"Мужчина в крови, прижимая к себе сына, убегает от венгерской полиции, которая распылила слезоточивый газ и кидала дымовые гранаты в беженцев, пытавшихся штурмовать ворота пограничного перехода".
Так фотограф Сергей Пономарев описывает фотографию, сделанную им на сербско-венгерской границе и собравшую более шести миллионов просмотров.
Десятки тысяч беженцев из стран Ближнего Востока, Северной Африки и Азии, с огромным риском пересекающие Средиземное море на пути в страны Юго-Восточной Европы и затем пробивающиеся дальше на север, в более богатые страны, породили яростные споры – как относиться к этому нашествию. Фотография утонувшего сирийского ребенка, опубликованная прессой в начале сентября, перевернула отношение Европы к кризису. Беженцев принимают, им пытаются оказать помощь. Одновременно внутри Европейского союза возвращается пограничный контроль там, где его давным-давно не было, и все более ужесточается правая риторика.
Окровавленный беженец с ребенком на фотографии Пономарева вызывает немедленное сострадание. Сам фотограф при этом пишет в Фейсбуке: "Европа не пустила мигрантов (вот именно во время этой истории я решил для себя, что я больше не называю их беженцами...)". В интервью Радио Свобода Сергей Пономарев объясняет, что имел в виду:
– Да, у меня есть несколько вопросов к тому, что я видел. С одной стороны, мне непонятна реакция венгерских властей на поток беженцев – они начали закрывать границу, достаточно жестко к ним относились. С другой стороны, мне совершенно непонятны действия самих беженцев, которые, с одной стороны, просят защиты у стран Европейского союза, а с другой стороны, нарушают тут же их законы. Смотря на действия полиции, на действия протестующих, я пришел к выводу, что это больше похоже на миграцию, чем на побег. Хорватская полиция их предупреждала о том, что будет применять спецсредства, и говорила, что Сербия вполне безопасная страна, и если они бегут от войны и от преследований в своей стране, в Сирии или в Афганистане, то Сербия вполне подходящая страна для того, чтобы они в ней остались. И хорватская полиция это произносила на арабском языке, то есть беженцы это слышали и могли принять к сведению. Но они решили прорываться силой. Исходя из этих нескольких фактов, которые я видел своими глазами, я понял, что, наверное, они, скорее, мигранты, чем беженцы.
Я был в Сирии и знаю, насколько тяжело там. И люди вправе бежать в Европу
– А ваши симпатии на чьей стороне? Кому вы сочувствуете?
– У меня нет личных пристрастий, я считаю себя журналистом, который просто ведет репортаж с места событий, показывает, что происходит. Если говорить о журналистике и публицистике, то я бы назвал себя журналистом. В своих репортажах я стараюсь не высказывать никакой позиции. По-человечески я им сочувствую, я был в Сирии и знаю, насколько тяжело там жить. И люди вправе бежать в Европу, и Европа отчасти должна принимать этих беженцев. С другой стороны, вопрос – сколько она должна их принимать. Но это уже внутриевропейские дискуссии должны идти.
– Вы были в Сирии. Сербия для этих беженцев, даже в тех условиях, в которых они оказались, настолько лучше Сирии?
– В плане спокойствия, гражданских свобод и так далее – вполне. Хомс и Алеппо выглядят как Сталинград. Там просто негде жить, негде найти воду, пищу и так далее. Поэтому, в принципе, даже Турция вполне подходящая страна для беженцев. Другое дело, что сама Турция приняла уже 2 миллиона беженцев, и она просто перенаселена ими, и эти беженцы там живут уже не один год. И коренное турецкое население начинает немножечко возмущаться тем, что ни конфликт не решается, ни проблема беженцев не решается.
Вина лежит на обеих сторонах
– Нынешняя история с беженцами для Европы, в каком-то смысле, началась с одной фотографии – утонувшего сирийского мальчика. И это показывает, насколько один образ силен и может перевернуть общественное сознание. Другая история – видео, на котором венгерская журналистка ставит подножку бегущему пожилому человеку, несущему на руках ребенка. Выясняется, что пожилой человек –тренер, и ребенок скоро выходит на футбольное поле с Криштиану Роналду. Вы чувствуете, насколько сильно работают образы? Но при этом они могут подменять осмысление того, что происходит. Ваша фотография рождает сочувствие к беженцам. Но побуждают ли такие фотографии к поиску ответов на вопросы, чего на самом деле хотят эти люди?
– Месседж этой фотографии вполне ясен: не стоит применять средства, которые используются против футбольных фанатов, против людей, которые бегут от войны. Другой вопрос – отношение к этому у людей в определенной точке Европы. Хорватия показывает свое особое мнение по отношению к беженцам. Возможно, если бы на пути потока беженцев стояла другая страна, не Венгрия, а Швеция, ситуация развивалась бы иначе. Но здесь есть то, что есть. И вина, на самом деле, лежит на обеих сторонах. Там сначала закрылись ворота, и люди ждали несколько дней. Они должны были понимать, что у каждой страны есть свои законы. С другой стороны, закрывшиеся страны должны понимать, что они являются лишь транзитом на пути потока беженцев, и беженцы выбрали некую страну и следуют в нее, и это проблема страны, в которую они едут, принимать их или пытаться вернуть обратно.
Раньше фотографии могли останавливать войны
– Европа на фотографию утонувшего мальчика реагирует единственно возможным для себя способом – немедленная гуманистическая реакция: надо помочь, надо что-то сделать. Но на самом деле проблема беженцев стоит уже давно, просто она не так волновала. Мне интересно ваше мнение о роли образа в принятии решений в современной политике.
– Достаточно сложно объяснить... Я помню, когда появилась фотография этого мальчика, еще шли дебаты о том, стоит или нет публиковать ее. В каких-то странах газеты опубликовали эту фотографию на первой полосе, а в каких-то странах нет. Я думаю, раньше фотографии могли останавливать войны, как это было, например, с вьетнамской войной – с фотографией Ника Ута. Но сейчас это почти невозможно, потому что у нас есть правила, что если публикуются фотографии трупов или крови, то зрителя нужно предупреждать о том, что его сейчас ожидает "сложный" контент, скажем так. И когда человек готов к этому, у него уже нет такого шока, чтобы принять какие-то решения, начать действовать. Его уже предупредили, что сейчас будет жестко. А эффект фотографий из Вьетнама был как раз в том, что это был шок. Когда люди их увидели, они подумали: что происходит, надо что-то делать! Но, честно говоря, я не вижу, чтобы после этой фотографии мальчика Европа предприняла какие-то серьезные действия. В Европе нет единого мнения по поводу того, что нужно делать, нужно ли принимать всех, кто идет, или нужно их останавливать и разбираться с тем, кто сейчас остался. Пока европейцы это решают, поток идет и Европа потихонечку наполняется беженцами.
Это безысходность, нет смысла ждать и надеяться, нужно уезжать
– Поговорим о России. Вы писали в фейсбуке – почему бы России ни принять беженцев.
– Так она приняла их. Я ездил в Майкоп, снимал историю про сирийских беженцев еще в 2013 году.
– То есть в России как-то проще с этим?
– Нет, совершенно не проще! Принять их приняли, но что с ними делать – никто не знает. В Россию приехали, в основном, беженцы с черкесскими корнями. И они поехали в Кабардино-Балкарию, в Черкесию и так далее. Большинство из людей, с которыми я пообщался, занимались в Сирии таможенными декларациями, таможенной очисткой грузов, это были финансисты, брокеры и так далее, люди совершенно не бедные. Когда они приехали в Россию, им предложили красить стены в детском саду. И никто не говорит по-арабски в России, и никто не говорит по-английски в России, особенно в Майкопе, и у них как-то не заладился процесс ассимиляции, поиска работы. И семья, с которой я общался, начала искать возможность уехать и работать в других, в арабских странах. Другие семьи начали учиться, изучать русский язык и так далее. Но это был второй год сирийской войны, были еще надежды, что будет перемирие, будет возможность вернуться обратно. А сейчас поток идет оттого, что люди поняли, что это безысходность и нет смысла ждать и надеяться, нужно уезжать. И тут, наверное, Россия могла бы заново высказать свое желание помочь, поучаствовать в решении европейских проблем, если мы себя считаем европейцами. Но пока из того, что я вижу, россияне, в основном, реагируют негативно на беженцев, считают, что это наказание Европе за ее грехи, за санкции и так далее. Хотя я наблюдал за тем, как Россия почти незаметно, не поперхнувшись, поглотила миллион украинских беженцев Донбасса, разослав их маленькими группами по всей стране, и никто даже не заметил этого. Могли бы принять и сирийцев.
Когда теплый сезон кончится, поток беженцев будет иссякать
– Вы путешествуете с беженцами. У вас есть представление, как долго продлится это ваше журналистское задание?
– Нет, к сожалению, у меня нет такого представления. Тем более я даже пока не понимаю, где я нахожусь, что это – голова, хвост или тело той змеи, с которой я путешествую.
– Но вы собираетесь продолжать, пока не появится чувство, что что-то завершено?
– Да, я думаю, что сезон прекратит этот поток беженцев. Когда начнется зима, станет понятно, что ночевать на улице, идти по полям они уже не смогут. Будет меньше семей с детьми, меньшее количество вообще беженцев. Я предполагаю, что когда теплый сезон кончится, поток беженцев будет иссякать.
– Это ваше путешествие с беженцами изменило ваш взгляд на Европу? Если смотреть глазами беженцев – это другой мир?
– Для них, да, это абсолютно другой мир. Я смотрю на Восточную Европу, балканскую, которая не похожа на Западную Европу. Я вижу, как люди любят свою землю, при этом не очень любят чужеземцев. Большинство волонтеров здесь – немцы, британцы, много французов, австрийцы и так далее. Но среди хорватов и сербов я очень мало встречал людей, которые стремятся помогать. Европа очень многолика, и, наверное, этот тест на беженцев будет достаточно серьезным экзаменом для Европы, для понимания ценностей, которые вроде бы все страны приняли.
