Александр Подрабинек: Откровенные злодеи встречаются только в сказках. В жизни любое злодейство ищет себе благородное оправдание. Так устроена жизнь: ни один мерзавец не хочет выглядеть плохим. Все хотят выглядеть хорошими.

В этом в общем-то нет ничего плохого. Вопрос лишь в том, что ради этого приходится делать. На что идти? Какие совершать поступки и как их объяснять? Говорить ли всю правду как есть или лгать ради хорошей картинки? И тогда неизбежно встает вопрос о доверии.

Вранье сопровождало Советский Союз всю его историю. После революции большевики утверждали, что РСФСР есть государство рабочих и крестьян. Но рабочие сразу же были лишены всех прав, включая право на забастовки, а крестьянство истреблялось под видом борьбы с кулаками-кровопийцами.

В 30-х годах коммунисты говорили о невиданных победах социализма, в то время как миллионы людей погибали от голода.

Советский агитпроп хвастался впечатляющими успехами народного хозяйства, достижениями науки и культуры, в то время как по всей стране тысячи ни в чем не повинных людей расстреливали в подвалах НКВД.

Сталин уверял весь мир в своем миролюбии, а Красная Армия в это время вела захватнические войны в Финляндии, Польше, балтийских странах.

Никита Хрущев призывал к всеобщему разоружению, стремительно наращивая при этом советский ядерный потенциал.

Леонид Брежнев твердил о социалистическом братстве и интернациональной помощи, направляя советские войска в Чехословакию и Афганистан.

Михаил Горбачев разливался соловьем о модернизации и очеловечивании социализма, но посылал при этом войска для кровавого подавления мирных народных выступлений в Душанбе, Баку, Тбилиси, Вильнюсе и Риге.

Коммунистическая власть уверяла, что советский народ – самый счастливый в мире, в то время как в стране ощущался острейший товарный дефицит и нехватка продуктов питания.

Советская пропаганда прикладывала максимальные усилия, чтобы убедить народ в правильности социалистического выбора, но в 80-х годах это уже перестало работать. Доверия к Советскому Союзу не было ни внутри страны, ни во всем мире. И Советский Союз рухнул, освободив порабощенные народы и дав шанс на возрождение России.

Традиции лжи продолжила в России и новая посткоммунистическая власть. Она еще больше нуждалась в доверии народа, но заслужить его честным путем было затруднительно.

Вот, например, Борис Ельцин – многолетний высокопоставленный функционер коммунистической партии, не одно десятилетие просидевший в высших эшелонах партийной номенклатуры.

В октябре 1987 года он выступил на пленуме ЦК КПСС с критикой коллег и слишком медленных темпов перестройки. Пленум признал его выступление политически ошибочным.

Уже через месяц Ельцин каялся в своих ошибках на пленуме МГК и писал письмо Горбачеву с просьбой не освобождать его от должности первого секретаря московского горкома КПСС.

Летом 1988 года на 19-й партконференции он снова просил отменить решение октябрьского пленума ЦК КПСС, признававшего его выступление на пленуме ошибочным, просил политически реабилитировать его.

Борис Ельцин: Я остро переживаю случившееся и прошу конференцию отменить решение пленума по этому вопросу. Если сочтете возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов.

Александр Подрабинек: Через несколько лет Ельцин объявит себя антикоммунистом, но при этом будет окружать себя в основном бывшей партийной и советской номенклатурой.

Вспоминает бывший советский диссидент и политзаключенный, первый Уполномоченный по правам человека в России Сергей Ковалев.

Сергей Ковалев: Он окружал себя публикой, ему привычной. Вообще говоря, он заметно отошел от стандартного образа первого секретаря обкома. Но все же это была его натура, и трудно было бы ожидать чего-то иного. Все-таки он выбирал в своем партийном окружении людей, готовых пойти в некоем другом политическом направлении, нежели это было в обкомах (другой вопрос – искренне, не искренне, коренным образом или по велению обстоятельств).

Александр Подрабинек: Тем не менее, Ельцин еще не раз будет говорить одно, а делать другое: клясться в верности демократии и препятствовать созданию демократических институтов, просить кредит доверия у общества и затем обманывать его.

Удивительно ли, что уже к 1996 году он почти полностью утратил свою популярность? Чтобы оставаться у власти, ему нужно было доверие общества, а доверия не было.

Один их тех, кто успешно перешел из номенклатурного списка в демократический – бывший мэр Москвы Гавриил Попов – признает, что вопрос доверия к власти для Бориса Ельцина и его окружения был тогда существенным.

Гавриил Попов: Думаю, требовался жесткий популист и, главное, человек, который имел бы кредит доверия у народа, потому что надо было принять очень много тяжелых решений, и народ должен был, как принято в России, доверять человеку. Я считаю, что это был худший из возможных вариантов. Это факт.

Александр Подрабинек: Ельцин с большим трудом выиграл президентские выборы 1996 года, и то только потому, что альтернативой ему был коммунист Геннадий Зюганов, победа которого сулила стране немедленное возвращение советской власти.

В конце своего президентства Ельцин, уже сам не доверяя возможному выбору общества, передает бразды правления Владимиру Путину, от которого Россия не может избавиться и по сей день.

Судьба жестоко мстит обществу, которое оказывает доверие политическим проходимцам. Россия расплачивается сегодня за нереализованный шанс. За тот легкомысленный выбор, который она сделала после распада Советского Союза и крушения коммунистической системы. И это относится не только к Борису Ельцину.

В конце 80-х – начале 90-х молодая партийная поросль, перехватившая власть у своих старших товарищей, срочно переоделась в демократические одежды.

Они усвоили демократическую лексику, научились выступать без бумажки и производить благоприятное впечатление на окружающих. Они стали называть себя демократами.

Насколько искренни были их демократические убеждения? Или это была больше фраза, картинка?

Сергей Ковалев: Они придерживались их довольно искренне. Другой вопрос, как они их понимали. Наша позднейшая история научила нас тому, как власть понимает слово "демократия". Возникли понятия "управляемая демократия", "суверенная демократия" – нехорошо… Я бы сказал так: для Путина это циничная игра, а Ельцин думал, что он искренний демократ, просто не очень хорошо понимал, что это такое.

Александр Подрабинек: Новые демократы были напористы и говорливы. Их не мучил ни комплекс вины, ни заботы о репутации. Все вокруг были такие же. Они хорошо понимали друг друга и яростно боролись за свое будущее.

Это было время больших перемен. Перемен в их личной судьбе. Надо было только записаться в демократы.

Провозгласившие себя независимой прессой вчерашние партийные пропагандисты, такие как Виталий Третьяков, Егор Яковлев, Павел Гусев или Игорь Голембиовский, тоже стали называть их демократами. Да и себя заодно.

И народ, насмотревшись телевидения, начитавшись газет и наслушавшись радио, решил, что да, вот они-то и есть настоящие демократы. На них вся надежда. На кого?

Егор Гайдар – коммунист, бывший заведующий отделом в газете "Правда", редактор в журнале "Коммунист".

Александр Яковлев – коммунист, заведующий отделом пропаганды ЦК, член Политбюро ЦК КПСС, один из организаторов судебного процесса над Синявским и Даниэлем.

Анатолий Собчак – коммунист, бывший преподаватель спецшколы милиции МВД СССР.

Виталий Коротич – коммунист, бывший секретарь правления Союза писателей СССР.

Александр Руцкой – коммунист, генерал-майор авиации, командир штурмового полка в годы советской агрессии в Афганистане.

Руслан Хасбулатов – коммунист, бывший секретарь комитета комсомола МГУ, инструктор отдела пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ.

Геннадий Бурбулис – коммунист, преподаватель марксистко-ленинской философии.

Гавриил Попов – коммунист, бывший секретарь комитета комсомола МГУ.

Михаил Полторанин – коммунист, выпускник Высшей партийной школы при ЦК КПСС, в советское время – главный редактор "Московской правды".

Юрий Афанасьев – коммунист, бывший проректор по учебной работе Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ, член редколлегии журнала "Коммунист".

Список можно продолжать до конца передачи. Легковерие россиян было просто удивительным. Прошлое, даже относительно недавнее, не учитывалось совсем. Репутация не имела значения. Назвался демократом – значит, демократ!

А это была всего-навсего имитация. И когда выяснилось, что для посткоммунистической власти демократия была всего лишь взятым напрокат удобным лозунгом, само понятие "демократия" для большинства россиян обесценилось. Для многих оно вообще стало ругательным словом.

Справедливости ради надо отметить, что среди так называемых "прорабов перестройки" и лидеров общественного мнения тех лет встречались деятели и без номенклатурной биографии – такие как Юрий Рыжов или Анатолий Чубайс, а были люди и с героической биографией – такие как Сергей Ковалев, Андрей Сахаров, Глеб Якунин.

Но, увы, не они определяли политический курс новой России. Их чаще использовали в качестве декорации для создания за рубежом правильного облика новой демократической России. Зачем еще нужны были Ельцину такие люди?

Сергей Ковалев: Ему был нужен, например, я или Михаил Молоствов. Он ведь после путча повез нас с собой в Америку. Я думаю, здесь нет никакого секрета – это был отчетливый совет Владимира Лукина, он сказал: "Если вы хотите создать новый образ новой российской власти, то вот таких людей вы должны включить в свою делегацию".

Александр Подрабинек: На новый кредит доверия номенклатурные "демократы" рассчитывать уже не могли. Поэтому на рубеже столетий им пришлось сменить лидера и перестроить систему.

Теперь российская власть в доверии народа не нуждается. Вместо этого у нее есть полиция, послушные судьи и антиэкстремистское законодательство.

Кризис доверия российской власти уже не угрожает. Однако не потому, что народ верит или не верит правительству и президенту, а потому, что для правительства и президента это несущественно.

С начавшейся в 2000 году контрперестройкой роль демократических институтов поблекла. Власть решила обеспечивать свою устойчивость и несменяемость с помощью лжи и насилии. Институты парламентаризма стремительно деградировали. Пресса и суды покорно и привычно легли под президентскую власть.

Если в стране нет выборов, а журналисты самоудовлетворяются цензурой, то проблема доверия исчезает. Какая властям разница, доверяет ей народ или нет? Единственная ее забота – чтобы люди молчали и не выходили на улицы.

Одна беда – стопроцентно закрыть страну от зарубежного влияния все еще невозможно. Интернет, спутниковое телевидение и прочие неприятности вынуждают власть время от времени хоть как-то объяснять свои действия, чтобы россияне не чувствовали себя совсем уж дураками.

Но делает это власть лениво, кое-как, не утруждая себя созданием хотя бы видимости правдоподобия. Вчера сказали одно, сегодня – другое, завтра – третье. Поймают на вранье? Ну и что?

Вот президент Путин, который с легкостью и просто завидной невозмутимостью с разрывом всего в несколько недель говорит совершенно противоположные вещи.

Время действия – 2014 год. Речь идет о присутствии российских военных на Украине – в Крыму.

Вопрос: Люди, которые осуществляли блокирование частей украинской армии в Крыму, военные в форме, очень похожей на российскую, – это были российские солдаты?

Владимир Путин: Посмотрите на постсоветское пространство – там полно формы, которая похожа. Пойдите в магазин у нас, вы купите любую форму.

Вопрос: Это были российские солдаты или нет?

Владимир Путин: Это были местные силы самообороны.

Вопрос: Скажите, кто были эти молодые люди, уж очень они похожи на наших?

Владимир Путин: Какие молодые люди?

Вопрос: Вежливые молодые человечки.

Владимир Путин: В принципе, я уже об этом сказал. За спиной сил самообороны Крыма, конечно, встали наши военнослужащие, он действовали очень корректно, но решительно и профессионально. По-другому провести референдум, открыто, честно, достойно помочь людям выразить свое мнение было просто невозможно.

Александр Подрабинек: А вот об аннексии Крыма.

Вопрос: Как вы представляете себе будущее Крыма, и рассматривается ли вариант его присоединения к России?

Владимир Путин: Мы не рассматриваем.

Владимир Путин: Сегодня мы завершаем юридические процедуры, связанные с присоединением Крыма и Севастополя к Российской Федерации.

Александр Подрабинек: И что, вы думаете, Путин хоть раз принес извинения за вранье? Ничего подобного. В России это сейчас в порядке вещей. Ложь высокопоставленных лиц уже мало кого возмущает.

Все к этому привыкли – и отравленные телевизором народные массы, и воспитанная в цинизме политическая элита, и полузадушенные страхом российские интеллектуалы.

Сергей Ковалев: Что случилось бы с американским президентом, если бы он сказал сначала одно, а потом – совсем другое? Я думаю, он очень скоро перестал бы быть президентом. А у нас он только укрепляется в народной любви. Вот почему все дело в тех, кого можно назвать интеллектуалами. Вся наша беда в том, что хреновые у нас интеллектуалы.

Александр Подрабинек: Демонстративное пренебрежение собственной репутацией – это такая чиновничья удаль. Нам вроде все равно, что про нас подумают. У нас один хозяин, перед ним и отчитываемся. А поскольку он и сам такой, то хамство чиновников становится в стране повсеместным.

Исполняющему обязанности главы региона Марий Эл Леониду Маркелову не понравился холодный прием, который ему оказали в его предвыборной поездке жители одной из деревень республики. Вот что он им сказал.

Леонид Маркелов: Меня первый раз так холодно принимают, нигде так не было, чтобы ворчали, ворчали, рычали. Везде спасибо говорят. Наверное, мне тоже стоит повернуться к вам тем местом, которым вы ко мне повернулись, закрыть все и уехать, дорогу раскопать. Не верите, что я раскопаю дорогу? Будете три года ждать.

Александр Подрабинек: Депутат Законодательного собрания Екатеринбурга, член "Единой России" Илья Гаффнер вальяжно посетил обычный городской продуктовый магазин. Убедившись, что цены на продукты за последнее время поднялись на 25 процентов, он посоветовал горожанам меньше есть.

Илья Гаффнер: Если, грубо говоря, не хватает денежных средств, надо вспомнить: мы же россияне, русские люди, прошли голод, холод, чего только не прошли. Надо задуматься о собственном здоровье, поменьше питаться, например.

Александр Подрабинек: Мэр Вологды Евгений Шулепов предложил страдающим от недоедания жителям города есть крапиву.

Бывший главный санитарный врач России Геннадий Онищенко, комментируя контрсанкции и ограничение на ввоз в страну презервативов, сказал, что в этом нет ничего страшного, и к тому же это поможет решить демографические проблемы.

Изредка, если разгорается публичный скандал, чиновникам приходится расплачиваться за свое поведение. Но не потому, что они подрывают доверие к власти, а потому, что дают повод для открытого общественного возмущения.

Вполне понятно, что отсутствие какой-либо зависимости от общества ощущают не только отдельные чиновники, но и целые государственные институты. Это хорошо видно на примере судебной системы в России.

Надо признать, что и прежде российское правосудие не слишком-то считалось с общественным мнением. Даже в самые свободные и, условно говоря, демократические времена судебная система в России оставалось корпорацией, предельно закрытой от остального общества. Судьи были защищены и от критики, и от закона.

Российские судьи не боятся нарушить законодательство или вынести неправосудный приговор. Они никогда ничего не опасаются? Говорит адвокат Марк Фейгин.

Марк Фейгин: Нет, не опасаются, потому что они включены в коррупционную вертикаль. Индульгенцию на подобного рода ошибки, неправильные решения (или ангажированные решения) они получают сверху. Они куда больше боятся решения председателя суда, который для них в их формальном руководстве – более главная фигура, нежели закон. Если он оформил определенного характера действия, то абсолютно гарантировано, что судья не пострадает за принятые произвольные решения. Даже если они допустили какую-то формальную или сознательную ошибку в силу эмоций или каких-то других вещей, то их прикроют, потому что они гораздо больше нужны для того, чтобы обеспечивать систему формального правосудия, изображая наличие судебной власти. Поэтому они сейчас ничего не опасаются.

Александр Подрабинек: В 1995 году судья Тверского межмуниципального суда Москвы Елена Сташина (кстати, будущая фигурантка "списка Магнитского") разбирала административное дело об участии в несанкционированном митинге. Подсудимому Евгению Фрумкину было назначено наказание в 5 суток административного ареста.

Дело даже не в том, что свидетели были липовые, а доказательства защиты к делу не приобщались. Дело в том, что санкция в виде ареста по этой статье тогда вообще не была предусмотрена.

И что дальше? После публикаций в прессе районная прокуратура опротестовала постановление суда. Квалификационная коллегия судей выслушала Сташину, объяснявшую, что она не успевает следить за изменениями в законодательстве.

Генеральная прокуратура отказала в возбуждении уголовного дела в связи с вынесением Сташиной неправосудного решения. Сташина и дальше работала судьей.

В 2010 году председатель Хамовнического районного суда Москвы Виктор Данилкин признал Михаила Ходорковского и Платона Лебедева виновными и приговорил каждого из них к 13,5 годам заключения.

Через несколько дней помощница судьи Данилкина Наталья Васильева публично заявила, что приговор был написан в Мосгорсуде и насильно навязан председателю Хамовнического суда.

И что дальше? Васильева с тех пор в суде не работает, а Данилкин, как ни в чем не бывало, продолжает судить людей.

Полная независимость власти от общественного мнения приводит к тому, что суды манипулируют законом, легко извращая его в любую сторону, в зависимости от обстоятельств или политического заказа.

Вот пример с однофамилицей пресс-атташе Хамовнического суда – бывшим начальником департамента имущественных отношений Министерства обороны России Евгенией Васильевой.

Марк Фейгин: То, что она де-факто не сидела, через месяц нахождения в местах лишения свободы после приговора суда была отпущена, является формальным нарушением. Чтобы подавать на УДО, нужно, чтобы человек отбыл полгода. Это обычная практика, которая принята и применяется везде. В деле эколога Витишко мы видим, например, что за надпись на заборе (что несопоставимо с миллионами, украденными Васильевой), даже не разбирая, что это произвол и политическое насилие со стороны государства, репрессии по отношению к этому экологу, его не отпускали в течение года, если не больше, а здесь практически за месяц решили этот вопрос в местном суде.

Александр Подрабинек: Доходит до ситуаций почти анекдотических, если не иметь в виду возможную тяжесть приговора. Подсудимый и суд меняются местами.

Надежда Савченко, украинская военнопленная, которую судят сейчас в Ростовской области, ходатайствует, чтобы ее и свидетелей допрашивали с использованием детектора лжи.

Понятно, что использование полиграфа только повысит достоверность показаний участников процесса. Но суд не заинтересован в достоверности показаний! Он заинтересован в их фальсификации! Ходатайство Савченко суд отклоняет.

Российская юстиция с легкостью нарушает те самые принципы права, на которых, по идее, и должно быть построено правосудие. И это касается не только чисто политических дел, но и уголовных, особенно если там есть политическая подоплека.

Марк Фейгин: Посмотрите кейс Хайсера Джемилева. Да, он иностранный гражданин в Украине, в 2013 году его по общеуголовному составу обвинили в неосторожном убийстве. Это произошло в Крыму августе 2013 года. Человека привлекли к уголовной ответственности, началась судебная процессуальная процедура. В 2014 году после известных событий, когда Крым был произвольно оккупирован и присоединен к России, продолжились процедуры, но уже по российскому законодательству. Это нарушение статьи 12-й Уголовного кодекса, по которой для того, чтобы привлечь иностранного гражданина к уголовной ответственности, все-таки важно, чтобы эти действия были совершены по отношению к российскому гражданину. Там отсутствовали все основания.

Второе – это угроза национальным интересам. Там были совершены преступления в отношении украинского гражданина, украинской территории, с украинской юрисдикцией, а судили его уже в 2015 году в России. То есть здесь незамутненные, химически чистые нарушения процесса, я даже не говорю о принципах справедливости, законности и так далее – процесса как такового. Полностью проигнорирован собственно уголовно-процессуальный кодекс, международные обязательства России и так далее. Это такой общеуголовный кейс, но имеющий политическое выражение, потому что сына Джемилева привлекли за его отца. Сын является неким заложником – это уже обычная практика.

Александр Подрабинек: Пренебрежение правом и законами порождает ответное недоверие общества к судебной власти. Это касается любых дел, отнюдь не только политических. Невозможность найти справедливость в суде побуждает людей к крайним мерам, к самосуду.

Можно сколько угодно причитать о недопустимости самосуда, но не стоит при этом ждать от людей вечной покорности. Когда-нибудь терпение кончится, и правосудие выйдет на улицы.

Оно не будет ни правовым, ни законным, ни гуманным. Оно будет жестоким и бессмысленным, как русский бунт. В лучшем случае – как действия так называемых приморских партизан.

В 2010 году шестеро 20-летних молодых людей в течение полугода нападали на милицейские посты и автомашины, убивали сотрудников милиции, похищали их оружие.

Они заявляли, что объявили войну милицейскому произволу и мстят милиции за многочисленные унижения и пытки, которым подвергались они сами и многие их близкие и знакомые.

В конце концов, четверо из них были арестованы, а двое то ли покончили с собой, то ли были убиты во время штурма снятой ими квартиры.

В значительной части общества действия этих "охотников на милиционеров" вызвали понимание и одобрение. Согласно данным "Левада-центра", только 52% опрошенных россиян осуждают действия нападавших на милицию.

Это и есть та лакмусовая бумажка, которая свидетельствует о доверии общества к правоохранительным органам и правосудию.

Да и как обычные люди могут относиться к правосудию, если оно давно стало фикцией, жалким подражанием настоящим судебным процедурам?

Марк Фейгин: Моя подзащитная Надежда Савченко в период, пока не начался основной суд, были суды по абсолютно незаконному продлению ареста (ее должны были освободить как делегата ПАСЕ, у нее иммунитет), в Московском городском суде – это была апелляционная инстанция на арест, мы обжаловали его – многое увидела в силу того, что технически эта процедура идет, как конвейер. Перед ней проходили другие уголовники по общеуголовным делам, которых судили. "Я поразилась, ты не поверишь: суды длятся ровно минуту, я тебя не обманываю". Человек заходит, его спрашивают, удостоверяют личность, он говорит что-то невнятное, адвокат говорит, что со всем согласен. Судья выходит, закрывает дверь, тут же ее открывает, человеку продлевают арест, его тут же уводят. У нас суды длились по три, четыре часа. "Я поразилась – говорит она, – передо мной прошли вереницей несколько десятков людей". Конвойные и охрана СИЗО даже не парились по этому поводу. Они говорили: "Сейчас мы 20 пропустим, а Савченко – это, наверное, до конца дня".

Александр Подрабинек: Подмяв под себя все ветви государственной власти, авторитарный режим гарантирует своим приверженцам неприкосновенность. С исчезновением выборов чиновники, как и вся власть в целом, перестали зависеть от общества и не нуждаются в его доверии.

Казалось бы, ситуация с оппозицией, правозащитниками и остатками независимой прессы должна быть зеркально противоположной. Увы, это не совсем так. Об этом – в следующем выпуске нашей передачи.