Иван Толстой: Русская Сицилия: Картины истории.
Московское издательство «Старая Басманная» вторым дополненным изданием выпустило сборник «Русская Сицилия», который подойдет и сегодняшним путешественникам по Италии, и любителям читать книжки, не слезая с дивана. Составил этот сборник, как и многие другие на русско-итальянские темы, историк и переводчик Михаил Талалай, главный за последние годы наш чичероне по сладчайшему из миров.
Михаил Талалай: Я давно занимаюсь темой русской Италии. Были книги, статьи с названиями «Русская Флоренция», «Русская Тоскана», «Русский Пьемонт». Поэтому вполне логично, что рано или поздно появилась бы книга «Русская Сицилия». Скажем сразу, что это коллективная монография, к этой книге я привлек как составитель, редактор и один из авторов более 10 разных исследователей. Началось все со статьи двух сицилийских краеведов, я бы назвал их так. Это два очень симпатичных человека, которые очень увлеченно составили хронику пребывания русских на Сицилии. Назову их имена — Алесcандро Белломо и Микеле Нигро. Именно их статья «По следам русских на Сицилии» и открывает нашу коллективную монографию. Они начали рассказ даже с легендарных сведениях о некоем русском капитане, его даже там называют адмиралом, некоем Николаеве, который еще в 17 веке оказался выброшенным штормом, бурей на гостеприимные берега Сицилии, там освоился, женился, назвал себя Николачи — эта фамилия до сих пор существует, и стал добывать тунец. Такие легендарные истории затем, конечно, переплелись уже с настоящей хроникой, и они опубликовали свою книгу на итальянском. Российский консул в Палермо, назову, даже подчеркну его имя — Владимир Коротков, обратился с просьбой перевести эту книгу на русский язык для русского читателя. Однако, взяв в руки эту хронику, я осознал, что, конечно, русскому читателю некоторые вещи там покажутся малодостоверными, другие надо уточнить, третьи расширить. И в итоге возникла идея, оставив за этими двумя краеведами их флагманскую роль, привлечь специалистов, людей уже мне знакомых, экспертов в области искусствознания, истории науки, других областей, которые могли бы сказать свое веское слово о пребывании, об освоении русскими Сицилии. И так началось, я бы сказал, освоение этого освоения.
У России на Сицилии был свой особый фарватер, применяя, скажем так, морскую терминологию. Начался этот путь водный, морской, средиземноморский путь более-менее достоверно в петровскую эпоху, когда Петр Великий послал двух первых российских эмиссаров — Шереметева и Толстого. Им, конечно, посвящена очень большая статья. Конец 17 еще века, поиски военно-политической опоры в Средиземном море и прочее.
Затем, конечно, эпоха Екатерины Второй, и эти поиски продолжаются, усиливаются. Здесь действует адмирал Федор Ушаков. Неслучайно на Сицилии в Мессине появился недавно памятник Федору Ушакову, этот памятник, современный памятник, попал в итоге на обложку нашей книги «Русская Сицилия».
Затем ярчайшая страница культурно-политического сближения при Николае Первом, когда он там пребывал, сам он был немного, но его супруга Александра Федоровна осталась там на целую зиму, привезя с собой целый сонм великих имен — архитекторов, поэтов, людей литературы, искусства, науки. И конечно, это был апогей сближения России и Сицилии в 19 веке. Мощный аккорд солидарности — помощь русского флота пострадавшим от землетрясения 1908 года. Несколько лет назад меня пригласили в Мессину на конференцию, посвященную столетию этого ужасного катаклизма, трагедии. И на этой конференции была целая отдельная секция, посвященная вкладу именно русского народа, в первую очередь, конечно, русского флота. Сразу замечу, что не только Россия помогла, там были англичане, французы, позднее подключились и испанцы. Но вклад России был наибольшим, наиболее заметным, наиболее, я бы сказал, самоотверженным. Погибшие были только среди русских спасателей. Англичане, например, поражали на своих фотографиях, что они оставались хорошо выглядящими джентльменами, чего нельзя было сказать об изодранных и изможденных русских спасателях. Это событие произошло в декабре 1908 года. Вот что писали русские моряки в своих донесениях: «Несколько цветущих городов с расположенными вокруг них деревнями исчезли с лица земли в несколько минут, точно ненужные больше декорации в промежутке между двумя актами. Цветущий край превратился в пустыню». Местным жителям запомнился этот героизм, некая такая бесшабашность, совершенное невнимание к собственной жизни во время спасательной операции. Была отмечена и особая суровость русских. В то время в Мессине, к сожалению, распространилось мародерство, русские несколько раз на месте казнили, расстреляли мародеров, чем прекратили эти ужасные случаи грабежа мертвых и полумертвых людей. Я рассказывал на этой конференции про особый сюжет — реликвии мессинской трагедии в русской культуре, в первую очередь в Петербурге. Этого разного рода медали, награды, сувениры, которые привезли русские моряки сразу после спасательных работ и позднее. Я даже представил, как ни удивительно, крейсер «Аврора» в качестве такой мессинской реликвии. Дело в том, что этот крейсер уже несколько лет после катаклизма зашел в порт Мессины, и именно он получил самые главные награды от города Мессина, от итальянского государства для русского флота, для России и привез их в Петербург. Мне так же довелось некоторым образом участвовать в установке нового памятника русским морякам в Мессине. Дело в том, что эта идея возникла практически сразу, но затем по разным обстоятельствам о ней забыли и сейчас спустя сто лет, понятно, о ней вспомнили, и мессинцы сами начали будоражить свои власти, подключились разного рода учреждения. В итоге встал вопрос, какой памятник установить. Удалось настоять на том, чтобы был изготовлен и водружен в Мессине памятник, возникший именно тогда, в те самые первые моменты, и возникший в Петербурге. Его изваял, точнее, только его модель, русско-итальянский художник Пьетро Кюфферле. В то время это была всего лишь идея, но прошло сто лет и из этой идеи вырос монументальный памятник, установленный на Сицилии.
Иван Толстой: Предисловие к сборнику написал генеральный консул России в Палермо Владимир Коротков. Вот фрагмент его текста:
«Первые контакты между Древней Русью, в ту пору еще языческой, и византийской Сицилией, согласно Н.М. Карамзину и В.О. Ключевскому, ссылавшимся на арабские манускрипты, проявились в 964 году. Князь Святослав, которому было тогда лишь 22 года, по совету своей матери княгини Ольги, уже 7 лет, как принявшей крещение от византийского императора Константина Багрянородного, направил в соответствии с союзническими обязательствами свою дружину сражаться в составе византийской армии на Сицилии. А путь был один – через Реджо-Калабрию в Мессину.
Этот фрагмент первого военного похода молодого русского правителя подробного описания в исследованиях историков не получил, однако, определенную роль в общих военно-дипломатических усилиях, приведших к признанию Святослава в том же году Великим князем Киевским, нельзя недооценивать. Как бы там ни было, сам факт появления русской дружины на берегах Мессинского пролива стал первым актом проявления солидарности и соратничества Древней Руси на Сицилии.
Семь веков спустя Россию заинтересовал опыт Мессины в строительстве береговых укреплений и для его изучения Петр I направил туда в 1698 г. своих первых дипломатических посланников – Бориса Шереметева и Петра Толстого.
К знаковым событиям прошлого, безусловно, следует относить решение Екатерины II уделять должное внимание геополитической роли Сицилии в Средиземноморье, что подтверждается ее Архипелагской экспедицией. Логическим следствием этого стало начало присутствия российской дипломатической службы в Палермо, которое берет отсчет с установления отношений с Неаполитанским королевством в 1777 г. Самый первый посол, граф Андрей Кириллович Разумовский за семь лет своей работы в Неаполе (1777-1784), очевидно, не раз бывал на Сицилии. Первым постоянным дипломатом в Палермо выпала честь стать послу России графу Василию Валентиновичу Мусину-Пушкину-Брюсу. Именно ему в 1799 г. довелось следовать за королями в изгнание и помогать из Палермо скоординированным действиям А.В. Суворова и Ф.Ф. Ушакова в освобождении Итальянского Юга от оккупантов.
Послу содействовал «полномочный министр России по военным делам при Неаполитанском королевстве» в Палермо Андрей Яковлевич Италинский, позднее посол в Риме. После изгнания Наполеона, уже в 1813 г. в Палермо появился постоянный вице-консул, прежде работавший на Сардинии, титулярный советник Иосиф (Жозеф) Болоньи. За прошедшие с той поры 200 лет не забыты имена и последующих вице-, а позднее и генеральных консулов – Ласкари, Мухина, Минчаки, Тимофеева, Троянского. Они помогали торговле, навигации, путешественникам; Троянский написал трактат о торговли России с Сицилией.
Действия адмирала Ф.Ф. Ушакова, направленные на сохранение государственности на юге Италии, и, несомненно, в дальнейшем способствовавшие образованию на Апеннинском полуострове и Сицилии единого итальянского государства, детально описаны в книге А. Широкорада. И всё же сохраняется пока ощущение, что историческая роль великого российского флотоводца, причисленного Русской православной церковью к лику святых, осознана нашими современниками еще не в полной мере. Правильный шаг в направлении восстановления исторической справедливости уже сделан – в Мессине напротив памятника российским морякам в апреле 2013 г. благодаря поддержке Центра национальной славы, Фонда Андрея Первозванного, Международного фонда славянской письменности и культуры, Фонда «Адмирал Ушаков» установлен бронзовый бюст великого русского флотоводца, покровителя православных моряков.
Романтическая страница проявления симпатий России в отношении Сицилии относится к 1845-1846 гг., когда в Палермо находился Николай I, с женой Александрой Федоровной и дочерью Ольгой Николаевной. Этому интереснейшему периоду дружбы русской императорской семьи с семьей короля Обеих Сицилий Фердинанда II посвящено обстоятельное исследование В. Монакеллы-Туров. Эта тема получит и более углубленное изложение в книге палермитанских специалистов-историков, выход в свет которой ожидается в ближайшее время.
Непреходящее значение для России, ее отношений с Италией, для европейской и мировой истории имеет участие российского флота в первой международной спасательной операции по оказанию помощи пострадавшим от землетрясения в Мессинском проливе в 1908 г. и последовавший за этим беспрецедентный акт солидарности с итальянским народом не только на уровне межгосударственных отношений, но и со стороны российского гражданского общества того времени. Распространенное в тот период среди европейской общественности мнение о «тираническом кровавом» характере царского режима сменилось новым представлением о России «с человеческим лицом».
Это предопределило дипломатический успех государственного визита Николая II в Пьемонт в 1909 г., последующее присоединение Италии к Антанте, в результате чего она заняла достойное место среди государств-победителей в Первой мировой войне».
Иван Толстой: Среди разнообразных русских было, как и всегда в Италии, немало художников. О тех, кто оставил на Сицилии свой след и вдохновился местными красотами, рассказывает искусствовед Людмила Маркина.
Людмила Маркина: Всегда, конечно, художников привлекает передача эффектов освещения, яркого солнца, яркого солнца в жаркий полдень или полнолуние ночи. В целом такой живописный образ Сицилии получил в работах русских художников различных истолкований. Конечно, они видели Сицилию через призму восприятия людей русской культуры. Поистине таким пионером можно назвать Федора Михайловича Матвеева. Это был воспитанник петербургской Академии художеств, который получил пенсион в Италию. Так вот Сицилию он посещал дважды. Впервые в 1781 году, а потом в 1788 году. Мы знаем это из его рапортов в Совет Императорской Академии художеств. Надо вам сказать, что не во всем сначала он был самостоятелен, не всегда и даже чаще всего он не пользовался своими натурными этюдами — такова была традиция, скажем, в то время, когда работал Матвеев как истинный художник классицист. Он писал большие картины у себя в мастерской, а пользовался только натурными этюдами. Он строил пейзаж, творил его по законам классицизма. И здесь в качестве образца он, конечно, пользовался работами знаменитого художника Хаккерта, который в то время был страшно популярен в Европе и в России был особый культ Хаккерта, его копировал не только Матвеев, но, скажем, такой художник Федор Алексеев, который выполнял для императрицы Екатерины Второй работы в Эрмитаже. Кстати, один любопытный случай. У нас долгое время хранилась работа кисти Алексеева, называлась она просто «Итальянский пейзаж», вид Неаполя, который вошел во все академические каталоги Третьяковской галереи. Но когда мы стали внимательно изучать, знакомиться с работами Хаккерта, то мы выяснили, что этот самый итальянский вид Алексеева есть ничто иное, как копия с оригинала Хаккерта «Вид Катании и Этны» 1778 года, работа находится в Царском селе. Скорее всего Алексеев, выполняя заказ императрицы Екатерины, обратился уже к существовавшему оригиналу, бывшему в екатерининском дворце Царского села. Следующий такой период — романтический подход к изображению Сицилии, демонстрирует творчество Александра Павловича Брюллова. Это был старший брат знаменитого Карла Брюллова. И вместе с ним они были так же пенсионерами в Италии. На Сицилии Александр Брюллов так же побывал дважды, впервые в мае-июне 1824 года, а вторично уже осенью того же года, когда он вернулся в Неаполь — это был ноябрь месяц. Вместе с ним в поездке были добрые его знакомые: полковник Львов, во второй поездке Василий Перовский, флигель-адъютант российского великого князя Николая Павловича. Путешественники исколесили весь остров буквально вдоль и поперек. Особенно подробно изучали древние города — Сегесту, Сиракузы, Катанью. Что интересно, казалось бы, архитектор-профессионал в первую очередь должен был бы заниматься обмерами сохранившихся античных построек. Однако Брюллов не понимал, как он пишет, «зачем ограничивать себя только наблюдением холодной архитектуры». В отчетах для Императорской Академии художеств он писал, что не хочет делаться более антикварием, чем архитектором. Поэтому его альбомы заполнены набросками, видами городов, соборов, древностей, уличными сценками. Это живописные руины на юге острова, морской залив на западе, ренессансные памятники на востоке. Многие эти блистательные рисунки собраны в альбомах, хранятся в Государственном Русском музее. Мне очень нравится, я считаю, один из лучших — лист, который называется «Сиракузы. Дионисово ухо» 1824 года. На вытянутом по вертикали листе изображена известковая пещера, которая по форме похожа на человеческое ухо. Считается, что называние свое она получила в 1586 году, когда живописец Караваджо выдумал легенду о том, что тиран Сиракуз Дионисий Первый в качестве тюрьмы для пленных использовал это место, где соорудили специальное устройство для подслушивания. Но для Брюллова было важно передать не только своеобразие этого природного явления, но скорее всего особенности жаркого полдня. Он большое внимание уделяет контрасту света и тени, лист четко поделен по диагонали — левая погружена в глубокую тень, правая ярко освещена. В прохладной тени мы видим фигурку итальянца, который служит своего рода точкой отсчета, подчеркивает величие пещеры. Сицилия находится на пересечении морских путей, поэтому иногда художники наблюдали достопримечательности острова просто с палубы корабля. Такой живописец — Василий Георгиевич Раев, который возвращался из Рима в Петербург в декабре 1844 года, сохранились его воспоминания. Он пишет, в частности, такие строки: «Пробывши в Неаполе три дня, я взял себе место на пароходе в Константинополь. И помчался наш пароход по бирюзовым волнам Средиземного моря. На другой день утром я рисовал дымящиеся Стромболи, потом мы плыли близ берегов Сицилии и я рисовал величественную Этну. Снежная ее вершина, вся облитая лучами солнца, блестела как исполинский жертвенник. Целый день с парохода видна была Этна». Вот эти зарисовки тоже сохранились и находятся в путевых дневниках Раева, которые хранятся у нас в Третьяковской галерее.
Еще один важный этап, связывающий русских с Сицилией, новый импульс дало пребывание на острове царской семьи. Палермо, обладающий прекрасными дарами природы, чудесным целебным климатом, был выбран для поправления здоровья Александры Федоровны, супруги Николая Первого. И 10 октября 1845 года император, императрица и Великая княжна Ольга прибыли в Палермо. Здесь они вели достаточно уединенный образ жизни. Император скоро уехал. И Ольга, которая писала в чудесной своей книге «Сон юности», описывала свое пребывание вместе с Александрой Федоровной. Надо сказать, что Ольга была неплохой художницей-дилетанткой. По-видимому, она тоже работала, но мы не знаем ее картины, они не сохранились — во всяком случае, мне неизвестны работы Ольги Николаевны. Но были в это время и профессиональные художники, конечно, Сократ Воробьев, его отец Максим Воробьев, которые много написали работ по заказу Александры Федоровны. Существует огромное количество графических изображений, которые служили основой для живописных произведений. Скажем, в Третьяковской галерее хранится замечательная картина Максима Воробьева «Итальянский вид ночью. Маяк в Палермо». Такая типично романтическая работа, где художника интересуют эффекты освещения. Затем сохранился небольшой эскиз прибытия Александры Федоровны в Палермо того же Максима Воробьева.
Иван Толстой: Русские ученые на острове. Об Илье Мечникове — Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Мечников — это, конечно, слава для Сицилии, для той же Мессины. Готовя эту книгу, я отправился на периферию Мессины. Сам дом трудно вычленить из уже совершенно новой, изменившейся застройки, но тем не менее, там установлена доска, в тех краях, скажем так. На доске этой написано следующее: «В этом квартале Ринго Илья Ильич Мечников, русский ученый, лауреат Нобелевской премии 1908 года, открыл фагоцитоз в рождественский период 1882 года». Так что квартал Ринго, как зовут известного музыканта из ливерпульского квартета «Битлз». О самом фагоцитозе я рассказывать не буду — это удел специалистов. Быть может процитирую несколько слов Мечникова о его пребывании на Мессине: «На этот раз (он приехал уже во второй раз), мы поселились не в самой Мессине, а в ее окрестностях, местечке Ринго на самом берегу моря. В чудесной обстановке мессинского пролива, отдыхая от университетских передряг, я со страстью отдался работе». Что еще писал Мечников? Вот, пожалуй, из его первого путешествия в 1869 году: «В общем город Мессина не представлял сколько-нибудь выдающегося по красоте». В этом месте я не согласен, конечно, с нашим замечательным нобелевским лауреатом. «Но зато в высшей степени живописны его окрестности. Стоило подняться на некоторую высоту, чтобы увидеть чудный вид на море или на Калабрию или же пройтись или проехать вдоль берега моря по направлению к деревне Фаро, чтобы насладиться дивной природой». Да, там действительно, в этом я полностью согласен с Ильей Мечниковым, природа этого пролива потрясает своей пышностью. Кажется, гормоны Земли в этом месте полностью себя выражают во всех проявлениях, зелень, скалы, море, небо, все там необычное и очень яркое. Еще быть может несколько цитат из пребывания Мечникова на Сицилии. После своих экспериментов он пишет следующее: «На другое утро с радостью констатировал удачу эксперимента. Таким образом, в Мессине совершился перелом в моей научной жизни: до того зоолог, я сразу сделался патологом». Но отметим, что, естественно, итальянцы, сицилийцы, рассказывая о Мечникове на Сицилии, несколько преувеличивают, конечно, это событие, говорят, что чуть ли не все открытие совершилось у них на Сицилии. Открытие началось там, прошли еще годы, когда Мечников оформил все это и прославил свое имя в науке.
Иван Толстой: Тему русских ученых на Сицилии продолжает биолог, уже много лет работающий в Италии и занимающийся историей русского присутствия в этих местах Сергей Фокин.
Сергей Фокин: Сицилия, как известно, одна из жемчужин итальянского Средиземноморья, и она издавна привлекала путешественников, среди которых помимо просто туристов, хотя часто высокопоставленных, было немало научных туристов, ученых. Естествоиспытатели-зоологи особенно часто были гостями города Мессины, расположенной полукругом вдоль залива в виду Калабрийского берега и окруженным невысокими, но весьма живописными горами. Своеобразие ветров, течений и особенности гидрологического режима этого пролива, разделяющего Сицилию и Калабрию, издавна создавали уникальную возможность для сбора там представителей морской фауны, прежде всего так называемых пелагических беспозвоночных и низших хордовых, то есть животных, живущих в толще воды, разнообразием которых славится Средиземное море. Одним из первых эту особенность Мессинского побережья заметил еще во второй половине 18 века известный итальянский естествоиспытатель, один из первых экспериментальных биологов Ладзаро Спалланцани, изучавший там в 1788 году пелагическую фауну. С тех пор это место на северо-восточном побережье Сицилии стало излюбленным для естествоиспытателей. Среди научных туристов на Сицилии, число которых заметно возросло во второй половине 19 века, сначала преобладали немецкие ученые-зоологи. Прежде всего следует вспомнить Иоганна Мюллера, Карла Фокта, Эрнста Кеккеля, Оскара и Рихарда Гертлигов и их учеников. Как тогда шутили итальянцы: Мессина стала Меккой для немецкой профессуры. Однако никаких специальных условий, ни научных станций, ни лабораторий, оборудования для полевых исследований ни в Мессине, ни вообще на побережье Средиземного и других морей тогда не было. Ученый должен был везти с собой все необходимые инструменты и приспособления, устраиваться в гостинице или в частном доме и на свой страх и риск отправляться с рыбаками на сбор материала. Собранные в море или даже купленные на рынке животные потом изучались на месте, сохраняемые живыми в разнокалиберных банках, исследовались под сравнительно примитивным микроскопом или лупой. В основном же в фиксированном виде материал вывозился для серьезного изучения порой за тысячи километров в университеты Германии, Англии, России. Надо сказать, что первой попыткой изменить эту традицию научного туризма было появление в Мессине знаменитого (впоследствии знаменитого) немецкого профессора Антона Дорна, тогда еще приват-доцента Венского университета, который приехал на Сицилию осенью 1868 года и занимался там организацией временной морской лаборатории. Надо сказать, что эта лаборатория была организована с помощью молодого русского зоолога Николая Миклухо-Маклая, с которым вместе Антоном Дорном занимался изучением биологии и морфологии морских обитателей. Понятно, что имя Николая Миклухо-Маклая хорошо знакомо всем, более-менее осведомленным об истории науки 19 века. Это знаменитый этнограф, исследователь коренных народов Океании и Австралии, а тогда был просто начинающий зоолог, на 6 лет младше Дорна, который интересовался фауной морских губок и морфологией мозга примитивных рыб. Надо сказать, что он, конечно, был не единственный русский ученый, работающий в этом регионе. Помимо Миклухо-Маклая следует прежде всего упомянуть основателей сравнительной эволюционной эмбриологии, знаменитых русских естествоиспытателей Александра Ковалевского и Илью Мечникова, а так же Николая Вагнера, Михаила Усова и Николая Бобрецкого. Все это были известные ученые, профессора различных российских университетов, внесших значительный вклад в развитие зоологии беспозвоночных и смежных дисциплин. И конечно, отечественные ученые-биологи, которых было много больше, просто обо всех нет полной информации, нет возможности в кратком резюме упомянуть. Надо сказать, что материалы, добытые русскими в Мессине, как тогда было принято в зоологии вообще, публиковались прежде всего в немецких журналах. И даже нередко в России, например, в бюллетени Санкт-петербургской академии наук — по-французски или по-немецки. Достаточно обособленно в ряду соотечественников, работавших в Мессине, стоит биолог Сергей Чахотин, выпускник Гейдельбергского университета в Германии 1907 года и ассистент в Институте фармакологии Мессины в 1907-1908 годах, который не только работал в Мессине на стационарной основе, но и попал там в знаменитое мессинское землетрясение зимой 1908 года, чудом спасся, проведя под завалами обрушившегося дома 12 часов, и потом описал это событие в воспоминаниях «Под развалинами Мессины. Рассказ заживо погребенного в землетрясении 1908 года», которое было издано к столетию землетрясения и по-русски, и по-итальянски. Надо сказать, что многие из перечисленных русских ученых в Мессине работали неоднократно. Так последний визит в Мессину Ильи Ильича Мечникова, который состоялся в 1882-1883 годах, оказался знаковым в его научной судьбе. Мечников изучал низших животных. Им было обнаружено, что у некоторых из них, которые обладают уже кишечным пищеварением, тем не менее, существуют особые блуждающие клетки, сохраняющие способность к внутриклеточному пищеварению. Идея Мечникова заключалась в том, что, по-видимому, такие клетки в организме могут поглощать не только пищевые частицы, но и чужеродные тела. Эти клетки ученый назвал фагоцитами — дословно «пожирающие клетки». В дальнейшем Илья Ильич развил зародившуюся у него в Мессине идею в детально разработанную фагоцитарную теорию иммунитета, объясняющую многие явления воспаления и невосприимчивости организмов к инфекционным заболеваниям. Эта теория принесла автору в 1908 году Нобелевскую премию по иммунологии. В последней четверти 19 века, однако, число приезжающих на Сицилию русских зоологов, как и всех остальных зоологов, резко сократилось, так как появилась возможность работать на организованной Антоном Дорном неаполитанской зоологической станции и на других средиземноморских биологических стационарах, одной русской станции, а так же в Марселе. Таким образом, можно сказать, что к концу 19 века совокупными усилиями многих отечественных биологов российская зоологическая школа стала одной из лидирующих в мировом сообществе. Такое утверждение, конечно, прежде всего справедливо для эволюционной сравнительной эмбриологии беспозвоночных, основы которой в 1865-1885 годах были заложены классиками отечественного естествознания Александром Онуфриевичем Ковалевским и Ильей Ильичом Мечниковым прежде всего в результате многолетней работы на Средиземном море.
Иван Толстой: От ученых к литераторам. Серебряный век на Сицилии. Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Естественно, что русские люди стремились всегда в Италию. Русские люди Серебряного века, с открытостью этого «века» к европейской культуре, они особенно любили Италию. И для нас было очень приятно увидеть и понять во время подготовки нашего сборника, нашей книги о том, что Серебряный век именно на Сицилии, как ни странно, из-за ее совершенно дальней позиции, тем не менее, он пустил там глубокие корни и создал некую такую особую интимную связь с этим островом. В итоге у нас получился целый раздел, посвященный исключительно Серебряному веку на Сицилии. Его открывают публикации Николая Котрелева, публикации дневников молодой московской четы Дарьи и Вячеслава Ивановых. Идет 1892 год. Дарья Иванова — барышня ничем особенно не примечательная, помимо того, что она была первой супругой Вячеслава Иванова, ее описания Сицилии — это описания именно барышни. Вот что, например, она пишет, когда их корабль приближается к острову: «Выйдя на палубу, мы увидели прежде всего синее, ярко синее море, точно в нем развели синьку». Такой очень женский образ. Далее она пишет о том, как она наблюдала восход на вулканом Этна: «Я же осталась на крыше дома и наблюдала целый калейдоскоп красок на небе при восходе солнца. Сначала все было серое, потом голубело, потом розовело и к 5 часам вся вершина огромной Этны порозовела, она стала как бы цветом трико на ногах танцовщицы. Даже стыдно было за Этну». Такое курьезное наблюдение или курьезные чувства вызвал восход у Дарьи Ивановой. Ее супруг, утонченный, конечно, пишет почти стихами в прозе: «Угрюмый выжженный пейзаж вдруг оживает, вдруг получает красоту и негу, как только глаз, словно далекую и горделиво улыбающуюся красавицу, завидит морскую мягкую бархатистую синеву. А за своеобразно очерченной гаванью и за широкую дорогою пролива высоко поднимается, заключает картину туманная масса материка». Все так и осталось до сих пор. Писала и Зинаида Гиппиус на берегу Ионического моря. Ее записки — эссе о жизни в течение нескольких недель в таком очень элитном месте, в Таормине, недалеко от Мессины. Она опубликовала еще при жизни серию этих статей, и мы из нее взяли некоторые кусочки. Особенный смысл, именно смысл имело путешествие Андрея Белого с его молодой супругой Асей Тургеневой на Сицилию. Почему Белый поехал на Сицилию? Не ради красот, не ради моря — его туда влекло иное. Андрей Белый отправился на Сицилию вслед за Гёте. «Итальянское путешествие» Гёте было его настольной книгой. И в своих путевых заметках Белый открыто пишет о том, что он поехал на Сицилию, чтобы увидеть своими глазами то, что некогда видел Гете. Ведь великий немец писал: «Италия без Сицилии оставляет в душе лишь расплывчатый образ. Только здесь ключ к целому». Надо сказать, что это выражение «ключ к целому» стало для Сицилии в настоящее время почти штампом, клише, его повторяют очень часто. Другая фигура, которая интересовала Андрея Белого — это древнегреческий философ Эмпедокл. По легенде перед смертью Эмпедокл взошел на кратер вулкана Этна, а затем бросился внутрь ради обожения, ради того, чтобы его почитали как Бога в результате такой необычной смерти. Белый пишет, что его так же интересовал именно Эмпедокл, и он тоже на Сицилии хотел пройти его путем, слава богу, не взошел на Этну, не повторил подвиг древнегреческого философа. Вслед за Белым и Тургеневой на Сицилию отправилась другая чета — это Марина Цветаева и Сергей Эфрон. Этому путешествию посвящена очень обстоятельная статья Татьяны Быстровой, которая выстраивает такой очень интересный русский караван: Белый ехал вслед за Гете и Эмпедоклом, а Цветаева ехала вслед за Белым, а, точнее, вслед за Тургеневой, в которую в тот момент она была влюблена. Марина Цветаева написала об этом стихотворение, и цитату, строчку из этого стихотворения о Сицилии мы предложили заголовком к статье Быстровой — «Долго жила и навек люблю Сицилию».
Иван Толстой: Советские писатели тоже ездили в Италию, не самостоятельно, конечно, а в командировки, с блокнотом для записи впечатлений и с приготовленной скептической оптикой. Начальник ленинградских писателей Александр Прокофьев, не найдя, за что бы такое пнуть Италию, решил плюнуть хотя бы в природную красоту. Стихи у него вышли такие:
Все оливы, оливы
Да лимонные рощи.
Все красиво, красиво,
А нельзя ли попроще?
На что Анна Ахматова, южанка по рождению, говорят, ответила: «Что может быть проще оливы?» Ахматова и Сицилия – рассказывает Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Потом наступил, понятно, очень большой перерыв после Андрея Белого, Бунина, Цветаевой, прошло практически полвека. И следующий очень яркий момент сближения русской, уже, скажем, классической культуры, пусть это тоже Серебряный век, но это уже классика — это появление на Сицилии Анны Андреевны Ахматовой в 1964 году. Оттепель. И спустя долгие годы на Западе европейская интеллигенция почувствовала, что наступил момент, когда можно и нужно позвать этого великого поэта в Европу. Как мне рассказывали итальянцы, что эта премия, затем ставшая известной, премия Таормина, была по сути придумана для того, чтобы создать перед советской властью такой предлог приглашения Ахматовой в Италию. И все это произошло, все это состоялось. Анна Андреевна получила письмо из Италии, на него есть ответ, очень красиво, очень изысканно написанный. Мы его воспроизвели, и я его, пожалуй, прочту. Ахматова пишет так: «Дорогой Джанкарло». Имеется в виду Джанкарло Вигорелли — это итальянский писатель, генеральный секретарь Европейского содружества писателей, который сообщил Ахматовой о присуждении литературной премии Таормина и о приглашении ее в Италию. Итак: «Дорогой Джанкарло, Ваше письмо, уведомляющее меня о том, что мне присуждена премия Таормины, доставило мне живейшую радость. Я не хочу ни блистать остроумием по этому случаю, ни прикрываться ложной скромностью, но это известие, пришедшее ко мне из страны, которую я нежно любила всю жизнь, пролило луч света на мою работу. Прошу Вас, дорогой Джанкарло, передать благодарность друзьям, остановившим свой выбор на мне, и помнить, что мне было особенно приятно получить это известие от Вас. В последнее время мои мысли обращались к Италии, поскольку я задумала перевести на русский язык в полном объеме стихи Леопарди, и у меня большое желание побывать снова у вас на родине, чтобы погрузиться в стихию итальянского языка и увидеть дом, в котором жил и творил великий поэт». Поездка к дому Леопарди не состоялась — это все-таки далеко от Сицилии, но премия Таормины была с блеском и шумом вручена, причем не в самой Таормине вручали, а вручали ее в Катании, в Палаццо Урсино, потому что Таормина местечко достаточно укромное, добираться туда непросто, не очень многие могли туда приехать, и в итоге все произошло в Катании. Но при этом остались симпатичные воспоминания не самой Ахматовой, а ее падчерицы Ирины Пуниной, которую мы тоже достаточно широко цитируем в нашей книге. Ее более всего поразила поездка по разным достопримечательностям этого берега, восточного берега Сицилии: «Автомобиль ехал при этом со скоростью 100 километров и постоянно на пути были повороты почти под прямым углом, там, где выступали скалы. Слева был то крутой обрыв над морем, то дорога приближалась к самой кромке воды», — это пишет сама Пунина. Вот ее дальнейшие комментарии: «Позже Ахматова создала целую новеллу о том, как Вигорелли нас бросил, как шофер вез над пропастью и все время разговаривал руками, жестами, не управляя машиной, а машина мчалась с бешеной скоростью. Она очень ярко об этом рассказывала всем навещавшим ее после возвращения из Италии». Надо сказать, что сейчас эта премия возрождается и возникла даже идея установки памятника Ахматовой. Скорее всего опять-таки это будет не Таормине, а в Катании, столице восточной Сицилии. Но надо еще до этого дожить.
Иван Толстой: Михаил Талалай рассказывает о собственной публикации в сборнике.
Михаил Талалай: Помимо общего дирижирования замечательным коллективом наших авторов сборника «Русская Сицилия», понятное дело, я предложил свою собственную статью. Я долго размышлял, о чем же я могу написать для такой книги, и в итоге вспомнил тему, аргумент, который меня давно интересовал, и который в нашей историографии, в нашей культуре не был разработан. Это история о русской жене итальянского, в данном случае, конечно, я подчеркиваю, сицилийского классика Джузеппе Томази ди Лампедуза. Знаменитый роман «Леопард», знаменитый фильм Висконти с тем же самым названием… И для меня было, понятное дело, интересным, я не мог пройти мимо этого обстоятельства, узнать, что автор этой книги Джузеппе Томази ди Лампедуза венчался на российской аристократке в Риге в 1930 годы в православной церкви, где сохранилась даже запись об этом венчании. Джузеппе Томази при этом становился Иосифом, ну а его супруга оставалась тем, кто она была. Это баронесса Александра Борисовна фон Вольф из семьи, я бы сказал, с не очень определенной идентичностью. Поэтому часто в итальянской литературе, да и сам Лампедуза называл ее русской женой, но она особенно в последние годы, как я это узнал позднее, называла себя балтийкой по понятным обстоятельствам, о которых я расскажу позже. Поэтому свой очерк я назвал «Балтийская жена сицилийского классика». Она происходила из космополитичной семьи, ее отец, балтийский барон, православный по вере Борис Эдуардович фон Вольф, имевший имение в Латвии, там он выстроил тоже православную церковь в честь святого благоверного князя Александра Невского. Это был типичный немецкий барон, служака Российской империи, который дослужился даже до такого замечательного поста, как директор Александровского императорского лицея, того самого, выпускником которого был Пушкин, первоначально Царскосельского, затем Петербургского лицея. Поэтому, понятно, юность, детство Александры Борисовны проходили в Петербурге. Но жена барона Бориса была итальянка, итальянская певица. Уже изначально тем самым Александра Борисовна была обращена к итальянскому миру. После революции ей, как владелице усадьбы в Латвии удалось уехать из Петрограда, она получила латышское гражданство. И уже в Лондоне через разного рода контакты и связи, о которых я подробно писал, Джузеппе Томази, тоже очень космополитичный, с очень особым вкусом и увлеченностью аристократией и дальними мирами, именно там автор будущего классического романа «Леопард» и познакомился со своей русской или, точнее, балтийской женой. Супруги жили на два дома: лето они проводили в Латвии, зимой преимущественно жили в Палермо. Естественно, этот мир, своеобразный, замкнутый мир с очень жесткими традициями был во многом непонятен и неприемлем для Александры Борисовны. И как сам Джузеппе Томази ди Лампедуза писал, он решил объяснить, разъяснить своей русской жене, что такое Сицилия и сел за свою книгу. Это был один из его, скажем так, побудительных мотивов. Понятное дело, не только он один. Позднее, когда я для подготовки своего очерка взял опять этот роман в руки, мне там и сям попадались некоторые отсылки к нашей культуре, иногда скрытые, как сцена бала, а иногда прямые. Например, такая фраза, вот что пишет Джузеппе Томази про Сицилию: «Наше лето такое же долгое и трудное, как и русская зима. Только боремся мы против него с меньшим успехом». Когда я писал свою статью, я разыскал сына автора этой книги, и он подтвердил мне несколько моих предположений, подтвердил правильность названия, что именно «Балтийская жена сицилийского классика», и подтвердил мне правильность названия первого перевода на русский язык этого романа «Леопард». Дело в том, что в итальянском оригинале этот роман называется «Gattopardo». И в последнем переводе он был уже опубликован на русском как «Гепард». Так переводчики, издатели нового перевода, вероятно, хотели отмежеваться от предыдущего перевода и подчеркнуть возможную близость к оригиналу. Но на самом деле в данном случае близость оказалась ложной: «гаттопард» на сицилийском наречии и обозначает «леопард». И по смыслу князь, главный герой, принадлежал к этим вымирающим гордым животным: в своей известной речи он как раз отсылает ко львам и к леопардам. И на английский язык, кстати, этот роман тоже переводится как «Леопард». А иначе, к сожалению, возникла даже конфликтная ситуация — мне попалась в одной из статей реклама нового перевода на русский язык романа «Гепард», по которому был поставлен фильм «Леопард» (потому что фильм уже невозможно переименовать). Перевод можно, а фильм навсегда останется «Леопардом». Что касается Александры фон Вольф, то ее главной страстью, как ни странно, было учение Фрейда, она была страстной почитательницей этого модного метода, тогда нового — психоанализа. Ездила по всей Европе, понятное дело, в Австрию, в Германию, в Англию, где она и познакомилась с мужем. На мой взгляд, ее увлечение фрейдизмом совпадало с неким таким идеалистическим народничеством, которое было свойственно лучшей части российской аристократии. Вот Джузеппе писал своей матери — это, кстати, замечательная переписка, очень трогательная, с его мамой: «Лиси очень трогательная и смиренна, нестерпима и сострадательна. Ее славянская часть крови кипит, бросает ее на помощь страждущим и униженным, бедным». Сама Лиси тоже очень много писала писем, потому что супруги часто жили в разных местах — он в Палермо, она в Латвии. Писали, кстати, на французском языке. Эта переписка во многом опубликована в Италии, некоторые куски я перевел и дал в нашей книге. Закончу рассказ об Александре, ее супруг называл Лиси (как и в семье, ее звали), цитатой из одного письма к мужу на Сицилию. Вот так она описывает один из своих сеансов психоанализа, связанный с христианством. Сеанс она проводила на одной своей гувернантке — русской гувернантке при замке — с некоторыми психическими отклонениями. Как потом она пишет в письме: «Муж в конце концов отправил свою жену в сумасшедший дом». Вот, что касается этого сеанса: «После кратких слов Иисуса Христа, что я ей говорю, к счастью, знаю все это на память, вижу, как ее личико задрожало. Она обратилась ко мне с умоляющими глазами, полными слез. После воскрешения Лазаря она уясняет, что может оставаться. После блудного сына верит, что у нее есть право на жизнь. Я читаю ей девять заповедей Христовых, она плачет и чувствует себя возрожденной». Вот такой интересной смесью психоанализа и евангельской проповеди занималась баронесса Александра Борисовна фон Вольф, в замужестве сицилийская княгиня Лампедуза, в Латвии в 1930-е годы.
