Отрывки из передачи
Андрей Баланчивадзе (1906-1992), советский композитор, лауреат двух Сталинских премий:
«В Петербурге у нас была большая квартира, пятикомнатная. Много детей бывало у нас. Я любил танцевать. В это время мой брат, этот самый будущий знаменитый балетмейстер, садился в углу. Он терпеть не мог танцевать. В 1918 году я уехал из Петрограда, а встретился с братом своим Георгием в 1962. Значит, 45 лет я с ним вообще не виделся. Мы получали от него открытки. В 1962 году в Москву прибыли три самолёта с американской труппой. В самом конце вышел Баланчин. Спустился и сразу пошёл ко мне навстречу. Мы обнялись. Многие плакали. Мне было 12 лет, а ему 14, когда мы расстались. Гастроли прошли в Ленинграде, в Москве, потом он с труппой приехал в Тбилиси. И здесь первый вопрос был, как прийти на могилу отца. Я ему дал несколько партитур. После этого в 1981 году мне удалось поехать в Америку на три недели. И вот тогда он высказал мысль, что ему хочется сделать что-то грузинское. Он говорил, что возьмёт разные произведения и сделает такое харчо. Я ему играл свои вещи, кое-какие записи были. И он отобрал уже и сказал: «Давай ещё из балета «Мцыри» пришли мне что-нибудь». Мы уже начали работать. Через два года он скончался. Нам не удалось это осуществить. У него был тромб в сердце».
Писательница Маргарита Хемлин (1960 - 24 октября 2015)
автор романов и повестей, в том числе «Третья мировая Баси Соломоновны», цикла рассказов «Прощание еврейки», лауреат премии журнала «Знамя»:
«Я себя не считаю писателем. Писатель — это про кого-то другого. Мои книжки не существуют отдельно от моего барахла. А доставляет радость что-то делать из замши, из тонкой кожи. Видеть, как из хаоса появляется какой-то цветок, брошь замечательная. Откопать какой-то кусок довоенного панбархата. Месяцами что-то шить, мастерить, носить и радоваться. Это такое удовольствие, такая радость».
«Радиантология современной русской поэзии»
Дмитрий Бобышев (г. Урбана-Шампейн, штат Иллинойс)
А если Вену, Рим, Берлин или Париж
ты сходу про: фу-фу в воздушном перемахе,
то это место – здесь, где оду ты родишь, –
американский супермаркет.
Что да, то да: дают... Дрозда, и вообще!
Вот это – торжище, до горизонта – снеди:
Хеопсы разных блюд, Кавказы овощей
под блюз, и в мыслях об обеде.
Обрызган пырсью льда, курчавится латук;
пучками рдятся бело-пыпочки редиски;
темнозелено-жгуч, и злющ, и связан: лук...
Не оду – ты, а сам: родился...
В мороз, а и в жару всегда прохладнопуз,
то – оклубничен, то – в картечинах черники,
с пупами-дынями здесь бабится арбуз.
Ему и козыри – не пики.
Не вини-козыри, но кстати о вине...
Всё серебро в Шабли, а золотишко – в Рейне:
калифорнийская лоза, она вполне...
Сама ползет в стихотворенье.
Как с нею хороши: креветок нежный хрящ
и жирных устриц слизь, что спрыснута лимоном;
с кедровым ядрышком форель: пожар хрустящ,
а мякоть – с розовым изломом.
Там пальмовы сердца секутся на куски:
где спаржи пук – Шекспир, а Пруст – ростки фасоли;
и Джойсом артишок: то иглит лепестки,
то с маринадом расфасован.
Вот лазает в воде чудовищный омар,
а скинут с кипятка, зане прекрасен витязь,
что – красен, и в броне. Крушите, стар и мал,
с топленым маслом насладитесь!
Вон кружка: бок в росе и пена набекрень, –
отрадно-горек Пабст, и Огсбургер, и Пильзень,
Колбасный арсенал, ветчинный потетень!
Копченых дрынов полный список...
Но если угощать – тогда в два пальца стейк,
и – пять минут на сторону – на гриле...
Прости мой англицизм, – я точно не из тех,
кто б волапюком говорили.
А просто слов таких "в забавном слоге" – нет.
По-русски ли сказать: "бифштекс" и "на мангале"?
И прыщет сок мясной, когда мы с Каберне,
а то – с Бургундским налегаем.
Жизнь в общем удалась. Плесни на дно коньяк,
давай расслабимся... Теперь стихи попросим
друг друга почитать. – Полцарства за коня,
за папиросу б! Да курить я – бросил.
Боль
Передача о боли не в метафорическом смысле («больно думать», «душа болит»), а о боли в прямом физическом смысле, о телесном страдании, у которого, впрочем, есть свои духовные и эмоциональные измерения.
