Как в любой другой день в году, 7 февраля произошло множество событий разной степени значимости, однако мне хотелось бы напомнить о дате, о которой помнят меньше, чем стоило бы: 7 февраля 1996 года, не дожив год с небольшим до 90-летия, ушла из жизни Лидия Корнеевна Чуковская. Недавняя кончина ее единственной дочери Елены Цезаревны на короткое время вернула семью Чуковских в поле общественного внимания, но по привычке куда больше говорится о знакомом каждому Корнее Ивановиче, чем о его дочери. Мне же кажется, что если и был в истории России человек, которого можно назвать символом XX века, то это как раз Лидия Чуковская. Она родилась вскоре после поражения Первой русской революции и за десять лет до победы тех двух, Февральской и Октябрьской, что навсегда изменили историю и облик России, а умерла уже после начала первой чеченской войны, пережив крах всех идеологических иллюзий, которыми изобиловал российский ХХ век. Удивительным образом, единственная книга о ней была написана еще в 1980-е годы Беллой Хиршорн в Мельбурне, где была защищена в качестве магистерской диссертации. В России имя этой женщины, в честь которой нужно было бы называть проспекты и университеты, не увековечено практически нигде и никак, о ней даже не издано ни одной биографической книги.

Трудно назвать какое-либо значимое событие в общественно-культурной жизни России XX века, которое бы не преломилось в судьбе Лидии Чуковской. В Советском Союзе были тысячи писателей, но лишь она одна в годы, вошедшие в историю под именем "ежовщины", написала во многом автобиографическую повесть о том, каким ужасом стала в 1937 году жизнь простых людей, от борьбы за власть в Политбюро ЦК ВКП(б) бесконечно далеких. Самые трагические годы предвоенной советской истории, описанные и проанализированные в огромном количестве мемуаров и исследований, в режиме "реального времени" были осмыслены и запечатлены лишь в ахматовском "Реквиеме" и в повести Чуковской "Софья Петровна", которая, однако, в России была опубликована лишь полвека спустя, уже в годы горбачевской перестройки.

Российская литература XX века имеет фактически три совершенно различные хронологии: первая основана на времени создания произведений, вторая – на датах их публикации, третья – на датах их публикации в России. Большой вопрос, узнали ли бы мы когда-нибудь о культовом романе русской интеллигенции "Мастер и Маргарита", если бы не самоотверженное подвижничество третьей жены Михаила Булгакова Елены Сергеевны, бережно хранившей память о нем и его рукописи десятки лет после его кончины? "Мастер и Маргарита" появился в русской литературе не тогда, когда он был написан, в 1930-е годы, а лишь на рубеже 1966–1967 годов. В 1973 году, да и то лишь на Западе, был впервые опубликован написанный более чем за сорок лет до этого "Котлован" Андрея Платонова, в России изданный лишь в 1987 году! Писателем, первым открывшим миру переживания советских людей в эпоху сталинского террора, для всего мира стал Александр Солженицын, которому очень повезло найти и зажечь своей рукописью Александра Твардовского, вследствие чего написанный в 1959 году рассказ "Щ‑854" уже через три года был опубликован в "Новом мире" под заголовком "Один день Ивана Денисовича".

Кстати, в 1994 году Солженицын подарит Чуковской трехтомное издание "Архипелага ГУЛАГ" с таким посвящением: "Дорогой Лидии Корнеевне, другу моему, одной из первых и самых отзывчивых читателей “Архипелага”, когда он был еще тайно хранимой рукописью". Лидии Чуковской встретить оценившего ее редактора, который был бы готов теребить и самого Хрущева, как теребил Твардовский, стремясь напечатать "Ивана Денисовича", не посчастливилось, хотя профессиональным редактором была она сама, а ее книга "Лаборатория редактора" и поныне используется учебными заведениями, редакторов готовящими. В декабре 1962 года издательство "Советский писатель" заключило с ней договор на публикацию "Софьи Петровны", однако власти решили, что нечего лишний раз "бередить прошлое". В России, как известно, нужно жить долго, и Лидии Чуковской, пусть и на девятом десятке, довелось увидеть эту важнейшую для истории русской культуры повесть напечатанной в стране, где она всю жизнь жила; ее сверстнику Варламу Шаламову (оба они – уроженцы 1907 года) увидеть изданными на родине его "Колымские рассказы" так и не довелось.

В 1949 году Лидия Чуковская совершила еще один литературный подвиг, написав повесть "Спуск под воду", также опубликованную лишь в эпоху перестройки. Чуковская показала, сколь иллюзорной является модель противостояния власти и интеллигенции, ибо одними из самых активных участников антизападной и антисемитской кампаний борьбы с "космополитизмом" в Советском Союзе были как раз представители творческой интеллигенции, мир которых, будучи дочерью известнейшего писателя, Лидия Корнеевна знала очень хорошо. В 1978 году по следам своего изгнания из Союза советских писателей, случившегося в январе 1974 года, она написала повесть-документ "Процесс исключения", вновь оказавшись, видимо, единственным писателем, запечатлевшим готовность коллег-литераторов лечь под прессинг идеологического диктата в режиме "реального времени". Прочитав эти книги, перестаешь удивляться, видя подписи тех или иных "властителей дум" под инициированными в Кремле коллективными письмами. В этом смысле нынешний третий раунд, как бы огорчителен он ни был, вопросов вызывает существенно меньше: если деятели культуры могли рукоплескать Сталину, Брежневу и Андропову, не удивляет, что они отдают честь Путину. И самого Путина это тоже не удивляет.

На протяжении многих лет книги всю жизнь прожившей в России писательницы могли быть известными лишь читателям, имевшим доступ к зарубежным публикациям: "Софья Петровна" была опубликована во Франции и в США в 1965–1966 годах, за двадцать с лишним лет до первой публикации в России в журнале "Нева". И тогда, в эпоху, когда никто и не мог и представить, что рано или поздно появится интернет, в мире существовало (разумеется, существует оно и поныне) единое пространство культуры, частью которого крупные российские мыслители и литераторы всегда были и всегда будут, какой бы Сталин, Брежнев, Андропов или Путин ни правил в их собственной стране. Во Франции же в 1976–1984 годах были опубликованы трехтомные "Записки об Анне Ахматовой" Чуковской. Ничего подобного в русской литературе не было ни до, ни после (пожалуй, единственным приближением к этому идеалу можно считать диалоги Соломона Волкова с Иосифом Бродским). Чуковская и Ахматова, которые была старше нее почти на двадцать лет, познакомились в обстоятельствах, от литературы далеких – в очереди у тюремных ворот, где Лидия Корнеевна стояла в надежде передать посылку уже к тому времени расстрелянному мужу, а Анна Андреевна – своему арестованному сыну.

Проблема, которая стоит перед историками российской культуры, состоит в том, что люди, после кончины которых создавались пафосные комиссии по их литературному наследию, как правило, в истории культуры остались лишь сносками на чужих полях, тогда как усилий по сохранению наследия не только расстрелянного Исаака Бабеля и погибшего в магаданском концлагере Осипа Мандельштама, но и умерших в своих постелях Бориса Пастернака и Ахматовой на государственном уровне не предпринималось никаких. Во времена хрущевской оттепели Ахматова была человеком в определенных кругах легендарным, привлекая большое внимание творческой молодежи, видевшей в ней единственную наследницу безвозвратно ушедшей прекрасной эпохи. Чуковская – единственная, кто сохранила для нас образ и облик Ахматовой конца 1930-х и начала 1950-х годов, причем, в отличие от иных мемуаристов, Лидия Корнеевна писала не свой портрет на фоне великого поэта, а именно книгу об Анне Андреевне, ее мыслях, трагедии и – вопреки всему – творческой стойкости.

В судьбе Чуковской отразился весь русский XX век: ее второй муж, выдающийся физик Матвей Бронштейн, которому она посвятила опубликованную лишь дочерью после ее смерти книгу "Прочерк", расстрелян в 1938 году в возрасте всего только 31 года; ее первый муж, литературовед Цезарь Вольпе, погиб в 1941 году в возрасте 37 лет при эвакуации из осажденного Ленинграда по "Дороге жизни". Последние слова рукописи "Прочерка", оконченной в марте 1994 году, звучат как актуальное духовное завещание. Упомянув "истязающие читателя рассказы Шаламова", "Архипелаг ГУЛАГ" и ахматовский "Реквием", Чуковская написала: "Теперь – в девяностых годах – никто их не мешает читать. Пожалуйста, сограждане, читайте! Но странное дело – мало кого они просветили. Напротив, находятся даже охотники возобновить партию, которая по плечи в крови". Для Лидии Корнеевны, как и для миллионов вдов безвинно погибших от рук палачей в собственной стране граждан, это имело и глубоко личное измерение: "Митино убийство так и осталось неразоблаченным". Митей она называла расстрелянного мужа Матвея.

"И люди, стрелявшие в наших отцов, строят планы на наших детей", – спел Борис Гребенщиков тоже уже довольно давно, но спираль постсоветской истории, сделав новый круг, привела к новой войне. Слова той же песни "если мы хотим, чтобы было куда вернуться, то время вернуться домой", изначально касавшиеся афганской эпопеи, верны и сегодня, но их не слышат жаждущие власти любой ценой политики. Прошли многие десятилетия, наука и технологии шли вперед, но в главном не изменилось, как оказалось, ничего, и наследники тех, кто стрелял в отцов, хладнокровно посылают на смерть детей. Книги оказались не в силах изменить и спасти мир.

Алек Эпштейн – историк и социолог

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции