Удивительно, с какой быстротой школа, сооружение вообще-то весьма тяжеловесное, инерционное, как утверждают эксперты, сегодня двинулась обратно, к советским образовательным стандартам. Так трудно проходили реформы, растянутые на десятилетия, с пилотными проектами и общественными обсуждениями, и с какой готовностью система развернулась вспять! Но по всему получается, что в этом направлении ее толкает общая тенденция, даже не политическая, а добровольная.
Пока в министерстве придумывают, что еще сделать с единым государственным экзаменом, чтобы всем угодить, а глава российского государства призывает школьников готовиться к труду и обороне, в то время, как в Общественной палате размышляют о едином учебнике по литературе, российские родители тщетно бьются над решением школьных задач, стремясь к вожделенной пятерке.
Им кажется, что признать собственную несостоятельность в этом вопросе равнозначно признанию родительской некомпетентности вообще, ведь новые методики никак не согласуются с собственным опытом, которого, надо честно признаться, просто нет. Опыт, конечно, есть, только принципиально другой, ведь еще нынешние тридцатилетние родители носили пионерский галстук. И именно полученное в то время знание мешает честно сказать, что ты детских уроков не понимаешь, и переложить ответственность на самого ребенка и на учителей, с которыми следует общаться не только по поводу двоек.
Миф о хорошем советском образовании так живуч не только потому, что прочно коренится в имперском сознании превосходства. Да, советское образование было хорошим, иными словами, правильным для исполнения тех целей, что ставили социалистическое государство и коммунистическая партия. Еще оно было хорошим потому, что продолжались еще дореволюционные традиции, работали старые школы и многое возникало именно вопреки. А еще людям просто требовалось выживать – и физически, и морально, а это самая сильная мотивация, какая только может быть.
Как учили и как учились в советские времена, вспоминают директор Федерального института развития образования Александр Асмолов, руководитель Центра социологии образования, науки и культуры Института социологии РАН Давид Константиновский и театральный критик, переводчик Ирина Мягкова.
Александр Асмолов:
– Моя первая школа была на 1-й Мещанской, которая ныне называется Проспект мира. И первая учительница носила хрестоматийное имя – Анна Ивановна. И было ей 24 года. И первое, что произошло, – я влюбился в свою первую учительницу в первом классе. И до сих пор помню, как меня мучила дума, что я плохо спел для нее.
Мне невероятно повезло, потому что жизнь школы очень тесно переплеталась с жизнью моих замечательных родителей, с жизнью в поселке писателей Красная Пахра. Мой учитель по жизни, которого, увы, уже нет, – это писатель Владимир Тендряков. И он учил меня тому, что личность кончается там, где она начинает существовать по формуле "что изволите".
И когда с 6-7-го класса у тебя дома бывают Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Камил Икрамов, Наум Коржавин, складывается совершенно иная реальность. И это приводило к конфликтам в школе. Потому что в школе были определенного рода советские нормы жизни и набор традиционных поэтов, которых полагалось любить больше, чем каких-то других. И если ты это нарушал, нарушались и правила этой жизни.
Поскольку я учился в советской школе, полагалось любить, кроме классических поэтов, суперсоветских – Владимира Фирсова, Игоря
В советской школе, полагалось любить, кроме классических поэтов, суперсоветских – Владимира Фирсова, Игоря Кобзева, Эдуарда Асадова
Кобзева, Эдуарда Асадова. А когда тебе 14 или 15 лет и море по колено, если тебе задается определенная мотивация теми, в кого влюблен, ты начинаешь свое мнение отстаивать с непомерной неистовостью и яростью. И поскольку я отстаивал, было комсомольское собрание, на котором разбиралось мое поведение за то, что я не люблю Асадова и Кобзева, и за то, что я вслед за Евтушенко повторил что "единицей советской поэзии является 1 кобзь".
В то время стихи передавали мое отношение к школе. Однажды на уроке гражданской обороны, поскольку у меня было плохо с моторикой, команды "направо" и "налево" выполнял некорректно, у меня дергалась нога. И тогда полковник, который был учителем НВП, сказал: "У, гад, ты тут твист хочешь танцевать, а не поворачиваться направо и налево! Ты у меня вылетишь из школы, как пробка из бутылки!" Я пришел в класс и написал стихотворение:
Школа – казарма, учитель – солдат,
Голова пуста, а орет на ребят.
Сенатор в гимнастерке и плебей в натуре.
Грязь в голову вбивает и учит разной дури.
Доколе ж? Плебея терпеть надоело.
Гнать их отсюда – вот наше дело.
Эти стихи, поскольку я желал популярности, я стал бросать девочкам в классе. И на уроке обществоведения директор школы, который вел этот предмет, перехватил мою бумажку. Лицо его сначала было белым, потом стало красным, цвет его менялся, и он сказал: "Ну, все, Асмолов, доигрался! Пойдем..."
Ирина Мягкова:
– Я помню до сих пор, что в пятом классе получила хрестоматию по литературе, от которой не могла оторваться. Там был настолько полный курс русской литературы, начиная от "Слова о полку Игореве", продолжая русскими историческими повестями, и 18-й век, Карамзин, Тредиаковский, это был курс литературы, который потом только в вузе стали преподавать, а тогда это давали в школе. Но быстро стало все меняться, и на моих глазах вместо этой хрестоматии пришла совсем другая, более адаптированная, сокращенная. И с каждым годом круг знаний, который все равно сохранялся немалый, сокращался.
Мы тогда много чего проходили, правда, новинок не знали, никаких современных писателей. А перепад был огромный: с одной стороны абсолютно просоветская, фальшивая Прилежаева, а с другой – Фрида Вигдорова, которая написала очень честную книжку "Мой класс".
Однажды по Прилежаевой в школе проходила конференция, и поскольку я была активистской в библиотеке, то меня попросили выступить. И это было мое первое критическое выступление в жизни. Книжка, которую обсуждали, называлась "Над Волгой", там такой бедный мальчик, без мамы, но умный, хороший, правильный, он решил, что надо свой класс увлечь не каким-то коллекционированием марок или другими глупостями, а надо увлечь музыкой Чайковского. И вот он заставлял всех слушать этого Чайковского, и весь класс полюбил музыку Чайковского...
Я когда прочитала эту книжку, точно почувствовала, что это фальшивка, неправда. И я вышла в актовый зал, полный согнанных с уроков детей, и
Школьники выступали и говорили, что не важно, правда или неправда в книжке, надо, чтобы было написано, как должно быть
сказала им, что то, что написано в книжке, неправда. Объяснила, что нельзя увлекаться музыкой так же, как марками, это разные вещи, но не была убедительной, безусловно, а просто сказала, что неправда, и хоть вы меня казните за это. Прилежаева, которая на обсуждении присутствовала, потом про меня спрашивала у нашего библиотекаря Антонины Петровны, из какой семьи девочка, почему так она...
А тогда вся аудитория была против меня, школьники выступали и говорили, что не важно, правда или неправда, надо, чтобы в книжке так было написано, как должно быть. То есть все уже были воспитаны в соцреализме.
Давид Константиновский:
– С пятого класса я учился в школе, которую и заканчивал, и она была замечательная! И каждый раз, когда приезжал в Челябинск, я навещал свою классную руководительницу. Она скончалась всего два года тому назад, такая боевая была, не намного старше нас… Тогда она, видимо, опасалась, что мы сильно будем ее доставать, поэтому очень строжилась. Однако пронять нас этой строгостью было нельзя. Это же мужская школа, там три десятка мальчишек, которым море по колено!
Ребята учились очень разные. Скажем, моим соседом по парте долгое время был сын уборщицы. Были и дети рабочих, инженеров, сын работника КГБ, дети интеллигентов, мелких служащих, тогда принимали всех. Выгоняли совсем уж за что-то чрезвычайное, а так все нам прощалось. Существовал, конечно, обряд инициации: когда приходил новичок, после уроков шли на зады школы и устраивали драку, но так, по-божески, скорее, мерились силами.
Внутри класса не возникало никаких особенных конфликтов. Хотя был у нас такой активный комсомолец, который донес на нас однажды, и это
Когда приходил новичок, после уроков шли на зады школы и устраивали драку
было серьезное дело. В 10-м классе на практику к нам пришли студентки иняза, красивые, веселые девушки. А у нас была хорошая компания, и мы учились хорошо (я начал учиться хорошо с 9-го класса, до этого вообще не учился), и на праздники у двух братьев из класса уехала мать, и мы пригласили этих девушек в гости. Выпили совсем немножко вина, разговаривали о жизни, о литературе, в общем, все прошло замечательно. Мы не афишировали это событие, но и не скрывали. И этот активный комсомолец пошел и донес.
С нас что взять? А девушек собирались исключить из института. Мы узнали об этом не от них самих, они ничего не сказали, мы узнали это от учителей. Мы – к родителям, родители – к завкафедрой, тот оказался очень порядочным человеком, и это дело замяли, слава богу. Хотя все было очень безобидно, даже возвышенно, я бы сказал.
