Иван Толстой: Одесса без семечек. К очередной годовщине начала Великой отечественной.
Московское издательство «РОССПЭН» выпустило сборник воспоминаний и записок «Одесса: Жизнь в оккупации», составленный профессором Высшей Школы экономики Олегом Будницким.
По словам историка Александра Верта, многие одесситы "чувствовали себя как рыба в воде во внешне беспечной Одессе, какой она была при Антонеску, - с ее ресторанами и "черным рынком", ее домами терпимости и игорными притонами, клубами для игры в лото, кабаре и всеми другими атрибутами "европейской культуры", в том числе с оперой, балетом и симфоническими оркестрами".
Однако период оккупации стал для одесситов временем жесточайшего террора. И в то же время это был период свободы предпринимательства, своеобразного неонэпа, резко отличавшего Одессу от других оккупированных городов СССР.
В сборник «Одесса: Жизнь в оккупации» включены три текста: глава «Транснистрия: Одесса в годы второй мировой войны» из мемуаров журналиста Николая Февра; записки «Одесса – столица Транснистрии» мемуариста, скрывшегося под псевдонимом Я.Петерле и записки начальника одесского ломбарда Михаила Мануйлова «Одесса в период второй мировой войны». В отличие от двух предыдущих, мануйловский текст публикуется впервые. Его оригинал находится в Бахметевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке.
На обложке сборника стоит пометка: «История коллаборантства». Я спрашиваю у составителя книги Олегу Будницкого, серия ли это?
Олег Будницкий: Да, это серия. Серия открыта публикацией книжки под названием «Свершилось: пришли немцы», с подзаголовком «Идейный коллаборационизм в период Великой отечественной войны». Это серия публикаций, сопровождающихся аналитическими исследованиями, статьями и, конечно же, комментариями.
В первой книге был опубликован известный в достаточной степени, но никогда не публиковавшийся полностью дневник Лидии Осиповой, который она так и назвала «Дневник коллаборантки», и воспоминания другого известного коллаборациониста, журналиста, сотрудничавшего с оккупационной печатью, Владимира Самарина, впоследствии профессора Йельского университета, с позором оттуда изгнанного, когда стало известно, чем он занимался в период оккупации.
Вторая книга серии, собственно, «Одесса: жизнь в оккупации». И смысл публикации в том, чтобы, с одной стороны, изучить коллаборационизм, который был явлением достаточно массовым. Хотя это явление, мягко говоря, не слишком приятное, ведь коллаборационизм — это сотрудничество с врагом, с противником, с оккупантом. Этот термин появился именно в период Второй мировой войны, с нелегкой руки маршала Петена, именно он на встрече с Гитлером употребил это слово. Это слово, которое означает всего-навсего сотрудничество, приобрело специфические коннотации, то есть сотрудничество с врагом, с противником, и с этого момента оно приобрело такой негативный оттенок.
Это явление надо изучать. Только в вооруженных формированиях в Германии и в полицейских частях служило более миллиона советских граждан в ходе Второй мировой войны. Только этим не ограничивается сотрудничество, было сотрудничество по линии административной и по разным другим линиям с оккупантами. Кроме того, надо понимать, что на оккупированных территориях оказалось, по разным оценкам, от 68 до 70 миллионов советских граждан. Вообще-то до оккупации там проживало 88 миллионов, но считается цифра оценочная, потому что какая-то часть успела эвакуироваться или бежать в неорганизованном порядке, кто-то был призван в армию, и так далее, поэтому там остались не статистические 88 миллионов, а меньше, где-то 68-70, но это очень большие цифры. И эти люди как-то жили на оккупированных территориях, они в той или иной степени вынуждены были сотрудничать с противником.
Что я имею в виду? Если человек живет, он должен как-то кормить себя и свою семью, если он человек семейный. А как? Ведь частная собственность была, как мы знаем, ликвидирована при советской власти, на оккупированных территориях оставались практически полностью люди наемного труда, и тот же слесарь, водопроводчик продолжал работать. Получалось де-факто, что он работает на оккупантов. А как иначе? Или, если брать выше, если сотрудник администрации ведает тем же жилищно-коммунальным хозяйством, как бы он ни относился к нацистам, но де-факто он сотрудничает. Это, кстати говоря, учитывала советская власть, этих людей в основном не наказывали. Я не имею в виду, конечно, все население — это было бы невозможно, за исключением пункта в анкете «был на оккупированной территории», черной метки, для подавляющего большинства это не имело последствий. Даже старосты, которые в обыденном сознании ассоциируются с предателями, они по советским законам не карались, если не запятнали себя какими-то особыми преступлениями по отношению к населению, к советской власти.
Иван Толстой: Олег Витальевич, не могло быть связано такое мягкое послевоенное отношение к коллаборантам и к тем, кто остался на оккупированной территории, с тем, что генезис коллаборантства очень сложный. Ведь всякая разведка и контрразведка заинтересована в том, чтобы имплантировать агентов в тело врага. То есть, может быть те, кто оставался на этой территории, намеренно оставались, по заданию?
Олег Будницкий: Вы знаете, по-моему, вы очень много шпионских фильмов смотрели и книг читали. Во-первых, представьте себе масштабы.
Иван Толстой: У нас на это денег никогда не жалели.
Олег Будницкий: Представьте себе масштабы — речь идет о сотнях тысяч и миллионах людей, никаких таких агентурных сетей не бывает по определению.
Иван Толстой: Я не про население, я про тех, кто активно коллаборировал.
Олег Будницкий: Во-вторых, все это происходило настолько неожиданно, никто не предполагал, что будут такие тяжелейшие поражения 1941-42 годов и что такие территории с таким количеством населения оккупированы. Если бы кто-то такое высказал предположение, то он бы, мягко говоря, не слишком приветствовался. Поэтому это предположение, с моей точки зрения, неосновательно, хотя такие агенты, конечно, были. Обычно происходило чаще всего уже в процессе, что называется, деятельности.
Еще один момент, который я хотел бы уточнить, о мягкости. Никакой мягкости не было. В СССР было осуждено наибольшее количество коллаборационистов по сравнению с любой другой страной. За период с 1943 года, когда начались процессы над коллаборационистами, в том числе публичные, в том числе с повешением, в Краснодаре, Харькове и других городах, была введена смертная казнь через повешение специально для предателей. До 1953 года было осуждено около 350 тысяч коллаборационистов. Другое дело, что некоторые из этих процессов были открытыми, а подавляющее большинство были закрытыми. Советская власть не хотела демонстрировать масштабы коллаборационизма. Коллаборационистов осуждали в закрытом порядке, то есть это была такая очень масштабная кампания. Это отражало уровень сотрудничества активного значительной части населения с оккупантами. Конечно, те, кто служил в вооруженных формированиях, власовцы, скажем (армия Власова начала формироваться только в самом конце 1944 года, власовцами называли всех, кто участвовал в вооруженных нацистских формированиях, даже если они никоим образом не были связаны с генералом Власовым и его структурами; полицейские, и так далее, участники каких-то карательных акций и так далее), с ними было достаточно жестко. Потом была амнистия, и тех, кто не был виновен в убийствах, уличен и или кто был рядовым в этих формированиях коллаборационистских, они попали под амнистию. Хотя выявление коллаборационистов, особенно тех, кто принимал участие в массовых убийствах, продолжалось до последних дней советской власти, срока давности нет для этих преступлений, как мы знаем. Так что такая история. Мягкой не назовешь, нельзя было покарать всех людей, которые работали на оккупантов, во-первых, они не могли иначе жить — это все-таки понимали, во-вторых, их было очень много. В-третьих, в конце концов, кто виноват, что они оказались под властью оккупантов?
Иван Толстой: Знаете, этот последний аргумент для государства…
Олег Будницкий: Он не озвучивался, но, наверное, все-таки как-то, где-то, если не в подсознании, на заднем плане как-то фигурировал.
Иван Толстой: Наша тема сегодняшнего разговора — это Одесса под оккупантами. Что же в Одессе было сходного с другими местами, с другими городами, занятыми нацистами, а что было особенным и непохожим?
Олег Будницкий: Главная особенность - что это была не немецкая оккупация, а по большей части румынская, и это другая история. Более того, румыны создали такое административно-территориальную единицу, которую назвали Транснистрия, Заднестровье. Туда входила часть Одесской, Херсонской, Николаевской областей, столицей стал город Одесса. Транснистрия считалась частью Румынии, не такой вполне, как собственно румынская территория, но тем не менее. И на жителей Транснистрии, и на территории, которые входили в состав Транснистрии, румыны смотрели как на свое приобретение, которое они постепенно стали осваивать и поглощать.
Иван Толстой: Кстати, а как правильно говорить — румынские фашисты, румынские нацисты? Какой термин вы употребляете, какой считаете корректным?
Олег Будницкий: Я употребляю термин «румынские оккупанты». Потому что «нацисты» - очень экстраполированный уникальный исторический термин и явление в чем-то сходное, но в то же время отличное. Например, нацизм, национал-социализм - это Германия. К слову говоря, то, что их называли фашистами, немного некорректно: они, конечно, национал-социалисты, что гораздо хуже, чем фашисты. Фашизм — это итальянское явление. Но движения подобного типа возникали в Европе в 1920-30 годы достаточно широко, я бы сказал. Речь идет прежде всего о Восточной и Центральной Европе такого фашистского типа.
Иван Толстой: Румынский режим было бы корректно отнести к фашистскому.
Олег Будницкий: Так бы я сказал, фашистского типа, да. Подобного рода режимы были в Венгрии, в Прибалтийских государствах, в Испании, Португалии и тому подобное. Я сказал Восточная и Центральная, - Южная Европа, разумеется, тоже, Италия, Испания, Португалия. Были такие поползновения во Франции, но их в свое время придавили, извините за не совсем парламентское выражение, я имею в виду 1934 год, выступления подобные и какие-то группировки в разных странах выступали, но где-то с ними быстро расправлялись, где-то они были не слишком популярны, как в Великобритании, где чуть ли не каждое выступление Освальда Мосли заканчивалось тем, что его били. Где-то были более успешны, как в Норвегии.
Давайте вернемся к Одессе, «Спящая красавица», как ее называли, «жемчужина» и тому подобное. В чем особенность? С одной стороны, Одесса пережила те же ужасы нацистского, фашистского, какого угодно террора, как и другие оккупированные территории. Прежде всего, это касалось еврейского населения. Из приблизительно 100 тысяч евреев, которые оставались на территории, оккупированной немцами и румынами, потом были переданы в управление румынам, последние буквально месяц-полтора оккупационного режима немцы опять взяли власть в свои руки, понимая, что румыны небоеспособны, Одессу оборонять не смогут, и немцы особо оборонять не смогли — это мы уже говорим о 1944 годе. Из приблизительно 100 тысяч евреев, которые населяли эти территории, прежде всего город Одессу, до войны примерно треть населения — это были евреи, 95 тысяч было уничтожено. Причем наиболее массовые убийства приходятся как раз на конец 1941 — начало 1942 года, массовые расстрелы, людей даже сжигали заживо. Это была страшная история. Террор, особенно осенью 1941 года, коснулся не только евреев, но и жителей Одессы, включая случайных прохожих, — это после взрыва бывшего здания НКВД, где находился румынский штаб, где погиб румынский генерал, несколько десятков румынских офицеров и солдат.
Эта история довольно любопытная, любопытная в каком отношении: с одной стороны она в точности копирует то, что произошло в Киеве. В Киеве точно так же заложили заранее мощные фугасы, предположив, какие именно здания будут заняты немцами под административные помещения на Крещатике, и их взорвали, после чего случился Бабий Яр. Я не хочу сказать, что немцы не уничтожили бы евреев в другом контексте, но мало кто знает, что именно взрывы и жертвы среди немецких офицеров и солдат, именно они послужили спусковым крючком. Евреи никакого отношения, как мы понимаем, к взрывам не имели, но они расплатились тем, что немцы устроили массовые убийства в Бабьем Яре. С одной стороны, это блестящий успех советских спецслужб, советских диверсантов, которые это устроили, с другой стороны, за это расплачивалось население. То же самое произошло в Одессе.
Здесь удивительны два момента. Один тот, что после киевского опыта, тем не менее, румыны все равно устроили себе штаб в здании НКВД и искали и не обнаружили там взрывчатки. Мину привели в действие радиосигналом, это была радиоуправляемая мина и сигнал был дан из Севастополя. Так произошел этот чудовищный взрыв, и румыны жесточайшим образом отыгрались на населении — людей вешали на улицах, причем буквально хватали на улице и вешали. Что касается евреев, то было устроено самое массовое убийство, когда погибли десятки тысяч людей. Кстати, интересно, что сведения об этих массовых убийствах в Одессе были опубликованы и довольно подробно в сборниках, посвященных Одессе в период Великой Отечественной войны, которые вышли в 1948 году, там ни слова не было о евреях, там были все советские граждане.
Иван Толстой: Так каждый раз, когда писали о Бабьем Яре, если упоминалось уничтожение в Киеве еврейское, то это были советские граждане всегда.
Олег Будницкий: Совершенно верно. Но Одесса интересна не только этим, уникальна не только этим, Одесса уникальна тем, что, повторяю еще раз, румыны рассматривали ее как свое владение, как свою вотчину, они пытались восстановить одесскую экономику или ее, скажем так, перезапустить после того, что было при большевиках. Они позволили одесситам и не одесситам, приезжим открывать какие-то предприятия частные, заниматься бизнесом. Это был вариант такого нео-НЭПа. Удивительно, что этот дух предпринимательства не был вытравлен за период советской власти, и очень быстро последовали заявки на открытие разного рода предприятий. Уже в начале 1942 года было подано свыше 5 тысяч заявок на открытие разного рода бизнесов. Открывались магазины, какие-то кафешантаны, ресторанчики, парикмахерские. Особенно, видимо, одесситы любили стричься — открылось 1200 парикмахерских. В Одессе работало несколько рынков. Работало больше десятка различных театров, включая Театр оперы и балета, труппа практически полностью осталась. На обложке книги, совершенно верно, вы видите как раз фотографию одесского Театра оперы и балета на фоне часового румынского. Что интересно и что важно для Одессы и вообще для этого региона: сельхозпродукция оттуда в Румынию не вывозилась по одной простой причине — потому что Румыния была сельскохозяйственная страна. И что означал бы вывоз сельхозпродукции из этого региона — конкуренция и падение цен. Продукция оставалась на месте, шла на одесские рынки, на переработку. Это не немцы — это другая политика. Еще один важный нюанс то, что молодежь на работы в Румынию не вывозили, естественно, не вывозили в Германию, потому что это была зона оккупации Румынии. И Александр Верт, знаменитый военный корреспондент, тогда он еще не был знаменитым, впоследствии он стал знаменитым после выхода его великой книги «Россия в войне 1941-45» (я считаю, что это одна из лучших книг о войне, если не самая лучшая, которая написана не только историком, но и очевидцем, свидетелей). Он был одним из первых корреспондентов, приехавших в Одессу после освобождения и, бесспорно, единственным и первым иностранным корреспондентом. И он это в своей книге писал. Многие страницы, между прочим, были выброшены из советского издания, поскольку там было не совсем то, что полагало читать советским людям о войне и об оккупации.
Иван Толстой: В эти выброшенные страницы были когда-нибудь в русском переводе восстановлены?
Олег Будницкий: Вы знаете, во-первых, сначала вышел полный перевод, в нем, если мне память не изменяет, 967 страниц. Тот, кто держал в руках или сейчас снимет с полки книгу советского издания, потом переиздававшуюся.
Иван Толстой: Такую серую, 1966 года.
Олег Будницкий: 1967-го. Там было приблизительно 770 страниц, то есть 200 страниц были выброшены. То издание, первое, отличалось тем, что оно не поступало в продажу, было изданием для служебного пользования, нумерованное количество экземпляров, каждый экземпляр был пронумерован. Я читал это издание в Исторической библиотеке, там почему-то оно в зале русского зарубежья находится. Там номер стоит, как положено, и предисловие, что это, конечно, буржуазный автор, что он клевещет, как положено, что советским людям, а именно партийным работникам, пропагандистам полезно это знать. Я не знаю, сколько именно экземпляров было издано полного издания. Тот, который я читал, по-моему, 369-й. То есть можно предложить, что изданий было несколько сотен, до тысячи экземпляров. И оно шло по обкомам, горкомам партии и в библиотеки и спецхраны, конечно же, и то не во все библиотеки, а только в некоторые. Потом все-таки издали в очень сокращенном виде. Что касается Одессы, многие страницы выброшены. Например, то, что Верт писал, что в Одессе много молодежи. Его поразило, по сравнению с другими оккупированными территориями, - там, где молодежь угоняли в Германию, например. Он замечает, что дух Бени Крика, дух уголовщины и предпринимательства не удалось вытравить за 20 лет советской власти, с такой иронией некоторой об этом пишет. Он поселился в гостинице «Бристоль», которая была более-менее в приличном состоянии, хотя были проблемы с водой, с тем, с другим. Он воспроизводит разговоры швейцара и старика, противного такого старикашки, который среди прочего отпускал замечания по поводу девушек, которые гуляли в легких платьях, и рассказал анекдот о том, как две девицы делились между собой впечатлениями: одна обслуживала немецких офицеров, а другая румынских. Такого рода вещи были выброшены.
Так же он писал, что это была, конечно, Одесса после оккупации, Одесса военная, такая-сякая, но тем не менее, это была Одесса с ее рынками, торговлей, спекуляцией и театрами и симфоническими оркестрами. Конечно, театры и симфонические оркестры были выброшены из советского издания, потому что как это — оккупация, а тут театры и симфонические оркестры. Театры функционировали, и не только Театр оперы и балета, там были те же солисты, что и при советской власти, народные артисты, и так далее.
Надо сказать, что румынская администрация щедро, очень щедро платила и артистам, и солистам, ведущие получали около двух тысяч марок — гигантские деньги по тем временам, получали специальные пайки в администрации. Надо сказать, что часть труппы вообще уехала с оккупантами, часть осталась, часть уехала. Те, которые уехали, возможно, опасались, что они чересчур тесно были связаны с оккупантами, вплоть до того, что немалое число солисток завело романы с румынскими старшими офицерами, администраторами, и так далее. Открывались новые театры. Скажем, Василий Вронский, известный антрепренер и режиссер дореволюционный, вернулся, театр Василия Вронского открылся. Потом Вронский оказался в лагере. Просто эти тумбы объявлениями пестрели, афишами о представлениях, спектаклях, о том, что продается бандаж системы Виктора Фишера.
Между прочим, этот бандаж, об этом пишет один из журналистов, посетивший Одессу в период оккупации, эмигрант Николай Февр, его текст включен в эту книгу, этот бандаж есть и у Валентина Катаева в романе «За власть советов». Так что там некоторые такие любопытные штришочки проскальзывали на страницы советской литературы.
Иван Толстой: Историческая оптика такая получается — Катаев, Февр.
Олег Будницкий: У Катаева тоже какие-то свидания, какая-то явочная квартира, какой-то подпольщик открывает магазин. Торговля идет плохо, он ненавидит это дело. Вот этот штришок, что магазин открылся — нэпманы повылезали, это и есть. Одесса. Николай Февр, эмигрант, выехавший или вывезенный подростком из России, он доучивался в кадетском корпусе в Сербии, потом он кончил университет, был одним из редакторов и одним из первых перьев, если можно так выразиться, журнала «Буг».
Иван Толстой: Никогда не попадался.
Олег Будницкий: Он редкий. Он из эмигрантских детей, поступил на службу, когда Югославия была оккупирована нацистами, поступил на службу в берлинскую газету «Новое слово», коллаборационистскую газету, единственную газету на русском языке, выходившую в Берлине, я не имею в виду власовские издания и еще какие-то специальные для гастарбайтеров, а такую газету, которая была с историей, выходила еще с 1930-х годов. Так вот, он туда поступил на службу и оказался единственным корреспондентом русским, допущенным на оккупированные территории. Он несколько раз ездил туда, на основании корреспонденции впоследствии он выпустил книгу «Солнце восходит на западе» уже в 1950 году. Одесса его потрясла изобилием. И он писал, что там в смысле продовольствия, возможно, самый благополучный город Европы. Во всяком случае, судя по тексту, в Одессе можно было питаться лучше, чем в Берлине, здесь потрясающий выбор. Конечно, это было доступно далеко не всем — это надо прекрасно понимать. При всем том, что вся продукция шла на рынок, кормилась оккупационная армия, безусловно, но это было довольно дорого для обычного человека, но, тем не менее, это было.
Я для интереса посмотрел то, что Февр публиковал в то время: конечно, нацистские статьи, никаких признаков малейших критики — это такой торжествующе ликующий тон, пронизанный не только антисемитизмом, но самым пещерным антисемитизмом, в общем, служил он не за страх, а за совесть. Но как раз после публикации статьи об Одессе его из газеты попросили. Видимо, это мое предположение, потому что цикл статей не был завершен. Мое предположение заключается в том, что этот образ процветающей Одессы, процветающей — мы понимаем условность этого дела, это город в оккупации, и мы сравниваем с тем, что было под немецкой оккупацией, возможно, эта картина Одессы в сравнении с другими территориями, не понравилась немецким хозяевам.
Иван Толстой: Не в пользу немцев была.
Олег Будницкий: Это мое предположение, но я думаю, что оно имеет некоторые основания. Там, кстати, выходили журналы и газеты в Одессе, там четыре журнала выходило. Восстанавливались дома, пострадавшие во время боев. Пытались предприятия восстановить, хотя это в полной мере не удалось. В общем, как бы вот такая была история.
Иван Толстой: Известно, что была целая поэтическая серия, библиотечка русской поэзии, условно говоря, был издан Николай Степанович Гумилев, был издан сборник Сергея Есенина.
Олег Будницкий: Разумеется. Там работал университет — еще одна важная вещь, причем, там осталась в значительной степени профессура, которая не просто преподавала, но сотрудничала с антикоммунистическим институтом, основанном при университете.
Иван Толстой: Как он назывался?
Олег Будницкий: Антикоммунистический институт, так и назывался. И там читал лекции, например, член-корреспондент Академии наук СССР Константин Покровский, он был астроном и, казалось бы, о чем — о разгроме Пулковской обсерватории. А это была страшная история, потому что в июне, я не помню точно, какого числа, но, я думаю, меня простят, я все-таки не астроном, а историк, в июне 1936 года должно было быть солнечное затмение полное, и для астрономов это всегда сенсация, это очень важно и, конечно, это важно, как это выглядит с разных точек Земного шара. Поэтому сотрудники Пулковской обсерватории вели обширную переписку с заграничным коллегами — вот вам и шпионский заговор. НКВД из этого состряпало дело, директор обсерватории был расстрелян, как и некоторые сотрудники, другие отправились в лагеря, и так далее.
Вот об этом рассказал Покровский. То, что он рассказывал, там не было никакой клеветы или преувеличения. Но место и время он выбрал неудачное для этого, потому что впоследствии он был арестован, ему было уже за 70, отвезен в Киев, там он и умер в тюремной больнице.
Так же, как и другой профессор университета Варнеке, тоже он был увезен в Киев, ему было 70 лет, и тоже скончался в тюремной больнице. Среди тех, кто сотрудничал, был Владимир Федорович Лазурский, который одно время был воспитателем детей Льва Толстого, у него там жил и так далее. То есть это были не последние люди. А ректором был профессор Часовников, известный врач, хирург, уехавший с румынами, но арестованный и сгинувший в лагерях впоследствии.
Иван Толстой: Владимир Федорович Лазурский был отцом знаменитого шрифтовика, который изобрел гарнитуру Лазурского.
Олег Будницкий: Как интересно, я этого не знал.
Иван Толстой: Которой напечатана масса советских книг. Знаменитый был человек. Воспоминания Владимира Федоровича были опубликованы в результате, кстати, в Одессе, очень маленьким тиражом, но интереснейшая книга. В частности, там есть глава или даже две о воспитании детей Льва Толстого.
Олег Будницкий: А когда это было?
Иван Толстой: Несколько лет назад.
Олег Будницкий: Воспоминания Лазурского публиковались и в советское время в сборниках, воспоминаниях о Льве Толстом.
Такой дневник очень любопытный Юрия Суходольского, школьника, совершенно такого советского патриота, он опубликован в Одессе, не знаю, вышел ли он в бумажном виде, он есть на сайте одного из одесских музеев. Они были в Крыму, потом перебрались в Одессу, отец его служил в опере, но был не на первых ролях, он получал марок 400, что было не так плохо, но не разгуляешься. И он пишет, что нелегко с продовольствием, бывает, что на обед приходится перебиваться хлебом и бутерной колбасой. Бутерная, вероятно, бутербродная.
Иван Толстой: Масляная колбаса.
Олег Будницкий: Я хочу просто сказать, что почитали бы это многие не только в оккупированных, но и не оккупированных территориях, что люди колбасой перебиваются. О хлебе вопросов нет, хлеб есть само собой всегда. Это некий срез того, что было нижним порогом.
Все-таки еда была чрезвычайно важна во время войны, когда люди жили впроголодь, когда, мы знаем, в некоторых и оккупированных, и не оккупированных территориях люди просто умирали с голоду. Всем известен блокадный Ленинград. Например, в Архангельске в первую блокадную зиму смертность была практически такой же, там умер каждый десятый житель Архангельска именно от голода. Возможно, цифры были бы выше, для этого потребовалась личная резолюция Сталина, поставили 10 тысяч тонн канадской пшеницы, которую привозили по поставкам по ленд-лизу. Поскольку город был в чрезвычайно тяжелом положении, понятно — северный город, без завоза внешнего не обойтись, то ее оставили, и люди выжили. На оккупированных территориях была страшная ситуация, в Киеве немцы проводили политику депопуляции городов. Они считали, что на селе пускай работают, а города не нужны как центры цивилизации, культуры, и так далее, я уже не говорю об университетах, немцы считали, что они не нужны населению и что какие-то профессиональные заведения, вроде медицинских, те нужно оставить, врачи нужны, а университеты ни к чему, всякую философию изучать, астрофизику — это не для недочеловеков. И одно время запрещали подвоз в Киев продовольствия, в Киеве рынки не работали, их просто перехватывали и конфисковывали, организовывали голод. Если сравнить с Одессой — это другая история. Поэтому это такой удивительный момент, чтобы меня поняли правильно, я не славлю румынских оккупантов, как вы понимаете, мы должны понять, в каких условиях это происходило, — в условиях произвола и оккупации, но румынская оккупация не немецкая. Один из таких важных моментов - тотальная коррумпированность и продажность оккупационной администрации в целом и каждого отдельного солдата. Самая фантастическая история — это когда как-то там пролетал советский самолет каким-то образом и листовки разбрасывал, которые в значительной степени попадали румынским солдатам, которые уже на следующий день продавали их по 5 марок на рынке. Народу было интересно, они читают только оккупационную печать, а что же там, вот румынские солдаты и перепродавали. Это такой знаменитый эпизод.
Румынская тайная полиция, политическая полиция, люди рассказывают всякие ужасы, в то же время можно было договориться, можно было заплатить, можно было кого-то выкупить. Такого террора, как при немцах, там все-таки не было. Считается, что румыны как-то иначе относились, чем немцы, — это неверно. Истребление начальное, самое массовое истребление евреев проводилось, немцы там тоже участвовали. Румыны убили больше евреев, чем немцы, в Одессе и в Транснистрии.
Иван Толстой: Это считая тот эксцесс осенью 1941-го?
Олег Будницкий: Не просто эксцесс — это просто массовое убийство. И одесский градоначальник Герман Пынтя — это бывший офицер Российской императорской армии, впоследствии деятель молдавского национального движения, мэр Кишинева, причем мэр избранный, человек опытный, администратор, прекрасно говоривший на русском языке, - очень важное значение играет личность, - Пынтя понимал, как функционирует городское хозяйство, что нужно городу. И человек, который не преследовал русскую культуру, хотя там поощрялся румынский язык, до какого-то момента преподавание каких-то предметов переходило на румынский. Пынтя был человеком в этом отношении лояльным. И когда начались массовые убийства, он написал письмо Антонеску, в котором говорил, что цивилизованный мир нам этого не простит, ужаснется, и так далее, что это надо прекращать. Не прекратили, и Пынтя в отставку не ушел.
Характерно и любопытно, что Пынтя жил потом в социалистической Румынии, его судил советский суд, его судил румынский суд, оба раза оправдал. Это совершенно невероятно. Человек занимался хозяйством, у него никаких следов крови на его руках не обнаружено. Если бы обнаружили, конечно, его бы поставили к стенке, вздернули, и так далее. Ходили слухи, что это благодаря тому, что он якобы скрывал сестру маршала Тимошенко и помогал. Сестра маршала Тимошенко на самом деле жила на оккупированной территории, никакой Пынтя ей не помогал, сестра не скрывала этого, и это было известно. Ее допрашивали немцы и румыны, оставили в покое. Потом ее допрашивали уже сотрудники НКВД, эти протоколы опубликованы.
Иван Толстой: Ее судьба какая?
Олег Будницкий: Ничего такого с ней не произошло, жила она на оккупированной территории и жила. Там пытались какие-то клинья подбить на всякий случай к маршалу, не было ли каких-то связей, и так далее. В книжке на самом деле все прокомментировано, просто я сам не помню всех нюансов. Когда книга вышла (и уже вышла следующая книга на другую тему), не все в голове удерживается. Главное то, что Пынтя был оправдан не за это, это не была расплата за то, что он спас сестру маршала Тимошенко. О Пынте рассказывали легенды, он появлялся инкогнито на рынках в 6 утра, ходил, смотрел, какие там цены, без всякой охраны, общался с торговцами, они его называли Герман Васильевич, уже стали узнавать в лицо. Герман Пынтя провел знаменитую меру — он запретил лущить семечки, чтобы улицы города были чистые. Это, наверное, самое страшное, что можно было придумать, при Пынте семечек на улице не допускали. Он запретил продавать семечки в скорлупе. Хочешь продавать — продавай чищенные. Была такая забавная мера.
Иван Толстой: Жестокая мера.
Олег Будницкий: Тем не менее. Так что это тоже имело определенное значение, кто конкретно город возглавлял и как относился. Для Пынти это был не чужой город, он жил в Одессе и до революции, повторяю еще раз — он был офицером российской армии дореволюционной.
Иван Толстой: Давайте обратимся к самой книге. Какие тексты ее украшают и чем они репрезентативны?
Олег Будницкий: Тут три текста. Говоря о смысле этой публикации, серии истории коллаборационизма, публикации источников о жизни на оккупированных территориях, тут две части. Одна — это изучение истории коллаборационизма, что такое коллаборационизм, как и почему люди сотрудничали, как они объясняли это впоследствии и так далее. Другая сторона — это информация о жизни в оккупации. Потому что она, конечно, всегда была односторонней. Жизнь в оккупации — это годы, это миллионы людей и это не только, как писали в советских учебниках, всенародная борьба. Всенародной борьбы не могло быть по определению. На оккупированных территориях жили миллионы людей, из них три четверти — это женщины, начнем с этого. Четверть, которая мужчины, это в значительной части люди пожилые или дети и подростки. Хотя бы в таком ключе она не могла быть всенародная, я уже не говорю о том, что не каждый человек борец, трудно себе все это представить. И для огромного большинства людей это была такая повседневная жизнь в оккупации. Это чрезвычайно интересно, как люди жили, как они приспосабливались, адаптировались, выживали и так далее.
Тут три текста, один Николая Февра, которого я уже упоминал, «Транснистрия: Одесса в годы второй мировой войны». Он выпустил в эмиграции книгу «Солнце восходит на западе», вышла она в Буэнос-Айресе, он туда аж добрался — в Аргентину, и он готовил второй том этой книги «Солнце восходит на западе». В 1951 году он умер, рано, молодым, ходили слухи, конечно, что его убили агенты НКГБ. Так это или не так — неизвестно, думаю, что вряд ли, не та фигура, не тот масштаб, в Аргентину отправляться, чтобы отравить или что-то сделать с Николаем Февром, я думаю, это чересчур даже для советских спецслужб, это, в конце концов, не Эйхман или доктор Менгеле. Но так или иначе, умер молодым. Второй том он не выпустил, но одна глава была опубликована как раз об Одессе, под названием «Транснистрия: Одесса в годы второй мировой войны», - в сборнике «Южный крест», очень редком эмигрантском сборнике, мы ее републикуем. Очевидец: приехал, посмотрел, описал. Это интересно. Я сравнил и моя сотрудница Татьяна Воронина, принимавшая активное участие в подготовке этой книги, сотрудник Международного центра истории социологии Второй мировой войны и ее последствий Высшей школы экономики, она сравнивала с текстами его публикаций в «Новом слове» - во многом совпадает. То есть, это реальные впечатления того времени. Но, конечно, евреи заменены на коммунистов, уже было неприлично писать. Есть такая редактура, приспособление ко времени.
Другой текст относительно небольшой — это текст некоего Петерле, явно псевдоним, увы, установить автора мне не удалось. Но то, что автор вполне реальное лицо, об этом свидетельствует Александр Даллин, который этим текстом пользовался, он в библиографии к его книге до сих пор остается лучшим исследованием об Одессе. Книга Даллина об Одессе вышла очень ограниченным тиражом в 1957 году, он опирался исключительно на немецкие и эмигрантские источники, немножко на советские, но советскими надо было пользоваться с большой осторожностью. Петерле опубликовал обширную статью под названием «Одесса — столица Транснистрии», в «Материалах для будущего историка» в газете «Новое русское слово». Тоже практически этого номера у нас нет даже в Ленинской библиотеке, в Нью-Йорке мне пришлось копировать. Это тоже очевидец, уже, правда, в эмиграции описывает свою жизнь в Одессе, довольно любопытно.
И самый обширный текст — это текст Михаила Мануйлова, который называется «Одесса в период Второй мировой войны». Этот текст я обнаружил в Бахметевском архиве Колумбийского университета. Текст был написан для программы по изучению СССР в начале 1950 годов. Это обширный довольно текст, в оригинале это 144 машинописные страницы. Это энциклопедия такая своеобразная одесской жизни: объявление войны, эвакуация, настроение населения, встреча населения с оккупационными войсками, молебен на Соборной площади, регистрация мужского населения, взрывы румынской военной комендатуры и другие диверсионные акты, о чем мы говорили сегодня, партизаны в одесских шахтах, действия советской агентуры в Одессе, организация военной и гражданской власти, русская эмиграция в Румынии, назначение городским главой Германа Пынти, структура и деятельность городского самоуправления, экспортно-импортные операции и прочее. Автор был заведующим городским ломбардом. Он жил в Одессе, ненавидел советскую власть. Он был выпускник Новороссийского университета, работал в планово-хозяйственных органах при советской власти, потом был заведующим городским ломбардом, и ломбард как источник финансирования играл важную роль в оживлении одесской экономики. Автор жил в эмиграции в Канаде, в Торонто. Самое феноменальное, что где-то в середине 1950 годов он вдруг воспылал пониманием правоты советской власти и стал публиковаться в «Вестнике» торонтском, всяческого рода такие статьи, которые были иногда пересказом газеты «Правда» или еще чем-нибудь. Но бывает такое. В конце 1950 он скончался в Торонто, где и похоронен. Текст оставался лежать многие годы, с начала 1950-х был в архиве, пока я его не извлек, и он опубликован.
Эти тексты разной степени занимательности и информативности, у Мануйлова не так живо текст написан, как у Февра, но он информативен, очень подробен. Текст Февра — такая живая зарисовка того, что происходило, хотя автор в высшей степени малосимпатичен, и это очень мягкая характеристика, но писал он очень неплохо, надо отдать должное ему в этом отношении.
У них есть еще один автор - это некий Будницкий, автор вступительной статьи довольно обширной, 35 печатных страниц, называется «Одесса в период румынской оккупации». Почему я говорю об этом своем тексте? Вот почему. Как пишутся вступительные статьи? Ты объясняешь, в чем суть предмета, объясняешь, откуда взялись тексты, даешь какие-то сведения об авторах — это все есть во вступительной статье. Но меня работа увлекла над этим сюжетом, я занялся тем, что, конечно, кроме того, что привожу цитаты со специальными выделениями того, что было выброшено из книги Александра Верта, открываю этим вступительную статью, как Верт едет в Одессу, въезжает, что он там видит — это апрель 1944 года, Одесса только что освобождена, с 9 на 10 апреля 1944 года. Я обнаружил в архиве Института российской истории Академии наук интервью, запись бесед, которые академические сотрудники комиссии по истории Великой отечественной войны записывали, проводили беседы с жителями Одессы летом 1944 года, июнь-июль, то есть сразу по горячим следам, когда еще нет канона, о чем можно говорить, о чем нельзя говорить. Они понимают, о чем нельзя, видно, как приспосабливаются те, кто рассказывает, но тем не менее, там масса интереснейших свидетельств, масса интереснейших деталей. Причем, там, например, интервью с художественным руководителем театра одесского Оперы и балета, с некоторыми артистами, с работником сцены, который ненавидит всех этих людей: вот, народная артистка говорит, что она плохо жила. Как она плохо жила? Она как сыр в масле каталась, и так далее. Там рассказы библиотекарей, сотрудников университета, людей, некоторых уцелевших одесских евреев, которые оказались в румынских трудовых лагерях. Надо сказать, что со временем румыны смягчили свою политику в отношении евреев, когда запахло жареным, прошу прощения за неакадемическое выражение, особенно после Сталинграда, когда стало понятно, что власть более, чем временная, они стали вести себя несколько по-другому. Беседы с партизанами, которые скрывались в катакомбах. Это чрезвычайно любопытные записи. Я на основе этих материалов, бесед, некоторых других пытаюсь дать очерк этой жизни Одессы в период оккупации.
Рассказ одной подпольщицы меня просто поразил, и он очень хорошо показывает разницу между немецкой и румынской оккупацией. Девушка молодая, комсомолка, она работала в школьной комсомольской организации, ее арестовали. Улики разные, пытали вроде бы, как она рассказывает. Происходит суд, суд с адвокатом, дают ей два года. Проходит два года, она думает, что ее к стенке поставят, ее вызывают: все, вы свободны.
Иван Толстой: Какой год на дворе?
Олег Будницкий: Это конец 1943-го — начало 1944-го. Оккупационный режим. Дали срок, отсидела — все, выпустили. Любопытно, там очень много пикантных моментов, которые касаются сексуальной жизни Одессы. Одни резко осуждают многих одесских женщин, которые стали сожительствовать с оккупантами, на этом строили свое благосостояние. В Одессе была просто эпидемия венерических заболеваний. Существовало довольно большое количество венлечебниц, лечение было бесплатным, поскольку стихийное бедствие. Главными, конечно, распространителями были солдаты, потом это уже пошло по цепочке. Была такая секс-индустрия, открывались публичные дома, причем поразительно, в дневнике Юрия Суходольского запись об открытии публичного дома в марте 1944 года, открывается еще один публичный дом. Такие любопытные встречаются зарисовки. С одной стороны, те женщины, которые об этом рассказывают, не сожительствовавшие, которые рассказывают о нравах того времени, они, с одной стороны, осуждают этих женщин, которые делали таким образом карьеру, а с другой стороны, говорят: был период в Одессе, когда вообще хлеба не было никакого. А как жить, если еще дети есть? Приходилось таким образом зарабатывать на хлеб. Был тяжелый период, все говорят, первые полгода оккупации. Одесса была сдана 16 октября 1941 года, террор и голодный период. Но уже к весне 1942 немножко стало получше в этом отношении, Одесса стала нео-нэповской Одессой. Этот одесский эксперимент, невольный эксперимент, он показывает, чего на самом деле хотели бы советские люди, если бы им дали немножко свободы. Вот они быстренько, я не думаю, что Одесса в этом отношении уникальна, быстренько какой-то бизнес завели, быстренько приспособились, и как-то жизнь пошла.
Иван Толстой: Привоз, публичный дом, опера.
Олег Будницкий: Совершенно верно, все было.
