Яков Кротов: Этот выпуск программы посвящен войне и миру.

У нас в гостях – митрополит Рафаил Мотовилов, он же - архиепископ Московский (ведь митрополит – это, скорее, административная позиция, а архиепископ – священная) и его помощница, секретарь и библиограф Ольга Загородняя.

Владыка Рафаил имеет к войне двоякое отношение. Во-первых, он – жертва военных действий, которые ведут против него недоброжелатели, в основном, как сейчас принято, в интернете, потому что он епископ не Московской патриархии, а истинно православной русской Церкви, Катакомбной церкви, и можно прочесть про него что угодно вплоть до того, что он занимается оккультизмом, просыпаясь, топчет распятие и плюет на святые иконы…

Рафаил Мотовилов: Упаси Господи!

Яков Кротов: Владыка, это теперь называется информационной войной.

Рафаил Мотовилов: Но такие страшные выводы некоторые люди делают, конечно, не от чистоты помыслов.

​Яков Кротов: Владыка Рафаил еще занимается исцелением болящих, и в этом его тоже упрекают. Когда свергли патриарха Никона, он у себя в заточении лечил приходящих к нему людей, и тоже говорили, что он занимается тем, чем епископу заниматься не следует, обвиняли его в колдовстве и так далее. Но ведь все Евангелие, все «Деяния апостолов» наполнены рассказами об исцелениях! В Священном Писании есть рассказы об исцелении через возложение рук, и это даже описано в качестве признака настоящей, глубокой веры. У меня этого дара нет. Но в любом случае я предпочитаю человека, от которого люди уходят исцеленные, человеку, от которого увозят трупы.

Владыка Рафаил имеет к войне и другое отношение: он был боевым офицером. Насколько я понимаю, теперь вы - полковник запаса.

Рафаил Мотовилов: Полковник в отставке. Это значит, что уже совсем никуда не годится. А в запасе – это если во время войны он может быть еще использован.

Яков Кротов: Владыка Рафаил был тяжело ранен в 1984 году в Сирии. После этого вы стали верующим?

​Рафаил Мотовилов: Человек такой, каков он есть на самом деле, и любой человек должен пройти через то, через что он прошел. Мои старания, трудности, которые я пронес через свою служебную деятельность, и позволили мне стать тем человеком, о котором вы сейчас прекрасно рассказали. Но все с чего-то начинается, и начало моих поисков - как раз на военной стезе. Я в свое время с удовольствием изучал азы военного дела и тех дел, которые мне предстояло осуществить. И у меня это хорошо получалось, я с детства любил делать дело, которое мне поручено, хорошо, прилежно и окончательно.

Делая дело хорошо и обстоятельно, я пришел в те сложные времена моей жизни, которые были в 80-х годах. Я просился в Афганистан в то время, когда было уже мало добровольцев на эту страшную бойню, но наше командование решило по-другому, и меня отправили в страну с сухим и жарким климатом, как было сказано в моем направлении. Как и всегда, я поехал туда, не рассуждая. Там я встретился со многими людьми: и ливанцами, и сирийцами, и представителями других народностей, которые населяли и населяют сейчас эту землю, и в то время у меня сложилось неплохое мнение о них. Оно сохранилось до сих пор.

​Яков Кротов: За последние 25 лет произошло то, что было немыслимо в 80-е годы, когда вы служили в армии. В 1984-м немыслимо было, чтобы к вам пришел священник и освятил оружие или какие-то пусковые установки, а теперь это делается. Я помню, в газетах проходила такая волна антицерковного возмущения – как это мыслимо, чтобы митрополит освящал ракету под названием "Сатана"? Что происходит? Вам нравится такая линия развития?

Рафаил Мотовилов: Ну, здесь противоречие даже в словах, в терминологии. Если посмотреть глубже – освящаются обстоятельства уничтожения людей.

Яков Кротов: В России не так много святых военных. Пожалуй, хорошо знают только Александра Невского. Хотя сейчас есть храм на Лубянке, на задах "Детского мира", и там сплошь иконы военных. Но мало кто знает, что Святой Александр Невский перед смертью постригся в монахи, сменил имя, стал Алексий, и это жест покаяния во всей предшествующей жизни, включая и то, что мы называем воинскими подвигами. Когда вы пережили встречу с Богом, у вас было ощущение перелома и того, что вы должны отречься от всего, что связано с военным делом?

Рафаил Мотовилов: То место, где я себя ощутил: в теле ли, без тела ли, в том месте, или в другом месте… Я могу только сказать, что то обстоятельство, которое я почувствовал, мне очень не понравилось. Быстрее всего, я посетил в силу своих тогдашних убеждений не то место, которое называется местом с Богом, а, наверное, несколько другое, а может, какое-то пограничное. Я от многих слышал, что они там побывали, им не хотелось возвращаться, но я не хотел там оставаться. И я взмолился - может быть, впервые в жизни так слезно просил Бога о прощении. Я чувствовал, что грешен, но насколько грешен, я не мог себе представить. И то состояние, которое там было, позиция, которая там была высвечена, - я понял, что я не имею права быть в другом месте, только лишь здесь. В этой связи я вспомнил все и взмолился, сказал: "Я буду тебе служить, Господи, до конца последних моих дней так, как ты скажешь. Я вверяю тебе свою волю, Господи, и дай мне, Господи, возможность исправить те грехи, которые я совершил".

Яков Кротов: В этом смысле ваша судьба похожа на судьбу католического святого Игнатия Лойолы, который был боевым офицером и был тяжело ранен, настолько тяжело, что вынужден был покинуть армию. Его духовное обращение было связано с таким вот переживанием отчаяния, почти смерти, и тот орден, который он создал, отличался от всех предыдущих орденов и монашеских собраний таким вот военным характером в смысле жесткой дисциплины - как бы армия Папы, прежде всего, беспрекословное послушание. Когда я изредка бываю у вас, у меня ощущение, что у вас тоже есть такая атмосфера. Ольга Дмитриевна, есть у вас военная атмосфера или нет?

​Ольга Загородняя: У нас атмосфера вокруг владыки, Луны-Солнца, и мы все его слушаем, берем благословление. Без владыки ничего не будет - я так думаю.

Яков Кротов: Катакомбная церковь – это же общее название для десятков и даже, наверное, сотен разных православных общин, которые живут свободно, часто анархично, автономно. У этого есть плюсы – не связанность с государством, отсутствие лицемерия, но в этом есть и минусы, потому что существует масса авантюристов и проходимцев типа Остапа Бендера, и от этого часто страдают члены Катакомбной церкви. А у владыки, мне кажется, жесткий барьер.

Ольга Загородняя: Внутренне у владыки эта дисциплина, военная закалка, - все есть. А на самом деле он человек очень добрый, за всех переживает, и к нему всегда можно подойти и все что угодно спросить, посоветоваться. Он как друг для всех нас, нет этой грани, когда боятся обратиться. Такого нет, как вы говорите.

Яков Кротов: Как вам удается поддерживать порядок и строить Церковь в условиях, мягко говоря, недоброжелательных и бороться с авантюристами?

Рафаил Мотовилов: Я не понимаю сочетания слов "церковная дисциплина". Я понимаю слова «уважение и любовь к человеку» и «выстраивание отношений с людьми», которых я не называю своими подчиненными, а называю соратниками…

Яков Кротов: Соратники – военное слово, владыка.

​Рафаил Мотовилов: Но хорошее слово. Это значит – стоять вместе, плечом к плечу, и не давать возможности противнику найти брешь, через которую можно пройти. И если все так думают, то это будет крепость.

Если человек отвечает на мои рассуждения, на мое расположение к нему, он - мой человек, о котором я проявляю ту заботу, которую он желает видеть по отношению к себе. Наверное, я во многом не прав…

Яков Кротов: Ну, вы, владыка, какой-то ненастоящий архиерей! Архиерей не может так сказать: "я не прав". (смеются)

Ольга Загородняя: Он просто православный человек.

Яков Кротов: И даже любой православный пономарь никогда так не скажет.

Рафаил Мотовилов: Когда ко мне приходят и просят: "Владыка, я хочу быть у вас, я хочу с вами", – я прошу: "Вы напишите о себе немножко". И человек пишет. А тут мне знающие его говорят: "Он же пьяница, алкоголик". А человек, может быть, в сане. И я у него спрашиваю: "А вот про вас говорят, что вы употребляете спиртные напитки, притом неумеренно, вы, как люди говорят, алкоголик". – "Что вы, никогда!" И я не могу ему не верить. Я ему верю, я не верю тому человеку, который говорит, может быть, и правду. И мы его берем. Но когда вскрывается, что он солгал, в связи с этим мы с ним расстаемся уже не за то, что он алкоголик, а за то, что он лжец!

​Яков Кротов: Это мне напомнило об одном католическом святом XVI века, который был рохля, задумчивый, и в семинарии над ним все смеялись. Однажды однокурсники его толкают и говорят: "Смотри, летит архиерей!" Он поднимает голову, все начинают хохотать, а он говорит: "Я предпочитаю поверить в то, что архиереи летают, чем в то, что христианин может соврать ". (смеются)

Владыка, давайте ближе к горячей теме. Когда вы слушаете сейчас новости из Сирии, я думаю, вы вспоминаете, как это было.

Рафаил Мотовилов: Я много перемещался по Сирии, видел много святых, православных мест не только в Сирии, но и в Ливане. Встречался и с друзами, и с представителями разных других религиозных течений, и с христианами в том числе, посещал храмы. Я не был тогда еще воцерковленным человеком, для меня это был просто внутренний интерес, мне было интересно слушать, участвовать в богослужении, просто проникнуться тем духом, который присутствовал в этих храмах. Я видел эти здания, эти цветущие сады, людей, оптимистичных, несмотря на боевые действия (тогда только закончилось израильское вторжение в Сирию, на территорию Ливана). Мне нравился в них этот оптимизм, а с другой стороны, желание быть в мире, в доброте, в честности. Мне нравились в них те добрые начала, которые я наблюдал. Я встречался со многими военачальниками, и крупными в том числе, и там звучало такое немножко самовосхваление…

Яков Кротов: А в российской армии не бывает фанфаронства?

Рафаил Мотовилов: Конечно, бывает. Желание самовозвыситься присутствует у отдельных людей, даже, может быть, у многих.

Яков Кротов: Фанфронство как некоторый карьеризм, личное позерство или… Ведь вот то, как Гитлер рисовал перспективы немцам – завоевать полмира, это уже фанфаронство не карьерное, он был на вершине карьеры.

​Рафаил Мотовилов: Я думаю, здесь больше речь о карьерном фанфаронстве. Никто не будет отвергать, что есть желание получить более высокую должность и звание – они этим не страдают. Все страдают! И это нормально. Другое дело – каким способом это получается. Один человек желает купить это, и в предпоследнее время это было - за подарки, за подачки какие-то... Я не понимаю, как можно на служении родине, отечеству делать карьеру. На этом карьеру делают по-другому – своей преданностью и делами, своей служебной деятельностью. Не знаю, как это было, я очень редко бывал дома, я всегда был на полигоне и в части, и я три звания из пяти получил досрочно: капитана, подполковника и полковника, и не за то, что я с кем-то любезничал. А такое фанфаронство, если оно есть у кого-то, - ничего страшного.

Яков Кротов: А если бы у вас не было желания ехать ни в Афганистан, ни в Сирию, приказ бы пересилил? Возможна ли сегодня ситуация, когда российский солдат, военный офицер может отказаться ехать в Сирию, в Украину, в Уганду, куда-то еще? Вот насколько в жизни военного человека сочетается беспрекословное подчинение приказу и личный выбор?

Рафаил Мотовилов: Мне кажется, в жизни каждый человек делает выбор, и каждый выбирает свое.

Яков Кротов: Мы же часто встречам в газетах, в прессе, что люди, побывавшие в Чечне, например, жалуются, что им недоплатили и так далее, журналист спрашивает: "Но вы ведь могли отказаться?" И он говорит: "Я не мог, потому что тогда бы меня сжили со свету". Он говорит, что у него не было выбора, он вынужден был ехать.

Рафаил Мотовилов: Я говорю не о рядовых солдатах, а об офицерском корпусе. Человек мог поступить в какой-нибудь гуманитарный или технический вуз, но он поступил в военное училище.

Яков Кротов: И навсегда оставил свободу воли в папке в Генштабе?

​Рафаил Мотовилов: Нет, человек, который делает такой выбор, выбирает не только погоны, но и свою собственную жизнь. Он выбрал свое будущее, свое отношение, выбрал лозунг: "Кто, если не мы?" Это стержень его отношения к той ситуации, в которой он оказался. Другое дело, что существуют разные времена: мирные, сложные, революционные времена, конфликтные ситуации, и в каждое время человек с тем первоначальным выбором, который он сделал, если угодно, с присягой, обязан подтверждать свой собственный выбор, либо не подтверждать и уходить. Никто же не запрещает человеку уйти, если он ошибся в этом выборе. Это было и у нас, и когда я был курсантом военного училища, и в мою службу в начальных временах. Ну, не сложилось у человека, желает он уйти. И человек в мирное время делал много глупого и ненавистного, чтобы уйти: и через суды офицерской части, и пьянствовал, и прочее…

Яков Кротов: То есть, чтобы уйти, человек становится алкоголиком? А он не может просто написать бумагу и уйти?

Рафаил Мотовилов: Это было не принято. Надо было измарать свою собственную карьеру.

Яков Кротов: А что значит – принято или не принято?

​Рафаил Мотовилов: Не знаю, я не разбирался, какие там бумаги были на этот счет, но Министерство обороны с большой неохотой расставалось со своими офицерами. И не потому, что чего-то было мало или много, но так считалось, и я так считал, и, наверное, тоже так поступал, когда был командиром части, командиром развернутого полка - там было 2 тысячи человек офицеров и их жен, и все эти конфликты приходилось каким-то образом урегулировать и создавать условия, чтобы не было кляуз.

В этом смысле и сама среда, и офицерский корпус представляет собой коллектив, который помогает людям ощутить самих себя, стать самими собой. Это то же самое, что сейчас в Церкви. Приходят многие люди, совершенно разные и по уровню восприятия, и по уровню воцерковленности, и по уровню отношения к семейной жизни, к войне и прочему. И если мы найдем правильную позицию, если мы поймем тех людей, которые желают служить Богу, не развратничать духовно, прости Господи, то в этом смысле коллектив может помочь людям стать другими. То есть нужно, чтобы то желание, которое имеется вначале, стало уже не желанием, а действием.

Яков Кротов: Это, владыка, вы прямо по Антону Семеновичу Макаренко - "Педагогическая поэма"…

Рафаил Мотовилов: Но ведь все это делается из любви! Мы же хотим держать людей не из-за того, что они нам нравятся, а потому что мы дерзаем надеяться, что мы им поможем, и они встанут на тот путь, где станут лучше.

​Яков Кротов: Если говорить о Церкви – аминь, аминь, аминь. А война – это такое занятие… Вспоминается реклама американских вербовочных пунктов: "Хочешь увидеть мир, встретить интересного человека и убить его – иди к нам в армию". Армия не для того, чтобы научиться дружить, стать мужчиной, а для того, чтобы убивать, это высшая цель.

Ольга Загородняя: Защищать отечество, а не убивать. Защита отечества – священный долг каждого гражданина, для этого и идут в армию.

Яков Кротов: А применимо ли слово "священный" к военной службе? Ведь "священный" – это то, что имеет отношение к создателю, к молитве, к поклонению Богу. Такое определение дает нам богословие. Священный – это то, что отделено от людей и отдано Богу. Священная война – это война, когда все оружие, взятое у противника, складывается в кучу вместо того, чтобы делить его между победителями, и сжигается, оно – Божье, оно запретно для меня, я его не беру. Но человек, который посвятил себя Богу, его воля - у Господа…

​Ольга Загородняя: Война – это прежде всего сражение, в основе любой войны лежат отношения Бога и Сатаны. Те, кто на стороне Бога, и те, кто на стороне Сатаны, воюют друг против друга. Почему начинаются войны? Жадность, зависть… И даже многие историки пишут, что в основе многих войны лежат отношения между христианами, Христом и противниками христианства, скажем так.

Яков Кротов: А многие пишут, что в основе войны лежит похоть, стремление мужчины как-то неверно реализовать свою мужскую силу. Но тогда это все скатывается на дочеловеческий, животный уровень, когда сражаются рогами какие-то самцы оленей.

​Ольга Загородняя: Наши военные защищают Христа!

Рафаил Мотовилов: Я не думал, что похоть может лежать в основе какого-то серьезного военного столкновения, если мы говорим об освободительных войнах.

Яков Кротов: А от кого мы освобождаем Сирию, владыка?

Рафаил Мотовилов: Сирию мы ни о кого не освобождаем. Сегодняшняя ситуация не стоит особняком, но таких войн мы пока еще, наверное, не знали.

Яков Кротов: Ну, Афганистан – и там мы помогали законному правительству, правда, предварительно свергнув парочку правительств.

Рафаил Мотовилов: Да, сначала свергли, а потом помогали. Тут мне трудно как-то категорически выразить свое отношение. Я там был и видел этих людей, видел руководство. С Хафезом Асадом мы не встречались, а вот с его политическим руководством на уровне министерств мы были если уж не в приятелях, то очень хорошо знакомы.

Яков Кротов: А в Сирии действительно передний фронт борьбы, как сказала Ольга Дмитриевна, между христианами и мусульманами?

​Рафаил Мотовилов: Я не думаю, что это какое-то столкновение христианства и мусульманства, здесь все гораздо прозаичнее. Мне кажется, здесь нефть и все, что с ней связано. Может быть, мне, как священнослужителю, не следует рассуждать на эту тему, но в Сирии никогда не возникало вопроса о преследовании христиан. Тогда, в начале 80-х я не слышал этого. И со стороны правительства Сирии православие, христианство никогда не преследовалось, не гнобилось и не унижалось. Были открыты храмы, христиане ходили, совершали свои праздники, было паломничество и так далее.

Я хочу привести пример не по Сирии, а по Турции. Я ездил туда в паломничество по приглашению турецких властей, в храм Николая Мирликийского Чудотворца. Нам настоятельно говорили: "Вы не надевайте священническую одежду, потому что турки этого не любят. Даже местные священнослужители не ходят в священнических одеждах вне богослужения ". Я сказал: "Ну, как я, будучи митрополитом, буду ходить в пиджаке? Это невозможно!" И я всегда ходил в рясе, в клобуке и так далее, хотя и жарко было. Этот храм Николая Чудотворца тогда был в несчастном состоянии (сейчас его немножко подделали), тем не менее, мы там прожили трое суток, и все это время у нас постоянно была молитва, мы проводили там богослужения. Мы приходили туда к 8 часам, и до тысячи человек нас встречали и провожали, когда эта наша делегация, человек 12-15, шла от гостиницы в храм. И не то что камень бросить, а никто даже дурного слова не сказал! Они пытались даже похлопать нам.

Люди уважают верующего человека. И они видели в нас верующих людей. Та доброта и уважение, которое они к нам проявляли, во мне просто осели, как основание для пересмотра моего отношения к мусульманству. У меня нет противоречия к ним, как и к любому другому верующему человеку. Нет. Если люди желают так верить, ради Бога. Другое дело, когда получается экстремизм, желание обидеть низшего, унизить слабого, - вот это плохо.

Яков Кротов: Владыка потерял тогда ногу в Сирии, если не ошибаюсь, и вторая тяжело ранена…

Рафаил Мотовилов: Обе.

Яков Кротов: Вы как Маресьев - догадаться невозможно!

​Рафаил Мотовилов: Меня смущают эти слова. Я делаю свое дело так, как хотел меня видеть Господь.

Яков Кротов: А если бы вы делали дело, как Маресьев, я бы вас не позвал. Мне совершенно все равно, какой силой вы исцеляете людей. Я думаю, что Бог дает силу исцеления, а Сатана эту силу отбирает. Человек, который летает на истребителе или бомбардировщике и убивает людей, это одно… И мое большое смущение в связи с нынешней ситуацией в Сирии и тогдашней вашей, 1984 года, что это все-таки война, а не паломничество. Ольга Дмитриевна сказала, что там передний край…

Ольга Загородняя: Нет, я сказала теоретически, что такое война - это отношения Бога с Дьяволом, это лежит в основе. Важно не кто с кем воюет, а кто какие цели преследует.

Яков Кротов: Цель оправдывает средства?

Ольга Загородняя: Ничего подобного! Нельзя так говорить.

Рафаил Мотовилов: Ни в коем случае! Это совсем бесовское утверждение – «цель оправдывает средства».

Яков Кротов: Это выражение приписывали иезуитам.

Ольга Загородняя: Все зло в мире от иезуитов, между прочим, - так говорили раньше.

​Яков Кротов: Российское участие в нынешней войне в Сирии началось с того, что подключились к кампании против "Исламского государства". Вот они, может быть, разрушили Триумфальную арку в Пальмире (я еще не видел фотографии разрушенной арки, и у меня есть основания не доверять таких сообщениям, не подкрепленным фотографиями). Ну, допустим, что эти противники Асада уничтожают античные памятники (кстати, то, что они в таком полуразрушенном состоянии - та же Пальмира и другие памятники - это ведь наша, православная работа).

Полторы тысячи лет назад мы, православные, уничтожали языческие храмы Диониса, Венеры, Артемиды, потому что считали это богопротивным. Сегодня нам это как бы забыли. Но мы знаем, что все равно в православии это было, и оно, может быть, никуда и не делось. Мы восхваляем пермских архиепископов XV века, которые брали топор и рубили дубы, на которых пермяки вешали приношения языческим божествам, мы до сих пор считаем, что это было хорошее дело. По Евангелию золотое правило этики – делай другому то, что хочешь, чтобы делали тебе, то есть умей отзеркалить ситуацию, умей занять позицию другого, не исповедуй мораль "хорошо – если я украду корову, плохо – если у меня украдут корову".

Вы говорили об уважении к исламу. Одинаков ли ислам, каким вы его видели в Сирии? Уважаете ли вы только ислам, который вам хлопает в ладоши, когда вы идете молиться, или вы уважаете и тот ислам, который может схватиться за саблю, за меч, за пулемет и сражаться с российскими солдатами?

​Рафаил Мотовилов: В вашем вопросе заключен и ответ. Я не могу согласиться с теми извращенцами ислама, которые собирают людей, чтобы убивать.

Яков Кротов: Значит, вы неверно извлекли ответ из моего вопроса. Вы против тех мусульман, которые извращают, как вам представляется, ислам, потому что начинают убивать, а многие российские атеисты против православных, которые извращают православие, когда тоже начинают убивать под православными лозунгами, едут защищать православие от исламской угрозы. Когда российские добровольцы 20 лет назад ехали в Сербию, это было хорошо, а когда узбек или киргиз едет защищать ислам в Сирию, это почему-то плохо. Хотя, с точки зрения религиоведа, это абсолютно идентичные поступки.

Рафаил Мотовилов: Мы читаем Библию, и там много примеров, которые как раз говорят об этом. Есть люди, которые вооружаются и стремятся защищать свое отечество, а есть люди, которые идут захватить его. И кто-то прав, а кто-то не прав.

Яков Кротов: Я чувствую, что сейчас начну говорить от имени атеистов… Все три великих мировых религии – иудаизм, христианство и ислам – с точки богословия (и они сами себя так иногда называют), это религии Библии, религии Книги. Мало кто из нас, православных, понимает, что Ураза Байрам – это праздник, посвященный не какому-то событию из жизни пророка Мухаммеда, а праздник, посвященный истории Авраама, вспоминающий, как Авраам был готов во имя веры, послушания Богу принести в жертву единственного сына, но вместо сына ему был дан козленок. И вот вслед за Авраамом мы приносим в жертву козленка - замечательно, ребенок остался в живых! Но это же радостное событие и для нас, православных, и для иудеев, так что у нас общие истоки. И тогда атеист спрашивает: чем мусульманин, который хочет создать свое "Исламское государство", отличается от евреев, которые вторглись на территорию Палестины, отвоевали себе кусок между Ливаном и югом и создали свое государство? Не скрывали, что они захватчики, но такова воля Божия, об этом Священное Писание. С точки зрения буддиста, китайского конфуцианца… Он не поймет. Можете вы ему объяснить, чем поведение Иисуса Навина, который завоевывает Палестину, отличается от поведения Александра Невского, который завоевывает что-то для России, или от поведения араба, мусульманина, который завоевывает что-то для своей исламской общности? Все это агрессия или как?

​Рафаил Мотовилов: Господь говорил: "Я пришел и принес новую заповедь: да возлюбите друг друга". И мы говорим: как Тебя любить? Через тех людей, которые нас окружают? Мы говорим: служение Богу через служение человеку. И это правильно, это невозможно по-другому. А как я увижу вашу любовь? А вы заповеди соблюдайте! Ведь ни одна наша заповедь не говорит об убийстве или о чем-то другом, что могло бы принести смерть. Другое дело, что Он говорит: "Нет большей правды, чем положить душу за други своя".

Яков Кротов: Я все-таки прерву вас от имени разгневанного слушателя. А кто выбирает друзей? Нам Бог указал, что Сирия – друг России, и поэтому давайте? Положить жизнь (ведь в Евангелии душа – это синоним жизни) за других очень хорошо на бумаге, но мы живем в овраге, где я сам выбираю себе друзей. Все равно это свободный выбор – помогать этим или тем.

А с армией меня, владыка, очень смущает другое. Ведь не вы, полковник, лицо, как сказанное в Евангелии, подчиненное ("мне говорят – я иду", как говорил сотник, пришедший к Спасителю), решали, кто вам друг, кто враг, а решал Леонид Ильич Брежнев, видимо, лично и товарищ Устинов, что «вот наши друзья». Получается, что вы, как военный, были лишены первого человеческого права – дружить и любить по своему усмотрению, и любили того, кого любит Леонид Ильич.

Рафаил Мотовилов: Но ведь любить можно ближнего, жену, отечество, Бога, и это разноуровневые понятия.

Яков Кротов: А «Бог» и «отечество» – разноуровневые понятия?

Рафаил Мотовилов: Разноуровневые. Я не служу нашему государству, я служу моему отечеству.

Яков Кротов: Есть противоречие между отечеством небесным и отечеством земным? Возможно ли такое противоречие?

​Рафаил Мотовилов: Нет, пожалуй. В моем понимании отечество, которому я служу, это отечество, которое благословил Господь, устроил его, принял, и я призван защищать это отечество, Его отечество на земле.

Яков Кротов: То есть, если понадобится, вы возьмете в руки меч и пойдете?

Рафаил Мотовилов: За то отечество, которое Господь даровал мне.

Яков Кротов: С мечом? Архиерей? Опять в Сирию, владыка?

Рафаил Мотовилов: «Меч» – понятие сложное. Слово Божие острее меча.

Ольга Загородняя: Кто с мечом к нам пришел, тот от меча и погибнет.

Яков Кротов: Добро бы меч, но владыка был в Сирии не с мечом, а с чем-то более массивным.

Рафаил Мотовилов: Я там был не с мечом, я был наставником, советником.

Яков Кротов: Это еще хуже.

​Рафаил Мотовилов: Конечно, это не здорово. Но я же их учил не убивать, а делать на поле боя то, чему меня учили. Может быть, там небольшая грань между этими понятиями – убивать и учить убийству, но, тем не менее, я учил их строить оборонительные сооружения, обороняться. Мне, наверное, повезло, я там присутствовал в то время, когда уже прошли острые действия, и начались оборонительные обстоятельства. Я их учил не двигаться, а держать оборону.