В сентябре 2015 года я получил письмо:

Меня зовут Мария, я зав. литературной частью театра "Мастерская Петра Фоменко". У нас сохранилось ваше большое письмо Петру Наумовичу про Фридриха Горенштейна. Евгений Борисович Каменькович, нынешний художественный руководитель театра, хочет начать работу над "Волемиром" Ф. Горенштейна, о котором вы рассказывали.

Прошло 4 месяца, и в театре Петра Фоменко состоялась премьера. Не простая и не совсем обычная. С историей.

Евгений Каменькович, руководитель театра "Мастерская Петра Фоменко", выпустил мировую премьеру спектакля по первой пьесе Фридриха Горенштейна "Волемир".

Это нечастое явление – премьера пьесы спустя 51 год после ее создания. Пьеса была написана Горенштейном по заказу Юрия Любимова для начинавшейся Таганки, но Юрий Петрович честно признался автору, что ничего в пьесе не понял. Олег Ефремов с помощью Виктора Розова понял многое, в частности, что автор и пьеса очень талантливы, но Ефремову не дали поставить "Волемира" функционеры культуры в штатском.

То, что премьера первой пьесы Фридриха Горенштейна "Волемир" (1964) состоялась в театре "Мастерская Петра Фоменко", отнюдь не случайность. Петр Фоменко был первым режиссером в России, который поставил сочинение Горенштейна. Это была пьеса "Детоубийца" о Петре Первом и царевиче Алексее. Постановку под названием "Государь ты наш, батюшка…" Фоменко осуществил в 1991 году в Театре им. Вахтангова. Многие сочли тот спектакль неудачей режиссера, однако были и другие, например, Дмитрий Быков, который назвал работу Фоменко гениальной… И вот теперь на сцене "Мастерской Фоменко" появился "Волемир". Эта пьеса с элементами "театра абсурда" начинается практически с анекдота: сосед главного героя, неожиданно вернувшись домой, застает в своей ванной голого незнакомого мужчину, но не застает при этом в квартире собственной жены… Он озадачен…

В театральной среде бытует классическое представление о том, что режиссер перед началом работы должен ответить себе на вопрос: почему я сегодня с этими актерами ставлю этот спектакль для этой публики?

Я попросил Евгения Каменьковича ответить на вопрос как бы самому себе:

– Ответ мой будет длинным. Я познакомился с Петром Наумовичем Фоменко в 1981 году, придя аспирантом к нему на курс в ГИТИСе. Позднее, когда образовался театр "Мастерская Фоменко", Петр Наумович с регулярностью не меньшей, чем раз в два года, доставал из своих закромов отпечатанные на машинке полуслепые экземпляры и говорил: "Женечка, а вот не надо ли нам поставить Горенштейна?" Идей всегда было две. Вначале он давал мне читать "Волемира", а через какое-то время "Бердичев". То есть это было многократно.

И я каждый раз абсолютно искренне ему отвечал: "Петр Наумыч, это прекрасно, я люблю Горенштейна, но я не знаю, что с этим делать". Так продолжалось все годы, сколько мы с ним знакомы, продолжалось и тогда, когда в театр стали приходить новые поколения, когда у театра сначала появилось сначала одно здание, и позднее, когда появилось совершенно замечательное новое, все равно этот ритуал повторялся, и у меня скопилась куча этих странных экземпляров с пометками Фоменко, сделанными его мелким подробным почерком. Там часто фигурировала ваша фамилия, что вот мол надо связаться с Векслером, если вы, Женя, решитесь это делать, и так далее… И я сам, не понимая почему, летом 2015 года (может быть потому, что наша жизнь дошла уже до какого-то крайнего абсурда) перечитал "Волемира", а еще я видел примерно за полгода до этого очень успешный, умный и точный спектакль Никиты Кобелева по "Бердичеву" в Театре им. Маяковского, и вот внутренний голос заставил меня согласиться с Петром Наумовичем теперь, когда его уже нет с нами. И дальше у меня уже не было никаких колебаний. А если задаться вопросом, почему это надо было делать сейчас для нашего зрителя, то я не чувствовал себя вправе мысленно спрашивать нашу публику. Мне представлялось и представляется, что все люди – это маленькие люди. Они все этакие Башмачкины. Но у Горенштейна этот маленький человек рассмотрен и препарирован под совершенно непривычным углом зрения. В нашем сознании, в нашем менталитете маленький человек всегда жертва, он всегда обиженный, всегда несчастный герой. А у Горенштейна его главный герой, этот Волемир, он настолько многогранен, в нем настолько уживается и добро, и зло… Он, совершенно того поначалу не желая, как-то сильно вмешивается в судьбы других людей и даже распоряжается ими… И именно поэтому я подумал, что эта история, на первый взгляд такая камерная и частная, должна быть интересной сегодня для многих. И мы начали работу.

Но в "Мастерской Фоменко" никогда спектакли по какому-либо произведению просто так не репетируются, а сначала изучается тотально весь автор. И когда на головы наших достаточно умных артистов обрушились "Псалом" и другие произведения могучей прозы Горенштейна, а некоторые прочитали и его пьесу "Споры о Достоевском", о постановке которой я мечтаю уже сам по себе, без подсказки Фоменко, то наш исполнитель главной роли Томас Моцкус просто перестал спать…

Но и для всех остальных эти полгода работы над Горенштейном и его пьесой были не только театральной, но и напряженной интеллектуальной работой. Как всегда, в нашем театре случались яростные споры… О чем это? Про что это? Мы, даже уж не помню, или сами придумали, или где-то вычитали, но договорились, что все происходящее в пьесе вокруг Волемира – это такой "лебединый фашизм". Мы очень бережно отнеслись к авторскому тексту, и нам кажется, хотя время изменилось (ведь прошло уже более полувека), какие-то проблемы остались с нами, и вообще с человечеством навсегда…

– Продолжите ли вы работу с актерами над уже идущим спектаклем?

– Это вообще добрая традиция "Мастерской Петра Фоменко". Мы, конечно, будем продолжать, так как мы во многом точно знаем, где мы "не добежали"… У нас даже те спектакли, которые идут много лет, практически все постановки репетируются, по крайней мере перед спектаклями… в разной степени, конечно. Конечно, будем репетировать.

– Многие побывавшие на премьерных спектаклях говорили об одной трудности восприятия в контексте того, что персонажи сложные, нет "хороших" и "плохих". Одна журналистка сказала: "Вот вроде смешно, хочу смеяться, а нет улыбки – или плакать начинаю, а потом нет слез". В чем здесь все-таки проблема?

– В пьесе есть сцены, обреченные на зрительский успех, например та, где Волемир поддается чарам соблазняющей его жены соседа. Но во второй половине спектакля, в третей и четвертой картинах, когда мы присутствуем на дне рождения той самой жены соседа, Горенштейном написано огромное количество философских диалогов и диспутов, и там много как бы отголосков споров из научно-популярных журналов 60-х годов. Поскольку я к авторам всегда отношусь с гигантским почтением, то я сохранил весь текст и теперь несколько колеблюсь, может быть, надо было все-таки делать редакцию. Потому что, несмотря на все наши ухищрения, вот эти звенья сегодня на слух воспринимаются достаточно сложно. И хотя тишина в зале "хорошая", слушают очень внимательно, но у меня все равно остаются сомнения, не следовало ли здесь кое-что подсократить. Когда дело касается внутреннего мира Волемира, то там Горенштейн, естественно, Бог. А вот в научно-популярных звеньях текста остаются сомнения, или, может быть, мы их еще пока недостаточно освоили. Я попробовал на втором премьерном спектакле "опустить" притчу о мангустах, и, как мне показалось, стало лучше. Так мы и будем методом проб потихоньку подчищать, и к спектаклю десятому все встанет на свои места, – рассказал Евгений Каменькович.

Главный герой пьесы Волемир, поначалу напоминающий современного провинциального князя Мышкина, является персонажем, в столкновении с которым высвечиваются ярко другие. Так было в жизни и с самим автором – Фридрихом Горенштейном, который многих раздражал, был несдержан в суждениях…

Критика у спектакля хорошая. Она отражает и серьезное отношение к автору пьесы. Отражает понимание значительности как этой первой пьесы Горенштейна, так и всего корпуса его текстов.

Явление "Волемира" состоялось.

Оно (как и возвращение читателям и зрителям написанного Горенштейном) могло состояться и значительно раньше, а не ждать первой постановки более полувека. Пьеса с элементами абсурда, которая описывает разброд в советском общественном сознании после разоблачения "культа личности" Сталина, пусть и с купюрами (там, например, на сцену был впервые выведен профессиональный стукач), могла увидеть свет рампы даже в год написания. Но зло, как и добро, всегда может быть только рукотворным, и у них всегда есть автор. В нижеследующей истории автором зла был профессиональный драматург. Не Горенштейн. Пьесу Горенштейна по рекомендации Виктора Розова прочел на труппе "Современника" Олег Ефремов, и молодой театр решил поставить "Волемира". Играть должны были молодые Олег Табаков, Олег Даль и другие. Это был период радужных ожиданий автора, но… Вот как вспоминал о судьбоносном для него дне 1964 года в театре "Современник" Фридрих Горенштейн в своем эссе "СТО ЗНАЦИТ?", опубликованном в 1998 году в берлинском журнале "Зеркало загадок":

… Я был приглашен на элитарную встречу с приехавшим в Москву американским драматургом Артуром Миллером, пьеса которого "Это случилось в Виши" репетировалась театром. Разумеется, я пришел задолго до назначенного времени, пришел первым из званых и в одиночестве сидел в кабинете главного режиссера театра О. Н. Ефремова, предвкушая предстоящие радости. Не знаю, сколько так просидел, может, даже и час. "Счастливые часов не наблюдают" и времени не ощущают. Изредка звонил телефон, но никто не появлялся. Наконец, в кабинет вошел упитанный человек в дорогом праздничном костюме с копной черных волос, коротконогий, с увесистой задницей. Он посмотрел на меня темными сторожевыми бдительными глазами. Я помню этот взгляд, хоть минуло уже столько лет. Он осмотрел меня снизу вверх от рваных киевских ботинок до пиджака явно с чужого плеча; на мое лицо покойницкого зеленовато-землистого оттенка он, по-моему и не смотрел за ненадобностью.

– Вы должны немедленно уйти отсюда, – сказал мне молодой человек, – сейчас сюда придут важные особы.

Думая, что это непроинформированный администратор, я сказал: "Если вы администратор, то по поводу моего приглашения обратитесь к главному режиссеру или к директору театра".

– Я не администратор, – раздраженно сказал человек, – я драматург Шатров.

– Если вы драматург Шатров, то занимайтесь драматургией. Я –драматург Горенштейн.

На этом диалог оборвался, потому что в кабинет вошли Олег Николаевич Ефремов, Артур Миллер со своей шведской женой, актеры, режиссеры, переводчики. Стало шумно и весело. Среди прочих Олег Ефремов весьма лестно представил меня Артуру Миллеру и его шведской жене, которая долго говорила со мной то ли по-английски, то ли по-шведски. Я не знаю ни того, ни другого языка, потому лишь кивал в ответ… Вечер окончился бесконфликтно и благополучно для всех. Но только не для меня. Это стало ясно правда некоторое время спустя, когда посланная в управление театров, то есть в цензуру, пьеса "Волемир" встретила ожесточенный отказ. Хотя опять неточность. То, что в основе ожесточенного отказа цензуры лежал мой конфликт с Шатровым, дополненный к тому же ревностью к лестным словам, обо мне сказанным, стало ясно гораздо позже и окончательно подтвердилось уже в наше время, когда раскрылись архивы и заговорили свидетели (1998)…

Так закончилась, не начавшись, первая глава в судьбе пьесы "Волемир", дорогу которой перешел драматург – борец за образ Ленина с человеческим лицом.

Куда отнес свои доносы Шатров, я не знаю. Но вспоминается то, что произносит Гомункул в романе Горенштейна "Псалом", отвечая на вопрос, как отличить добро от зла:

“Если то, что ты делаешь и чему учишь, тяжело тебе, значит, ты делаешь Доброе и учишь Доброму. Если учение твое принимают легко и дела твои легки тебе, – значит, ты учишь Злому и делаешь Зло...”

Жена Артура Миллера, фотограф Инге Морат, которая в действительности была австриячкой, выпустилa после поездки с мужем по России два фотоальбома. В одном из них есть снимок, который запечатлел Фридриха Горенштейна, беседующего с Олегом Ефремовым на той самой встрече в "Современнике". Тогда более 50 лет назад Горенштейну казалось, что премьера его первой пьесы близка. В кадре также Евгений Евтушенко и другие.

Шатрова на этом снимке нет. Миллер, судя по всему, сидел на другом конце стола рядом с женой и переводчиком.