О споре, что лучше: читать законы или подписывать, не читая.
Весной, еще до "Крымнаш", меня навестил мой старый московский знакомый. Направляясь ко мне, он совершенно случайно встретил в центре Праги своего давнего школьного товарища, уже больше 20 лет живущего где-то в Калифорнии и приехавшего в Чехию, по его словам, посмотреть культурные камни Европы и вообще… До меня добирались пешком, чтобы удобнее было в пути отмечать нечаянную радость встречи. Успели три раза. Пивом и фернетом. Потому прибыли в состоянии жажды и политологического возбуждения.
Оказывается, между первой и второй встретившимися им на пути пивными мой знакомый посетовал калифорнийскому другу на активность "взбесившегося принтера", т. е. Думы и Совета Федерации России. Как и часть его сограждан, москвич считает целую серию поспешно принятых российскими депутатами законов (об "иностранных агентах", "пропаганде гомосексуализма", запрете американцам усыновлять российских сирот и еще что-то) "идиотскими" (это самое мягкое из определений, которое он использовал для характеристики продукции "взбесившегося принтера"; остальные запрещены ныне российскими законотворцами к употреблению). Разгорячившись, московский гость уверял калифорнийского приятеля, что законодатели, которых он именовал "думаками", просто не понимают того, что зачитывают с трибуны в качестве законодательных инициатив и принимают в качестве законов.
Восхищенный впервые услышанными словесными оборотами его калифорнийский друг усмотрел источник дефектности штампуемых "принтером" законов в другом. По его мнению, коррумпированные законодатели и не читают принимаемых ими законов, а руководствуются решениями, диктуемыми извне (я запомнил: Кремль, Генпрокуратура и корпорации), а также своим меркантильным интересом. Тут и обозначился предмет их дискуссии: что лучше, чтоб "думаки" все же читали множимые ими законы или чтоб штамповали не читая, поскольку любые их поправки и дополнения лишь усугубляют нелепость принимаемых актов и их тягостные последствия для страны и мира.
С меня гости потребовали чего-нибудь (сошлись на виски – скотч, а не ныне запрещенном в России бурбоне, к слову), минералки с пузырьками и третейского суждения, основанного на знании прошлого. Выкатив запрошенное и не желая распалять спорящих, я стал примирительно бормотать, что вообще-то в анналах российской истории зафиксирован прецедент ответа на вопрос спорящих, но точного смысла его и ссылки на источник моего знания сейчас припомнить не могу.
…Прошло недели две. И я вспомнил, наконец, где содержится "исторический ответ" участникам случившейся у меня дома дискуссии, которые к тому времени уже давно разлетелись восвояси. В коротком авторском примечании к сочинению Николая Ивановича Тургенева "Россия и русские". За почти 170 лет с момента публикации этого монументального труда одного из величайших русских умов первой половины XIX века эту книгу мало кто прочел. Причин тут несколько. Несмотря на то что к моменту декабрьского восстания 1825 года Николай Тургенев – 36-летний экономист, действительный статский советник, сотрудник Госсовета, а затем и Минфина Империи, а параллельно – член тайных Союза благоденствия и (до 1822 года) Северного общества – от участия в заговорщицкой деятельности отошел и находился за границей, он был по показаниям соратников признан Верховным уголовным судом виновным в умысле ввести в России республиканское правление и приговорен к смертной казни. Однако император Николай Павлович смягчил этот приговор, повелев лишить Тургенева чинов и дворянства и сослать навечно в каторжную работу. (В моем детстве мы все это в школе проходили. Именно проходили – не более. Но имя с тех пор и запомнилось.) А дальше все почти, как в нынешних российских телевизионных передачах об истории, гальванизирующих сказанное Демьяном Бедным "Англичанка гадит!": британское правительство отказалось выдать приговоренного. (Теперь-то мы знаем, что это стало доброй традицией многовековых российско-британских отношений…) Последствия понятны: до революции 1905 года издать в России сочинение невозвращенца (сам он умер в Париже в 1871-м) было невозможно. После (до 1917 года) можно, но лишь частями, с опасливой оглядкой на цензуру. А Октябрьский переворот породил другие проблемы. Дело в том, что еще при жизни Тургенева сочинение этого либерального экономиста прочли и Герцен, и находившиеся в Сибири декабристы. Всем не понравилось. Герцену книга показалась лишь воспоминанием о безвозвратно ушедшем минувшем, не более, а декабристам – отказом от их общего героического прошлого. Ну, а кто же в "государстве рабочих и крестьян", только-только обучившихся грамоте по слогану "мы не рабы, рабы не мы" и сразу же взявшихся за освоение ленинского "декабристы разбудили Герцена", кто мог взяться за перевод с французского не одобренного Герценом и декабристами трехтомного сочинения, содержащего письма к царю и предложения об улучшении "царского режима"? Полностью "Россия и русские" для русских в переводе незабвенной Сарры Владимировны Житомирской вышла лишь в 2001 году. Крошечный тираж стыдливо не указан. Признаюсь, ни одного, кто бы прочел это замечательное издание, я не встречал.
Так вот, возвращаясь к спору моих гостей. Н. И. Тургенев сообщает:
"Один грузинский князь, назначенный, подобно многим, сенатором, обыкновенно подписывал бумаги, которые ему подавали, не читая. Один из его коллег заметил ему в одном важном случае, что следовало бы читать, прежде чем подписывать. "Я пробовал, – ответил грузин, – выходило еще хуже".
Автор комментария к русскому изданию "России и русских" Андрей Курилкин отмечает, что в основе этого примечания Тургенева популярный анекдот о грузинском царевиче Мириане Ираклиевиче, "указывающий на давние порядки" (с последним я согласиться не готов). Правда, в анекдоте к сенатору обращается не коллега, а проситель. А некоторые просьбы в России, как известно, дорогого стоят. И тогда, и сейчас. Особенно если они адресованы сенаторам.
Кстати, память о грузинском князе, сенаторе Мириане Ираклиевиче сохранилась не только в подзабытом анекдоте былых времен. Ведь он действительно был царевичем – сыном картли-кахетинского царя Ираклия II Баргратиони, подписавшего в 1783 году Георгиевский трактат – договор о переходе Восточной Грузии под протекторат Российской империи. Реальных шансов унаследовать престол отца у Мириана не было (он был пятым в очереди). Поэтому 16-летний юноша вместе с братом был отправлен в Петербург, где его приписали к императорскому двору, а затем поступил в русскую воинскую службу в звании полковника Изюмского кавалерийского полка. После участия в русско-турецкой войне полковник кн. Мириан Багратион получил чин генерал-майора и через пару лет стал шефом Кабардинского пехотного полка. 33 лет от роду, в царствование императора Павла Петровича, вышел на пенсию. За свою лояльность российскому престолу награжден новым императором Александром Павловичем орденом Св. Анны 1-го класса. Запоздало, после 37, женился на Марии Александровне, урожденной княжне Хилковой, которую очень любил, и с 1803-го безвыездно жил в Петербурге, развлекая жену домашними театральными представлениями, сочиняя стихи и занимаясь переводами с русского на грузинский. В 1815-м, в год кончины супруги, был назначен сенатором.
А вот что не отметили исследователи и комментаторы "России и русских", но Тургенев-то это прекрасно помнил: герой анекдотов, добродушный семьянин и поэт, а по совместительству царевич-сенатор, государственную мудрость которого Николай Иванович, не назвав его имени, помянул в своей книге, был одним из членов того самого Верховного уголовного суда, который приговорил Н. И. Тургенева к смертной казни…
