Рождество в Америке, в сущности – экуменический праздник, который считался когда-то еще и языческим. Почавшие Америку пуритане от него сбежали в Новый Свет. Но Рождество пришло следом, чтобы стать тем единственным религиозным праздником, когда государство и церковь живут в унисон, объявив страну выходной.
Этот противоестественный с точки зрения конституции союз пыталась расшатать политическая корректность. Выступив в защиту обойденных религиозных меньшинств, сторонники деликатного обхождения провели операцию по нейтрализации Рождества. Возникли расплывчатые открытки, поздравляющие с невнятными "праздничными днями", прошли смутные "праздничные парады" и шаманские концерты в “праздник зимнего солнцестояния”. Вместо рождественской елки появились загадочные "деревья дружбы". Ничего из этого не вышло, и понятно почему. 85 процентов американцев считают себя христианами, при этом день рождения Иисуса Христа отмечают 96 процентов жителей Америки. Получается, что в рождественскую ночь за рождественским столом под рождественской елкой вы неизбежно встретите "и эллина, и иудея", а также большую часть тех 36 миллионов агностиков, которые не принадлежат ни к одной конфессии, но не решаются лишить себя рождественских подарков.
Циники говорят, что в них все дело: Рождество превратилось в экономический рэкет, вымогающий у нас деньги за подарки. Не без этого. Но можно сказать и по-другому. Уж очень это удачный праздник: снаружи – холодно, внутри – тепло. Рождество будит в нас то религиозное чувство, что равно доступно и атеистам, и верующим, – переживание праздника. Каникулы души, оно позволяет заново ощутить свежесть невинного мира, забыв на время суровые уроки опыта. Не поэтому ли рождество в универсальной упаковке коммерции захватывает и ту часть мира, что вовсе не имеет к нему отношения?
Однажды в декабре я был в Токио, где моя переводчица бегала по магазинам за подарками точно так же, как это делают в Нью-Йорке.
– А вы знаете, – спросил я ее, – что отмечают в этот день?
– Конечно – бог умер.
Она знала, что западный бог, в отличие от восточных, смертен, но не знала, что не совсем. Рождеством для нее была елка.
Для Нью-Йорка – тоже. Поэтому самые истовые, вроде меня, встречают ее в четыре утра, когда тщательно выбранное дерево везут на специальной платформе по перекрытой для остального движения Пятой авеню к главному месту праздника и для города, и, пожалуй, для всей страны – у катка в центре Рокфеллера. Биография каждой рождественской елки известна нью-йоркцам во всех подробностях – от шишки до последнего триумфа. Обычно такие могучие деревья растут в окрестных Катскильских горах, где кандидаток оценивают, как на конкурсе красоты: рост, вес, размер в груди и бескорыстная любовь к человечеству. Лежа наша елка занимает чуть не квартал, стоя – достигает десятого этажа небоскреба. Украшают ее только 30 тысяч лампочек, пять миль зеленых проводов и хрустальная звезда от Сваровского. Никаких игрушек – они не в состоянии конкурировать с изумрудными волнами хвои, лениво волнующимися под вечным манхэттенским ветром. Каждый год елка выглядит иначе, и каждый год она лучше предыдущей. Как только мэр включит рубильник и огни зажгутся, жизнь в городе становится сумасшедшей, хотя, казалось бы, дальше некуда.
Буйство Рождества выплескивается на витрины окрестных магазинов. Раньше они принадлежали детям и рассказывали сентиментальные викторианские истории: мальчики в коротких штанишках на шлейках, добрая бабушка с подносом печенья, дедушка с сигарой и Санта-Клаус, выезжающий из ватной тучи на упряжке оленей. Сейчас, однако, витрины отобрали у детей взрослые – художники авангардной складки. Переселив манекены из 19-го в 21-й век, они одели одних в пух и перья, других – в бриллианты, третьих – в газеты.
Расходясь от эпицентра между 48-й и 50-й стрит, Рождество оккупирует город, набрасывая на него сеть праздничных базаров. Они торгуют разным, но одинаково бесполезным товаром, который годится только в рождественские подарки. Роясь в залежях ненужных вещей, покупатель теряет стойкость. Ведь праздники тем и отличаются от будней, что обменивают целесообразность на безрассудность. Любовь не окупается, дети не рентабельны, звери – тем более, и радость ничего не стоит, а праздник нельзя купить ни за какие деньги.
