболеваний, и это еще не предел, потому что каждый месяц, каждый год открывают все новые заболевания, и этому способствует развитие диагностики. Если принять это к сведению, то, по мировым данным, порядка пяти-семи процентов людей от общей популяции страдают редкими заболеваниями. Я могу сказать это по собственному опыту: за последние несколько лет три человека в моей семье получили диагноз "редкое заболевание".

Марьяна Торочешникова: В России о редких заболеваниях на уровне государственных чиновников открыто и громко заговорили не так давно. И я так понимаю, что до 2011 года, когда начал действовать закон об основах охраны здоровья граждан, такого понятия вообще не было ни в каких официальных документах, и редкими эти заболевания называли только сами врачи. А сейчас уже установлено российским законодательством, что редким, орфанным заболевание можно назвать тогда, когда им болеет один человек из десяти тысяч.

Денис Беляков: Да. За последние пять лет благодаря деятельности нашего правительства, инициативам Минздрава и появившимся, особенно в последнее время, организациям пациентов, российское законодательство было существенно изменено. В 2011 году появилось определение "редкое заболевание", появился список редких заболеваний - 24 состояния, по факту - 52 заболевания, и государство приняло решение об их государственном обеспечении.

Марьяна Торочешникова: То есть существуют 24 редких заболевания, признанных Российской Федерацией, лечение которых она согласна оплачивать. Но существует так называемый официальный список Минздрава РФ, опубликованный на его сайте, и там перечислены 214 редких заболеваний. Что это такое, почему такая разница?

Ольга Павлова: Здесь в первую очередь стоит вопрос о том, что делать людям, которые входят в список 24-х. Для этого списка были выбраны именно те заболевания, для которых существует патогенетическое лечение. К сожалению, редкие заболевания невозможно вылечить, но можно поддерживать пациента в хорошем состоянии, так что иногда окружающие люди и не замечают, что это человек с редким заболеванием. Можно ежемесячно, еженедельно вводить лекарства, которые приводят этого пациента к нормальной, практически полноценной жизни.

Что касается списка из 214 заболеваний, то это, скорее, на перспективу, то есть это список заболеваний, которые просто существуют в России, они зафиксированы, диагностированы.

Денис Беляков: Этот список не дает никаких преимуществ. Этих пациентов не учитывают, в их отношении нет официального регистра, а по факту они существуют.

Марьяна Торочешникова: И никакой дополнительной помощи от государства они не получают?

Ольга Павлова: Зачастую для этих пациентов и не существует специального лечения, оно еще ни изобретено. Это просто люди, у которых зафиксирован диагноз редкого заболевания.

Денис Беляков: Пациенты из этого длинного списка орфанов не обладают какими-либо преимуществами перед другими пациентами с распространенными заболеваниями.

Марьяна Торочешникова: А люди из списка 24-х заболеваний обладают такими преимуществами?

Денис Беляков: Да, государство в 2012 году взяло на себя ответственность по лекарственному обеспечению этих пациентов специфической патогенетической терапией. Это лечение зачастую достаточно дорогое, и пациенты не могут позволить себе купить это лекарство самостоятельно. Это может быть несколько миллионов рублей в год, а может превышать десять миллионов рублей в год на одного человека, но альтернативы нет: или человек живет, или нет.

Если лекарство существует, если оно зарегистрировано в России, то, я считаю, пациент должен его получать. Из 7 тысяч заболеваний, которые мы обозначили, патогенетическое лечение придумано только для порядка 300 заболеваний, и не все эти препараты зарегистрированы в РФ. А там, где они зарегистрированы, не все входят в списки, гарантирующие лекарственное обеспечение.

Марьяна Торочешникова: Виктория Рыжкова, как и многие другие люди с похожим заболеванием, столкнулась с проблемой: из российских аптек просто пропал жизненно необходимый вам препарат купренил. Как это случилось, кто виноват, и что вам сейчас отвечают чиновники?

Виктория Рыжкова: В марте этого года пропал единственный препарат, который позволяет нам нормально жить. Он предоставляется нам бесплатно. Компания, которая его производит, ушла на переаттестацию. И Минздрав ничего не сделал, чтобы обеспечить этим лекарством несчастную группу людей, которые живут только благодаря этому препарату.

Мне кажется, все дело в несовершенстве системы госзакупок. У нас проводятся торги на купренил, а выставляется только одна компания, потому что аналогов нет. Компания побеждает, купренил закупают и посылают в аптеки. Когда отменился аукцион, в аптеках закончились лекарства, и мы стали умирать. И так будет и через пять, и через десять лет, если система не изменится. Производители каждые пять лет уходят на переаттестацию, завод находится в Польше и проходит переаттестацию по франшизе. Если сейчас Минздрав не озаботится тем, чтобы закупать какие-то лекарства заранее, зная, что будет переаттестация компании, то так и будет продолжаться. А ведь есть аналоги купренила...

Марьяна Торочешникова: Если речь идет о государственных закупках какого-то препарата, то сбои могут возникать в отношении самых разных пациентов....

Денис Беляков: Да, это возможно. Поскольку существует единственный зарегистрированный производитель этого лекарственного препарата, и системы регистрации лекарственных препаратов в нашей стране периодически меняются, винить Минздрав РФ, по-моему, не в чем. Если производитель заранее знал о смене производственной площадки, то он должен был сделать страховой запас как минимум на полгода, а лучше на девять месяцев. Очевидно, этого сделано не было.

Марьяна Торочешникова: А я как раз из рассказа Виктории поняла, что это было сделано производителем, но проблема в том, что Россия не закупила необходимый препарат, когда это было нужно.

Денис Беляков: Но если они его завезли, то уже могли продавать.

Виктория Рыжкова: Винить Минздрав очень даже стоит! Ведь список жизненно важных препаратов обязан предоставлять Минздрав, и то, что он не провел аукцион, это не проблема тысячи людей, которые остались без него умирать. Такая ситуация недопустима! И Минздрав как раз виноват, он знал, что аукцион не состоялся, что люди будут умирать, и ничего не сделал.

Марьяна Торочешникова: А кто должен беспокоиться о том, чтобы в России были в достаточном запасе препараты, от которых зависит именно жизнь людей? Это должны делать чиновники, или сами люди должны что-то делать?

Ольга Павлова: Должно быть совокупное решение проблемы. Любой производитель заинтересован в том, чтобы его препарат был реализован, а чиновники от здравоохранения, естественно, заинтересованы в том, чтобы наши российские люди были здоровы. Но здесь много нюансов.

Я и сама - пациент с редким заболеванием. Оно называется «порфирия», и его сложность заключается в том, что препарат нужен, возможно, единственный раз в жизни, но он нужен экстренно, в первые-вторые сутки после того, как начинается приступ заболевания. Приступ называется атакой. Мы все понимаем, что такое атака - это такое массовое наступление противника. Вот и в организме происходит то же самое. Чиновник должен поставить тебя в регистр, но в лучшем случае тебя будут ставить туда два месяца Кроме того, нужно провести аукционы на закупку препарата, а это опять время. К сожалению, ситуация с нашим заболеванием настолько критична, что мы не можем использовать существующее законодательство для лекарственного обеспечения наших пациентов.

Марьяна Торочешникова: И как решается эта проблема? Вы закупаете лекарства за свой счет, через фонды?

Ольга Павлова: Так как наше лекарство не стоит миллионы, оно немножко подешевле, а для того чтобы спасти жизнь пациентки, нужно две ампулы препарата за 200 тысяч рублей, то большинство пациенток, которые знают о своем заболевании и переживают повторные приступы, за свои собственные деньги покупают этот препарат, хранят его дома, и в случае приступа его вводят врачи.

Когда это первый случай заболевания, то пациентка, как правило, попадает в реанимацию, потому что диагностировать это заболевание на начальном этапе очень сложно. А в реанимации она проводит около трех-шести месяцев, и там ей вводится тот же препарат, но уже в гораздо больших количествах. И, естественно, потом, когда ставится диагноз, препарат закупается, в экстренном случае даже обходя все эти длинные процедуры, потому что здесь уже речь идет о жизни человека.

Марьяна Торочешникова: А человек может добиться какой-то компенсации от государства? Государство в 41-ой статье Конституции сказало: каждый имеет право на надлежащую медицинскую помощь, я беру на себя обязательство поставлять препараты, всячески беспокоиться о здоровье. Это заболевание есть в списке редких заболеваний - государство сказало: я согласно выделять на него деньги. Но вот эта огромная волокита не позволяет человеку полагаться только на государство.

Ольга Павлова: Мы же понимаем, что государство - это огромная машина, а сейчас пациентов с порфирией в официальном регистре всего 50 человек. Вы представляете, какую машину нужно раскрутить, чтобы изменить законодательство в области редких заболеваний для отдельно взятого заболевания?

Марьяна Торочешникова: Получается, что мы возвращаемся к ситуации "помоги себе сам", и никакие суды, законы, чиновники...

Ольга Павлова: Суды в данном случае бесполезны!

Денис Беляков: Мы говорим о редком заболевании - порфирии, которое возникает спонтанно, требует экстренной помощи, и, если эта помощь не пришла, то результат весьма плачевный. В лучшем случае это тяжелая инвалидность, как в случае с пациенткой в Казани: молодая девочка, ее мама сейчас не в состоянии вести какие-то судебные иски против государства, потому что дочь вовремя не обеспечили лекарством, и она занята реабилитацией своей дочери.

В отношении орфанных заболеваний в целом, которые включены в программу 24-х нозологий, можно сказать, что, безусловно, в 2012 году это было прорывом, но ответственность за лекарственное обеспечение по закону была возложена на субъекты Федерации, на региональные бюджеты.

Марьяна Торочешникова: То есть из федерального бюджета поступают транши в региональные бюджеты на обеспечение лекарствами людей с редкими заболеваниями: ВИЧ-инфицированных, больных сахарным диабетом, пенсионеров и прочих льготников, а дальше уже сам регион распределяет, кому сколько дать?

Денис Беляков: Давайте не будем путать. Существует федеральная программа, которая работает в России девять лет, она называется "Семь нозологий" - заболевания, лечение которых на тот момент стоило достаточно больших денег, выделили в федеральную программу. И девять лет лекарства для этих заболеваний (четыре из них – редкие) закупаются на федеральном уровне. Программа работает, как часы, есть планирование, четкие закупки, один раз в год - общая закупка, в середине года - дозакупка. В этом году эту программу законодательно закрепили на федеральном уровне. И никаких проблем здесь нет, пациенты с болезнью Гоше, гемофилией, муковисцидозом получают специфическую лекарственную терапию точно в срок.

Марьяна Торочешникова: Ирина, действительно ли эта программа прекрасно работает, и у пациентов с муковисцидозом не возникает никаких проблем, во всяком случае, в московском регионе?

Ирина Дмитриева: Я солидарна с Денисом Беляковым в том плане, что программа "семь нозологий" работает, как часы, но диагноз «муковисцидоз» предполагает огромное количество препаратов, десятки препаратов, и тот препарат, который мы получаем по программе, это один-единственный препарат среди огромного их количества. Назвать это патогенетическим лечением муковисцидоза можно лишь с натяжкой, потому что он работает на уровне ДНК, но не решает проблему мутации этих поломанных больных людей. Так что проблемы с лекарственным обеспечением у нас существуют, и вполне серьезные.

Марьяна Торочешникова: А эту проблему можно решить, если прийти в местное отделение, региональный департамент здравоохранения и сказать, что нужно это и это?

Ирина Дмитриева: С 2003 по 2013 год средняя продолжительность жизни больных муковисцидозом увеличилась в два раза. Это очень серьезный результат, и если раньше это была детская болезнь, то сейчас она уже вполне не детская, уже достаточно много выросших людей, которые могут и заводить детей, и полноценно работать при наличии хорошего, качественного симптоматического лечения.

Большая часть препаратов, которые получают больные с муковисцидозом, - это региональный бюджет. Больных муковисцидозом, наверное, среди редких больше всех, это самое распространенное заболевание. И, по сравнению с другими диагнозами, лечение не очень дорогое, однако, учитывая, что больных достаточно много, все равно в результате получается серьезная для региона сумма.

Я вижу проблему в том, что наше законодательство еще очень далеко от совершенства в отношении редких болезней, и чиновники действуют в рамках существующего законодательства, то есть закупают дженерики по закону, но дженерики для муковисцидоза – это отдельная головная боль. Ведь мы получаем препараты в дозировках, зашкаливающих за все максимальные, это пожизненно и ежедневно, это огромное количество препаратов, и любой побочный эффект может стать фатальным. И для нас это серьезная ситуация в связи с тем, что регион действует в рамках законодательства, но, поскольку чиновники - не медики, они не знают, какие могут быть проблемы. Мы только начинаем доносить специфику и особенности наших болезней до чиновников в надежде на то, что они в какой-то момент разберутся в этом.

Конечно, жалко, что время уходит, и, безусловно, это все критично. Если пациент сам готов бороться, то он может достичь достаточно серьезных результатов, но это просто отнимает очень много времени и сил. При муковисцидозе терапия занимает несколько часов в день ежедневно. Я являюсь матерью такого ребенка, и мы основали организацию на базе родительского объединения, мы знаем, насколько это тяжело. И конечно, у нас очень мало времени на то, чтобы куда-то стучать и чего-то добиваться, и мало сил. В общем, это большая системная проблема, которую необходимо решать.

Марьяна Торочешникова: Да, у пациентов и их родственников часто нет ни сил, ни времени на то, чтобы добиваться чего-то от государства. А вы как пациентские организации часто получаете в качестве вознаграждения положительные решения судов в пользу людей, которые к вам обратились, а главное - положительное решение их вопросов?

Денис Беляков: Положительные решения судов - это не самоцель. Наша пациентская организация была создана как зонтичная пять лет назад на базе работавщих на тот момент родительских пациентских организаций по редким заболеваниям. Ее целью является индивидуальная помощь и поддержка пациентов с редкими заболеваниями, распространение медицинской информации и инициация законодательства, направленного на помощь пациентам с редкими заболеваниями.

В судах мы вынуждены помогать пациентам. Их количество особенно увеличилось в последнее время, потому что по программе о 24 заболеваниях по некоторым заболеваниям идет достаточно высокозатратная терапия, и финансово она на региональных плечах. И вот особенно в последний год мы стали испытывать значительные сложности.

Марьяна Торочешникова: А из-за чего судятся люди?

Денис Беляков: Несмотря на принятое законодательство, несмотря на обязательства, лечение откладывается. Конечно, не везде, есть обязательные, исполнительные регионы, которые ставят пациентов на лечение сразу после получения диагноза и всей медицинской документации. Но есть регионы, которые чинят препятствия, считают, что принятое законодательство - это не только ответственность региона, но и ответственность, разделенная с Федерацией.

Особые сложности у нас с республикой Татарстан, где в последнее время каждое новое лечение редкого, дорогостоящего пациента - это результат решения суда. Более того, Минздрав республики Татарстан обжалует это решение, и на это тоже уходит время. Идея такая - протянуть время от момента постановки диагноза до начала терапии.

По данным опросов, проведенных в Европе и Америке, пациенты с редкими заболеваниями получают диагноз спустя шесть-семь лет после начальных проявлений, посещая огромное количество врачей, проводя различные тесты. Ведь редкая встречаемость ведет к низкой информированности медицинского сообщества, тех же врачей общей практики или узких специалистов. Они действительно не обладают знаниями, достаточными для того, чтобы вовремя диагностировать эти заболевания.

При получении диагноза, если заболевание входит в "7 нозологий" или в "24", процедура достаточно простая - это включение в регистр, и для этого нужно просто написать заявление. Обычно это несколько недель. И три-шесть месяцев обычно проходило от момента постановки диагноза до начала терапии. Но в последний год в некоторых регионах ситуация усложнилась, и только решение суда, иногда даже Верховного суда региона после апелляции Минздрава, является основанием для начала терапии.

Марьяна Торочешникова: Но это же упущенное время!

Денис Беляков: Да. Но регионы говорят о недостаточности финансирования. Они просто пишут ответы, что нет денег. Минздрав РФ пишет письма в регионы в качестве ответов на наши запросы, но они имеют рекомендательный характер. Дело в том, что региональные минздравы подчиняются губернатору, правительству региона, а отнюдь не Минздраву РФ. То есть Минздрав РФ отнюдь не всесилен в отношении орфанов, лечение которых возложено на регионы. Мы идем в суды, помогаем пациентам вести судебные иски. Люди зачастую не в состоянии это делать сами.

Марьяна Торочешникова: А какого рода дела решаются в судах? Это просто назначение терапии?

Ольга Павлова: Нет, назначение терапии, естественно, осуществляется врачом, а судебное разбирательство - это выделение денег на этого пациента регионом.

Денис Беляков: Фактическое обеспечение лекарством. Например, сегодня организация по мукополисахаридозу, которая входит в нашу зонтичную структуру, выиграла два суда - в городе Иваново и в республике Татарстан.

На прошлой неделе выигран суд в Казани по девочке с тирозинемией. Диагноз поставили в 2012 году, а деятельность по судебному иску началась только прошлой осенью. То есть четыре года ребенок, которому показана терапия, у которого действительно будут серьезные сложности со здоровьем, не мог получить лечения.

Марьяна Торочешникова: Она не могла получить его за счет государства, но, наверное, помогали какие-то фонды?

Денис Беляков: Для того, чтобы получить помощь фонда, нужен отказ Минздрава. А Минздрав зачастую не может дать отказ, потому что по закону он обязан обеспечивать пациентов.

Ольга Павлова: С фондами тоже достаточно сложная ситуация. Обычно в фонды обращаются пациенты, которым нужна какая-то определенная сумма денег - например, на операцию. В случае с редкими заболеваниями такого вообще не бывает, потому что редкие заболевания нужно лечить каждый месяц, каждый год, пожизненно, и такую сумму от фонда получить крайне сложно, тем более если речь идет о взрослых людях.

Денис Беляков: Люди готовы помогать, если это понятный пациент, ребенок с понятным заболеванием, законченный случай: вот он болел, вот он выздоровел, и это здорово, фонд может отчитаться перед людьми, которые делают пожертвования. В нашем случае, если это генетические заболевания, то лечение пожизненное, и такого законченного случая может и не быть. А если говорить о взрослых, то сейчас практически половина пациентов с редкими заболеваниями - это взрослые люди, и лишь единичные фонды оказывают им помощь и поддержку.

Марьяна Торочешникова: То есть никак не обойтись без помощи государства, которое не всегда с этим справляется.

Ольга Павлова: Сложность еще в том, что иногда до 30% бюджета, направленного на лекарственное обеспечение, уходит на редкие заболевания.

Денис Беляков: Если говорить о льготном обеспечении граждан лекарствами, то действительно в последние годы эта пропорция составляет от 5 до 30%. И это большая сумма, поэтому логическим выходом была бы все-таки федерализация этой программы. Ведь стоимость одного рецепта в программе "24 нозологии" - это где-то 250 тысяч рублей, и это деньги субъектов Федерации. Этих пациентов в регионе единицы - один, два, три, пять, десять пациентов с одним заболеванием.

Если говорить о федеральной программе, то там стоимость рецепта - где-то 25 тысяч рублей, там все закупается на федеральном уровне, а здесь - на региональном. Это какая-то ошибка, какой-то промежуточный вариант. И когда в 2012 году принимали эту программу по редким заболеваниям, даже говорили, что это промежуточный вариант, он перейдет на федеральный уровень. Но прошло четыре года, и никаких изменений не произошло. Понимая критичность ситуации, в прошлом году Федерация направила дополнительные деньги в субъекты именно на орфанные заболевания. Деньги пришли где-то в октябре-ноябре, и регионы успели провести аукционы прямо впритык. В этом году такого решения еще нет.

Марьяна Торочешникова: Но есть заявление Дмитрия Медведева о намерении выделить дополнительное финансирование - речь идет о 20 миллиардах рублей на редкие заболевания и на ВИЧ-терапию.

Денис Беляков: Да, но сейчас конец июля, и решения пока нет. Есть новость в СМИ о том, что наш президент говорил о недопустимости отказов гражданам по лекарственному обеспечению и поручил это контролировать губернаторам субъектов Федерации. В сентябре будет проверка - есть нарушения или нет. На данный момент ситуация критическая. Программа "24 нозологии" сейчас трещит по швам.

Марьяна Торочешникова: А что делать людям, которые не включены в эту программу? Только надеяться на господа бога… Ну, и на общественные организации.

Предлагаю посмотреть небольшой сюжет - это история шестнадцатилетней Лизы Бессоновой из Екатеринбурга. У Лизы наследственная легочная гипертензия, это довольно редкое заболевание, которое разрушает легкие и сердце. Девочке было пять лет, когда от порока сердца умерла ее мама, и с тех пор ее единственным опекуном является бабушка. Сейчас Лиза рискует умереть, не дождавшись действенной медицинской помощи, потому что стала заложницей правовой коллизии. Ей необходим дорогостоящий препарат - карипул, который в России не зарегистрирован, но даже если Лизиной бабушке удастся получить разрешение на ввоз этого препарата, то официально использовать его будет нельзя, поскольку в Екатеринбурге нет специалистов, способных контролировать прием этого препарата. Корреспондент Радио Свобода в Екатеринбурге Антон Гуськов встретился с Лизой и ее бабушкой Ниной Артамоновой, и вот что они рассказали...

Лиза Бессонова: Мой диагноз - легочная гипертензия. Получается, что легочное давление разрушает легкие и сердце. У меня постоянно одышка, через каждые десять метров я стою или сижу, если получается. Месяц назад мы ездили на обследование, и нам сказали, что идет ухудшение, и обязательно нужно лекарство, которого у нас нет. А получить нужно срочно, потому что, если промедлить, то потом от него уже не будет никакого действия.

Нина Артамонова: Как написал профессор в выписке, в ближайшие месяцы нам нужно начать принимать это лекарство, иначе потом будет поздно. Врачи нам сказали, что это нереально, что это лекарство не зарегистрировано в России. Минздрав ответил, что ребенок получает вполне достаточно лекарств по федеральной программе, а о том, что мы будем получить нужное нам лекарство карипул, вообще нет речи. И, между нами, говорят, что нам нужно поехать в Италию, и только там нам помогут помочь.

Лиза Бессонова: Прежние лекарства уже перестали помогать. Сейчас идет ухудшение. Мне непонятно, почему они не могут достать это лекарство. И почему наш Минздрав считает, что я получаю полное обеспечение лекарствами, которые нужны при данной болезни, если я могу получать более полное и более эффективное лечение?

Нина Артамонова: Нам из Италии немножко набросали, сколько что стоит, но, если мы приедем в Италию, нас сразу же никто там бесплатно лечить не будет, надо получить вид на жительство, а это будет через год, полтора или два. Конечно, там еще нужно снимать квартиру, нужно питание, нужен переводчик... И получается примерно около 100 тысяч евро. Конечно, мы даже не мечтаем, что где-то найдем такие деньги. Только если найдутся меценаты или крупный фонд, который захочет нам помочь.

Лиза Бессонова: Обидно. А что делать?.. (плачет)

Марьяна Торочешникова: Распространенность легочной артериальной гипертензии составляет 15-25 случаев на 1 миллион населения. Почему чиновники решают, какое лечение лучше? Почему государство готово оплачивать только то лечение (возможно, более дешевое), которое подходит далеко не всем и влечет за собой множество побочных эффектов, как в случае с муковисцидозом, например? Почему программы не разрабатываются таким образом, что, если есть лечение, назначенное врачом конкретному человеку, то государство не обеспечивает людей адресно?

Денис Беляков: В мире считается, что состояние здравоохранения в области редких заболеваний - это некая оценка всей системе здравоохранения, так как многообразие заболеваний, поражение различных органов и систем, вовлеченность различных специалистов и большого количества клиник является показателем работы всей системы. И очень важно, чтобы все это работало слаженно.

В отношении дженериков сразу скажу, что это действительно актуальный вопрос для муковисцидоза: существуют оригинальные препараты и копии, дженерические позиции. По российскому законодательству, по законам, регламентирующим государственные закупки, покупают у нас по международным наименованиям, и если нашли на аукционе что-то по более низкой цене, то это и закупили. У чиновников по большей части нет возможности выбирать тот или иной препарат.

Но индивидуальные закупки возможны. В случае, если пациент использует закупленный препарат и у него возникают нежелательные побочные реакции, лечащий врач оформляет соответствующий протокол, составляет решение врачебной комиссии, и в департамент лекарственного обеспечения этого региона уходит заявка на конкретный препарат под конкретного пациента. И только в этом случае ему закупается препарат по оригинальному наименованию. Мы столкнулись с тем, что многие врачи вообще об этом не знают.

Второй вопрос - незарегистрированные лекарственные препараты. Поскольку при орфанных заболеваниях пациентов немного, особенно в рамках одной страны, многие иностранные производители, основные поставщики и разработчики этих препаратов, просто не заинтересованы в регистрации этих препаратов в России. Поэтому терапия некоторых заболеваний не зарегистрирована.

Марьяна Торочешникова: И как обернуть эту бездушную чиновничью систему к конкретным людям?

Ольга Павлова: Вот для того, чтобы налаживать эту систему, как раз и нужны пациентские организации. Ведь чиновник - тоже человек, и он не может удержать в голове кучу параметров. Самое сложное - то, что у каждого редкого заболевания свои особенности. Где-то действует одно лекарство, а другое не действует, где-то нужно ввозить лекарства экстренно, где-то невероятная цена на препарат...

Марьяна Торочешникова: Где-то, помимо лекарственных препаратов, нужны еще специальные медицинские установки, например, для искусственной вентиляции легких.

Ольга Павлова: Да. И пациентские организации нужны именно для того, чтобы доносить информацию до чиновников, до Минздрава. Организуются мастер-классы для врачей, сейчас даже мы этим занимаемся. Мы сделали "Редкое телевидение", которое рассказывает врачам о редких заболеваниях, о том, как обращаться с такими людьми.

Денис Беляков: Кстати, в отношении этой пациентки я могу сказать, что Екатеринбург, Свердловская область - один из прогрессивных регионов в области редких заболеваний, они достаточно давно проводят расширенный скрининг на редкие заболевания, достаточно тщательно подходят к решению проблем пациентов с орфанными заболеваниями. Так что этот вопрос может быть решен.

Марьяна Торочешникова: Здесь как раз местные чиновники разводят руками - нельзя решить проблему регистрации препарата на уровне Екатеринбурга.

Денис Беляков: Закупка незарегистрированного препарата государством возможна. Существует абсолютно легальная процедура ввоза незарегистрированного препарата в Россию. На основании решения консилиума медицинской организации и заявки от юридического лица Минздрав РФ выдает разрешение на ввоз конкретной партии конкретного препарата для конкретного пациента.

Марьяна Торочешникова: Но все это нужно знать людям: механизм, порядок обращения, последовательность сбора бумажек и анализов. Всему этому способствуют специализированные пациентские организации. Как найти вашу организацию, Союз пациентов и пациентских организаций по редким заболеваниям, и в каких случаях можно к вам обращаться?

Денис Беляков: Союз работает пять лет, и к нам можно обращаться по электронной почте. Информация о нас находится на сайте spiporz.ru. У нас работает "горячая линия", мы принимаем телефонные звонки. Наша помощь может быть самой разной - от психологической до взаимодействия с фондами или решения вопросов с помощью законодательства.

Марьяна Торочешникова: То есть вы направляете людей в конкретные фонды, благотворительные организации, которые занимаются конкретным заболеванием?

Денис Беляков: Если это возможно.

Ольга Павлова: Совсем недавно у нас был аналогичный случай: молодому человеку не подошел препарат, который он принимал несколько лет. В мае сказали, что у него происходит ухудшение, и ему нужен другой препарат. Он также не зарегистрирован в России, и сейчас мы пытаемся ему помочь через фонд, который занимается взрослыми пациентами, собираем документы, чтобы те деньги, которые нужны ему на этот препарат, собрали люди.

Марьяна Торочешникова: Я так понимаю, что и за юридической поддержкой можно обращаться к вам в Союз. И такого рода юридическая помощь оказывается бесплатно?

Денис Беляков: Безусловно! Мы взаимодействуем с большинством федеральных медицинских учреждений, которые вовлечены в решение вопросов по редким заболеваниям, мы готовы помочь в вопросах поиска клиники, поиска конкретного врача, предоставления информации. Мы взаимодействуем с иностранными организациями пациентов и зачастую черпаем информацию там, потому что там пациентское сообщество появилось, и законы по редким заболеваниям были приняты более 30 лет назад.

Марьяна Торочешникова: А Россия только начинает двигаться в этом направлении… И очень хочется надеяться, что чиновники отнесутся к этому не формально.