Oтрывки из передачи
Лидия Стародубцева: «Представьте себе пространство, забытое богом и людьми. Слева: последние украинские блокпосты, справа — последние блокпосты ЛНР и ДНР. А между ними — ничейная земля. Формально — украинская территория, а по сути — нейтральная зона. Вот уже год она обстреливается с обеих сторон, несмотря на мирные договоренности. Десятки сел, поселков, городков. Светлодарск, Красногоровка, Марьинка.Люди живут в подвалах, часто без света, еду готовят на кострах, вокруг — воронки от взорвавшихся мин, осколки снарядов и разрушенные дома. На рассвете с группой волонтеров мы выезжаем из Харькова в эти горячие точки с гуманитарной помощью. Три машины. В них умещаются тонна хлеба и еще полторы тонны продуктов, средств гигиены и лекарств».
Евгений Каплин (руководитель волонтёров Гуманитарной миссии помощи мирному населению «Пролиска»):
«Как минимум, миллион человек в стране занимаются волонтёрством. Я считаю, что волонтёры — это единственное, что склеивает на сегодняшний день украинское государство. Это масса людей, которые готовы отступить от своих политических взглядов во имя сохранения государства, во имя того, чтобы люди не поумирали в этом государстве. Ошибка государства — рассматривать перемещённых лиц как временное явление. Многим людям уже некуда возвращаться. Надо приучить себя к мысли, что население Харьковской области увеличилось на триста тысяч человек. Страшно, когда над головой летают мины или ракеты и взрываются рядом. Потом страх притупляется, начинаешь привыкать. Люди тоже начинают привыкать к опасности.
А стреляют всё ближе, а люди уже не понимаю, что надо бежать. В условиях уличных боёв вывезти кого-то уже проблематично. По ночам снится автобус без стёкол с табличкой «Дети», и там дети лежат на полу, и автобус прошит осколками. За день до завала одного дома в Чернухино мне звонили люди из подвала, говорили, что их сто человек и умоляли их вывезти оттуда. На следующий день привалило этот подвал, и я понимал, что там завалило сто человек».
Монах Варнава: «Я не уверен, что я делаю что-правильное. Я просто иду и молюсь. Прошу Бога помочь нам и нашим людям, как живым, так и усопшим. Сейчас все верят, на блокпостах военные и мирные. Они записывают свои имена, чтобы за них молились. Кого я спас? Кого я могу спасти? Никого. Просто я разговариваю с людьми. И они исповедуются, плачут. Я не священник. Они выливают душу, и им становится легче. Вот вчера служба была вечерняя в Никольском храме в Артёмовске. Там переночевал. Утром помолился за людей. Я верю, что это скоро остановится».
Первоклассница Даша из села Луганское: «Сначала далеко стреляли, а потом бабахнуло и к нам прилетело. Не видела, но слышала. Когда начинают стрелять, меня сразу трясёт. Когда заканчивается обстрел, мы все идём в хату. Мы спим с бабушкой одетые: в свитере, тёплых штанах. Шапка рядом. Если что, мы бежим».
Жительница села Луганское Нина Ивановна: «Поехали в Полтаву к родственникам. Нас. конечно, «доброжелательно» приняли. Нам сказали, что мы этого хотели, вот и заслужили. Мы вернулись. У меня дома хозяйство. Я боялась, чтоб не растянули. Дети в Луганке доучивались дистанционно. Надеемся, а вдруг подпишут соглашение, а вдруг это прекратится. Придёт ум к обеим сторонам, и они мирно разойдутся. И русский, и украинский —у нас смешанный язык. Моё мнение: здесь всё Украина, и Енакиево, и Дебальцево, и города, где ДНР. Это всё Украина. Зачем делить? После обстрела я стараюсь обзвонить всех своих знакомых: узнать, живы или нет».
В прифронтовой полосе. Восточная Украина
Прифронтовая полоса
В разделе «Родной язык» украинская писательница Оксана Забужко: «Язык - естественное явление. Если не уничтожать его искусственно, он имеет способность к самовоссозданию. В чем сказался этот процесс самовоссоздания за последние 20 лет? Язык пошел вширь. На нем стали говорить несравненно больше в быту, в повседневности. Если 20 лет назад в своем родном Киеве я оглядывалась на звук правильной украинской речи и вообще на звук украинской речи, то сегодня уже не оглядываешься. Сегодня украиноязычная молодежь, хорошо, естественно говорящая - обыденное явление, не вызывающее никакого особого восторга и ажиотажа у украинского интеллигента. В советское время, в последнее десятилетие СССР украинский был языком интеллигенции, чудачествующей, все еще не перешедшей, почему-то упрямо не желающей переходить на русский. Хотя нам говорили:
«У вас такой прекрасный русский. Зачем вам с таким прекрасным русским еще и украинский?! Что за упрямство?». И крестьянство, перебираясь в город, стремилось от украинского как можно скорее избавиться — как от непрестижного и бесперспективного, как им постоянно внушали в школе. Эта ситуация, к счастью, за последние 20 лет изменилась. Для молодого поколения это всё дела давно минувших дней — за исключением, может быть, глубинки в индустриальных городах или индустриальных районах. Но этот разлив языка вширь, конечно же, сказался на качестве языка, на культуре речи. Тот самый закон малинового джема:если размазывать по плоскости, то слой истончается. Я это замечаю, например, по собственному стилю. Еще в 90-е годы я писала гуще и вычурнее. Потому что образ моего читателя, адресата у меня в подсознании не был массовым. Это был избранный читатель, посвященный в тайны украинского языка — лабораторно-лелеемого, питаемого, холимого, кормимого и т. д. А сегодня, когда 100-тысячный тираж для украинского романа не является несбыточным мечтанием, включается "я хочу быть понят моей страной". Ты об этом сознательно не думаешь, но все же замечаешь, что куда-то уходит из твоего языка старосветское обаяние стилистики классиков XIX века, игра идиоматикой Нечуй-Левицкого, Свидницкого, Старицкого».
