«Если бы меня попросили описать мое поколение одним словом, то первое, пришедшее в голову, было бы слово «быстрый». Вряд ли такое написал бы кто-нибудь из выпускников даже десятилетней давности, не говоря уже о родителях нынешних старшеклассников.

Определить черты своего поколения – значит суметь вписать себя в социум, признать принадлежность к обществу, попытаться отделить свое личное, индивидуальное от внешних обстоятельств, в которых ты волей или неволей жил. «Мое поколение» так называлось сочинение, которое писали ученики 11 класса лицея № 1525.

Первое, что в той или иной степени отметили практически все – влияние современных технологий. Несмотря на то, что ребята естественным образом вошли в интернет-пространство, у них осталось место для рефлексии – полезно виртуальное общение или нет? следует воспринимать действительность через большие объемы информации или лучше жить реальным моментом, здесь и сейчас? Скорее всего, они таким образом проецировали установки родителей, кроме того, это был гуманитарный класс, где размышление в принципе приветствуется как способ познания, но, мне кажется, у следующей за ними генерации таких сомнений уже не будет.

Вообще, они в своем роде последние: чтобы определить собственные черты, ребята обращались к опыту советского периода, хотя их родители заканчивали школу в девяностые годы. То есть это уже своего рода мифологизация, но очень важная для тех, кто пытается идентифицировать себя в настоящем времени.

Не менее точная вещь, которую озвучили старшеклассники, и которой скоро невозможно будет противостоять – отсутствие скрепляющего поколение фундамента, того идеологического цемента, который прилипал к подошвам и заставлял равняться на середину. Сегодня картину идеального мира каждый рисует себе сам, у всех есть выбор – что смотреть, слушать или читать. Я не хочу здесь говорить о том, что для многих этот выбор неочевиден, но он есть, и от его масштаба можно даже растеряться.

Дружить, общаться теперь можно не только со сверстниками – по горизонтали, но и с теми, кто младше или старше тебя, но имеет сходные интересы. Конечно, подобного рода независимость от среды доступна не всем, но в действительности она очень доступна – стоит только понять, в какой сфере находится этот твой интерес. И возникающие таким способом связи гораздо прочнее и естественнее, чем культурные скрепы, которыми государство пытается ветхую постройку подновить.

Другое дело, что подобная практика общения не имеет географических и государственных границ, но для успешного современного школьника учеба в зарубежном университете до недавних пор была вполне реальной перспективой. Любопытно, что ребята именно возможность выбора определили как признак свободы, наиболее важный для них.

- Мне кажется, больше всего будет не хватать свободы выбора. Всего – выбора профессии, книг, которые ты хочешь читать, фильмов, которые ты хочешь смотреть. И если нас сейчас вернуть в советскую эпоху и, допустим, мы сможем читать только такие произведения, смотреть только такие фильмы, мне кажется, больше всего нам будет не хватать чувства свободы, что ты можешь сам определить свой путь, свои вкусы и интересы.

- Поскольку нам изначально было довольно хорошо, а сейчас происходят какие-то вещи, нам кажется, что это серьезные изменения. Хотя если сравнивать их с тем, что было раньше… Просто нужно понимать, что в условиях времени, которое сейчас, люди очень привыкли к той свободе, которую им дали, поэтому изменились границы свободы и несвободы, мне кажется.

Поэтому мне кажется, что нас гораздо проще чем-то смутить. Мы привыкли к одному уровню жизни, уровню свободы, можем делать, что хотим, и поэтому будет гораздо труднее, если у нас начнут что-то отнимать.

- Наше поколение считается более разумным, мы быстрее взрослеем. Но мы не сами интересуемся политикой, а нас спрашивают, и у нас просто нет выбора, кроме как узнавать и отвечать. Нас просто не спросили, хотим ли мы это знать, а сразу начали задавать вопросы. Почему-то хотят, чтобы мы имели свою позицию, и она должна быть четкой, и не учитывают, что мы еще не сформировались.

- История новой России – это вроде бы история демократия, и люди должны голосовать, как-то участвовать в управлении государством. А как они могут это делать, если ничего не понимают? Поэтому государство сейчас пытается в головы людей определенные мысли вложить, этим занимаются правительственные каналы. Мне кажется, что это, с одной стороны, правильно, хотя слово "пропаганда" в данном контексте выглядит примерно как ложь. В принципе, пропаганда и ложь – это плохо, но иногда они необходимы.

- Я думаю, самая важная вещь, из-за которой, если ее убрать, нам будет очень-очень плохо, это деньги. Мы живем сейчас в господстве капитализма, и все удовольствия можем получить за деньги. Поколение наших родителей имело очень мало всего, какие-нибудь польские вещи – это было просто верхом, а сейчас можно получить все что угодно, имея достаточно денег. Это, наверное, грустно, но, безусловно, свобода и деньги очень связаны. И, конечно, хорошо, что в современном мире при наличии трудолюбия и крохи таланта ты можешь прилично зарабатывать и неплохо жить, получая все, что ты хочешь.

Каким образом формируется то или иное поколение Радио Свобода рассказали учителя Евгения Абелюк (лицей 1525 "Воробьевы горы"), Алексей Макаров (школа-интернат "Интеллектуал"), руководитель Центра исследований современного детства Института образования Высшей школы экономики Катерина Поливанова и научный сотрудник Школы актуальных гуманитарных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы Мария Майофис.

Алексей Макаров, учитель школы-интерната "Интеллектуал":

- Интересно, что ребята воспринимают свободу совершенно не так, как мы. Когда мы говорим "свобода", мы подразумеваем свободу как что-то политическое, но они в этой плоскости вообще не говорят про свободу. Они свободу понимают как свободу самовыражения, свободу действий. И конечно, они ощущают себя более свободными, чем, может быть, советские поколения. С другой стороны, любопытно, что жизнь поколений, которые сейчас заканчивают школу, проходила в 2000-е годы, это время президентства Путина. То есть они не видели разницу с 90-ми. Вот эпоха – 90-е и 2000-е, они видели перелом, а следующие -нет.

Что касается восприятия истории. Во-первых, ребята очень сильно транслируют то, что говорят родители. Я сейчас читаю школьные сочинения и просто вижу, как идет эта трансляция. С другой стороны, это не их история, они смотрят на нее как на что-то далекое. Для них это почти как Средневековье. Соответственно, вопрос, что делал тот или иной правитель, для них то же самое, как моральная оценка деятельности фараонов. Кроме того, они пытаются быть объективными, это, кстати, то, чему учит ЕГЭ. Их учат, что на все можно посмотреть с разных сторон, нет чего-то такого, что мы сразу однозначно морально осудим.

Современные ребята очень хорошо социализированы, более чем хорошо. Мы это наблюдали осенью прошлого года, ведь протесты в защиту школы "Интеллектуал" начались с письма школьников, они сами его написали, сами распространили в прессе. Другое дело, что, как мне кажется, большинству школьников нужна свобода, как свобода выбора, но они не готовы за нее бороться политическими методами.

"Мы" для учеников школы «Интеллектуал», скорее, не возрастное, а социальное – мы и наши родители, мы и наши учителя... У нас может быть разница в возрасте – одно или два поколения, но мы себя ощущаем единой общностью. То есть это, скорее, социальные группы, где возраст не очень важен. Я закончил школу в 2001-м, и мне кажется, что в наше поколение входят те, кто вырос в 90-е в условиях экономических проблем, но, с другой стороны, свободы. И именно на этом переломе люди видели, как пространство свобод скукоживается. Мы росли, когда еще были субкультуры, а сейчас все ушло в социальные сети. В этом смысле можно говорить об общем социальном опыте людей моего возраста.

Мария Майофис, научный сотрудник Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС:

- Я закончила школу в 1993 году, и в это время поколение конструируется очень четко, потому что взросление совпало с освобождением, с перестройкой, с началом 90-х годов. Мы еще были пионерами, но уже не были комсомольцами, весь этот слом происходил у нас на глазах. Мне кажется, такое сочетание детского и отроческого советского опыта и юношеского уже постсоветского – отличительная черта нашего поколения, которое вошло в профессиональную жизнь где-то в середине 90-х. Я думаю, что многие представители этого поколения добились довольно больших успехов,совмещая эти две оптики – знание советского и постсоветского.

Поколение – это, вообще говоря, конструкт, некая внешняя категория, которая налагается современниками или потомками на биографическую и историческую реальность, и, соответственно, граница между поколениями проводится некоторым искусственным образом. Это дело внешнего выбора, если ты наблюдатель, или внутреннего, если сам человек, который самоопределяется, хочет сказать, что принадлежит к какому-то поколению. Известно, например, что Булат Окуджава был, скорее, из военного поколения, по году рождения, он участвовал в войне, но, скажем, на историческую сцену он вышел вместе с шестидесятниками, то есть с теми, кто в войне не участвовал, войну пережил в детстве и в отрочестве. Это было вопросом сугубо его выбора.

Мне кажется, когда речь идет о поколениях, очень важно говорить, что поколение как-то консолидируется, осамо себя определяет, чтобы люди могли узнать, что их объединяет в действительности. Правы совершенно эти замечательные дети, когда говорят, что течение времени все убыстряется и убыстряется, и в этом смысле уж не знаю, будет это поколенческое разделение или разделение социально-историческое, но эти дефиниции станут более дробными, более короткими.

Преподавая историю, я постоянно сталкиваюсь с парадоксальным фактом. С одной стороны, ребята рассказывают про советскую историю, в том числе в семейной перспективе, как про что-то очень далекое, чуждое и очень экзотическое. А, с другой стороны, когда речь заходит о конкретных каких-то событиях советской истории, у них вдруг появляется местоимение первого лица множественного числа – «мы». Причем ладно, если бы «мы» только делали ракеты и перекрывали Енисей, но «мы» построили Берлинскую стену, вторглись в Чехословакию и про разные другие нехорошие дела. Тогда я их спрашиваю: "Вы готовы разделить ответственность с товарищем Сталиным, Брежневым, Хрущевым за эти решения и эти действия?" – "Нет, не готовы". – "А почему вы говорите "мы"?" – "Ой, извините!" И потом опять повторяется этот же автоматизированный штамп. Супернациональное государственное "мы", которое появляется в их речи, означает, что пока ребята с большим трудом разделяют советское прошлое и свое настоящее, как бы плохо они это советское прошлое ни знали.

Евгения Абелюк, учитель лицея №1525:

- Разговор про поколения возник у нас в связи с литературой. Мы читали Ахматову, для которой эта тема была очень важна, "Северную элегию", где она фактически говорит о том, откуда родом и что формирует ее сверстников. Потом я показывала им статью Мариэтты Омаровны Чудаковой, которая рассказывает о том, чем поколение 60-х отличается от поколения 80-х, и так далее. Ну, и ребята писали на эту тему сочинения.

Одна девочка, Сара Магамбетова, например, написала о неважности для себя участвовать в каких-то протестах и митингах. Обосновывала она это так: "Человек моего поколения должен еще научиться ощущать себя в бытии". То есть важно не только выйти и быть вместе со всеми, а важно осознать внутреннее. И мне кажется, что в отличие от моего поколения, (а я заканчивала школу в конце 60-х), они все говорили и писали очень разные вещи, тогда как мы говорили вещи очень похожие.

Я училась в хорошем филологическом классе при филологическом факультете университета, но мы все были очень похожи. Потом мы начали все дальше уходить друг от друга, и очень важно было то, как каждый из нас умел и не умел прийти к себе. Я думаю, что многие не умели. В этом смысле у этого поколения большое преимущество перед нами.

Многие из моих учеников говорили о своей лени, о неумении быть активными, и сравнивали себя с родителями, считая, что те сумели это, в конце концов. Но вместе с тем мне показалось, что они себя воспринимают как поколение людей, которые будут развиваться. В текстах, которые они писали, говорится: за нами будущее, но почти каждый был бы не прочь эмигрировать… И тут же – нашему поколению под силу изменить нашу страну так, чтобы каждый подросток где-то в Норвегии или в Швейцарии мечтал бы жить в России. Тут есть противоречие, потому что они не знают, как перепрыгнуть от одного к другому – от эмиграции к изменению. Кроме того, хотя они очень по-разному высказывались на одно и то же, они терпимее относятся к другим мнениям, чем относимся мы. Что, в общем-то, странно, потому что это как раз возраст максимализма.

Катерина Поливанова, руководитель Центра исследований современного детства Института образования Высшей школы экономики:

- Я родилась после войны, но жила в мире, где жизнь делили на "до войны", "во время войны" и "после войны". Сегодня растет, конечно, цифровое поколение, и я просто переношу этот опыт – представляешь, не было компьютеров, а в моем случае – представляешь, не было еды. Для них это очень легкое сравнение, на самом деле, и насколько это сравнение внутреннее – большой вопрос.

Я закончила школу в 1969 году, и у меня было очень ясное ощущение круга, потому что были книжки, которые нельзя никому показывать, определенное отношение к политике и так далее. Теперь у меня внучка восемнадцати лет, и она столько всего интересного мне рассказывает! И у меня совершенно нет ощущения поколенного взаимоотношения с ней.

Ведь разговор идет о том, как я себя идентифицирую, через что. В моем собственном поколении нельзя было не цитировать Ильфа и Петрова или "Мастера и Маргариту", вот нельзя. Сегодня есть огромное количество культурных текстов, которые мне уже не знакомы. Кино, современное искусство – вещи, видимо, абсолютно знаковые, которые станут культовыми, но это уже не мои вещи. И у людей, с которыми я сегодня встречаюсь, у них разные культурные коды.

Чем меньше у меня выбора, чем меньше на полке классических книжек, тем обязательнее их надо прочитать, нельзя даже сомневаться. А если их много, то получается не совпадающее физически пространство чтения, разные культурные атрибуты. Здесь вопрос адгезии – к чему я себя приклеиваю. Мне очень понравилась девочка, которая говорила, что "мы разные, и в этой разнице мы одинаковые". Такой парадокс. Кстати говоря, можно ли старыми, сто лет назад созданными психологическими теориями изучать современных детей?

Следующий вопрос – что такое вообще свободный выбор, в предложенных обстоятельствах? Кроме того, мера интимности-публичности, открытости-закрытости поменялась с появлением социальных сетей. И здесь возникают какие-то новые процессы. Я про это ничего не знаю, не читала, но здесь точно горячо.

Об активности и пассивности. Ребята, на самом деле, схватывают глобальную тенденцию, если хотите, историческую: либо активное действие, либо претерпевание. Но претерпевание подразумевает поймать волну, почувствовать движение и через чувствование двигаться в определенном направлении. Это тема, которая достаточно серьезно обсуждается: сегодня время актора или время человека, который чувствует движение и претерпевает, испытывая при этом эмоции?