Дмитрий Рукавишников – 36-летний активист "Левого фронта" из Иванова, фигурант "Болотного дела", амнистированный в конце прошлого года. 25 декабря 2013 года уголовное преследование Рукавишникова было прекращено, его отпустили на свободу после девяти месяцев в СИЗО.

Дмитрий Рукавишников был задержан одним из последних среди обвиняемых по "Болотному делу", спустя почти год после акции на Болотной площади – 2 апреля 2013 года в Иванове по обвинениям в участии в массовых беспорядках. 4 апреля Басманный суд Москвы санкционировал его арест. По версии следствия, Рукавишников двигал биотуалеты, расположенные на площади. После освобождения Дмитрий Рукавишников рассказал в интервью Радио Свобода о времени, проведенном в СИЗО, высказал предположение о том, как будет развиваться дело в отношении остальных обвиняемых, и поделился мнением о том, как должно действовать гражданское общество, чтобы добиться в России каких-либо изменений.

Об аресте и обвинениях



– Конечно, это было неожиданным: в 7 утра приходят, будят и говорят о том, что сейчас будут производить обыск. Среди бумаг я увидел фотографию, на которой изображен я и мобильный туалет. И я все понял. В этот момент позвонил Илье Журавлеву, товарищу своему, сообщил о том, что у меня дома идет обыск. Сначала мне говорили, что вызывают в качестве свидетеля. Следователь меня убеждал: не факт, что меня еще опознают. Но свидетель меня уверенно опознал, несмотря на то что видел с расстояния 50 метров в течение 15 секунд, и год прошел со дня этого события. Всем бы такую зрительную память.

Я был на Болотной площади 6 мая, я этого не отрицал никогда. Говорить о том, что там происходили массовые беспорядки, как на этом настаивает следствие, не вполне верно. Недавно мы видели, что происходило в Бирюлеве, там реально были погромы, поджоги витрин. Эти события тем не менее никто не квалифицирует как массовые беспорядки. Все то, что происходило на Болотной, было провокацией. Естественно, провокацией со стороны органов правопорядка. Широкому кругу зрителей известен доклад, который подготовлен комиссией по "Болотному делу". Там было отмечено, что были какие-то организованные группы молодых людей, которые проходили к месту митинга через полицейское оцепление, нападали на сотрудников. Сообщалось, что асфальт там был отколот заранее и сложен горками. Но, не имея ничего подручного, отколоть кусок асфальта нелегко… Попытайтесь это сделать. Там все лежало отколотое, готовое к употреблению. Естественно, это была провокация.

– Зимой-весной 2013 года довольно неожиданно началась вторая волна задержаний, когда вас тоже задержали. Есть какие-то предположения, почему это стало происходить спустя год? Даже сейчас некоторые адвокаты говорят, что пока дело не закрыто для тех людей, которые были на Болотной площади, существует угроза уголовного преследования?

– На Болотной площади было порядка 70 тысяч человек, по официальным сводкам, было задержано около 400 человек. Меня не было среди этих людей, я ушел своим ходом оттуда. Смешно предъявлять Гущину обвинения в том, что он дернул омоновца за жилет и причинил ему нравственные и физические страдания. Фактически такие же анекдотические обвинения у всех остальных фигурантов: какие-то толчки, тычки, броски лимонами, пустыми бутылками. Непонятно, каким образом они выбирают людей, кого стоит взять? У меня есть предположения на этот счет. Мной они занимались достаточно долго, долго искали доказательства моей причастности, внимательно отсматривали все видео, которые оказались в их распоряжении. Достаточно долго меня "вели", как мне известно, еще до задержания, где-то полгода, если не больше. Им известны были адреса, где я живу, с кем я в Москве встречаюсь, у кого останавливаюсь, приезжая в Москву. Понятно, что это связано с моей политической деятельностью. Возможно, им хотелось таким же образом еще кого-то посадить, но не нашли таких доказательств. Я им дал такой повод и стал одним из обвиняемых. По словам следователя, тот факт, что я толкал кабинку биотуалета, тянет на уничтожение имущества. Там какие-то металлические клепки, которые вырывают панели. У меня было один в один с тем, что предъявляли Леониду Ковязину: нет ни экспертиз, ни актов о списании этих кабинок. Есть ощущение, что они стоят где-нибудь и исправно работают, но почему-то это понадобилось следствию.

О роли "Левого фронта" и о протестной активности

– Вы говорите, что считаете, что уголовное преследование связано с вашей политической деятельностью. Насколько я знаю, вы активист, координатор "Левого фронта" в Иванове, то есть, как вы думаете, это были попытки дискредитировать "Левый фронт"?

– Основные фигуранты этого дела – Сергей Удальцов и Леонид Развозжаев. Это мои товарищи. Попытки сделать именно "Левый фронт" виновником того, что происходило, конечно, льстят нам. Очень было бы неплохо, если бы "Левый фронт" мог в одну калитку провести митинг на 70 тысяч человек. Это был бы показатель нашей организационной состоятельности. Но, к сожалению, это не так. Наши либеральные попутчики присутствовали и активно участвовали в подготовке мероприятий – заявлен митинг был Удальцовым, Давидисом, Митюшкиной. Но ни Давидис, ни Митюшкина не привлекаются к ответственности. Претензий следствие к ним не имеет, так же как и к Алексею Навальному, который вместе с Удальцовым вел колонну и руководил тем, что происходило: сесть на асфальт, продвинуться куда-то. Опять же к Навальному нет никаких вопросов по "Болотному делу". Он не бегает ни от кого, приходит в суд, дает показания. Поэтому очевиден уклон именно такой – сделать "Левый фронт" виновником всех бед. Это тоже объяснимо. Начинали процесс "рассерженные горожане" – мы все помним эти штампы, которые были в газетах. К лету 2012 года стало очевидно, что протест "краснеет". Более того, журнал "Православный мир" написал замечательную статью, очень лестную для нас, которая называлась "Все больше красного", где с тревогой и опасением говорилось о том, что протест, который начинался как белоленточный, становится все более красным, приобретает социальный оттенок.

Все больше людей понимают, что проблема не в конкретных технологиях. Демократия – это процедура. Но даже не в демократии проблема. Проблема в том, что находящаяся у власти группировка абсолютно не ассоциирует свое будущее с будущим страны. Люди во власти предпринимают все действия для защиты себя, своего семейного бизнеса, своих карманов, при этом готовы будут пожертвовать страной, если возникнет дилемма, что выбрать. Соответственно, с этим связаны и социальные действия нашего правительства: уничтожается здравоохранение, уничтожается образование, тарифы ЖКХ, несмотря на обещания Путина на протяжении последних 12 лет навести порядок в сфере тарифов. Они по-прежнему растут. Сейчас замечательная инициатива нашего правительства: ввести энергопаек, это уже сделано в некоторых регионах. Люди, естественно, выступают против этого. Потому что на то количество, которое предполагается тратить за месяц, может один человек с трудом прожить. А семья из 3-4 человек, естественно, не в состоянии. Эти процессы люди, естественно, чувствуют. И уже выходят на митинги, чтобы добиваться смены власти, смены курса, а не просто того, чтобы люди соблюдали приличия.

Из-за чего вышли люди на Болотную с самого начала? Против чего люди стали протестовать? Люди, которые разбираются в предвыборных технологиях, которые занимались выборами в России, практически в один голос говорят, что нарушения на думских выборах в 2011 году были такими же, как всегда. Никаких сверхнарушений не было. Но наглость, с которой это было сделано – когда убирали наблюдателей с участков, кандидатам в депутаты не давали даже реализовать свои права, членов комиссий от оппозиционных партий и движений выгоняли с участков, – поразительна. Ведь все это выкладывалось в интернет, вбрасывалось в информационное пространство. Это было сделано очень нагло, беспринципно. И это людей заставило выйти. Фактически им просто плюнули в лицо, и даже не попытались извиниться.

– После Болотной, после того, как стало понятно, что это дело станет предметом уголовного разбирательства, активность гражданского общества упала. Стало меньше людей приходить на митинги. Возможно, потому что лозунги были уже не о выборах. Митинги стали проходить под лозунгами в поддержку политзаключенных. Что вы думаете об этом?

– Мы сейчас находимся в противофазе к тем событиям, которые были в 2011-2012 годах. Политический процесс достаточно сложен, он развивается волнообразно. Если бы процесс все время шел по нарастающей, то революции сначала происходили бы раз в год, потом раз в месяц, раз в неделю, каждый день, по несколько штук в день. Естественно, это невозможно. Мне кажется, это во многом затишье перед бурей. Потому что я ожидаю очень серьезных потрясений, причем в этом году. Мы знаем прекрасно, в каком состоянии экономика находится. Все это время режим говорил о том, что после Ельцина все очень плохо было, поэтому приходилось наводить порядок. Путин до сих пор во всех передачах говорит, что надо было элементарно спасать страну, что они это сделали – спасли страну. За 12 лет экономика совершенно не развивалась, несмотря на постоянные разговоры о необходимости модернизации, ухода от сырьевой зависимости. Сырьевая зависимость только увеличивалась. Никаких структурных изменений не происходило в экономике. Результатом является то состояние, в котором даже высокие цены на нефть не спасают. Правительство вынуждено будет дальше идти на сужение социального пакета, потому что социальных обязательств в полном объеме выполнить невозможно, либо ему надо будет включать печатный станок, к чему тоже есть определенные предпосылки. Люди почувствуют ухудшение уже в этом году.

Об общественной поддержке



– Регулярно, начиная с весны, с мая, активисты "Комитета 6 мая", та же Надежда Митюшкина, активисты "Солидарности" по каждым шестым числам выходили на Манежную площадь, на площадь Революции, – куда их пускали – проводили пикеты. Хоть и выходило несколько десятков человек, но выходило. Вы провели в СИЗО девять месяцев, вы чувствовали их поддержку? Насколько она была важна?

– Я получал письма от людей. Я знал, что был день, который был мне лично посвящен, товарищи футболки выпустили с моей физиономией – приятно, конечно. Естественно, все это важно, все это нужно людям, которые находятся там. Я призываю всех по возможности приходить к суду, чтобы друг друга видеть. Когда я был в суде, там было достаточно много людей. В зал суда, конечно, всех не пускают, но у обвиняемых есть возможность увидеть какую-то часть людей, когда их ведут в зал, обратно выводят, люди аплодируют. Это очень ценно, это подбадривает, на самом деле. Ощущение того, что ты это не зря делаешь, что это кому-то еще нужно, кроме тебя самого.

Но хочется ложку дегтя добавить в это хорошее. Мне лично было бы намного приятнее, если бы спустя 9 месяцев, выйдя из СИЗО, я бы увидел какие-то реальные изменения в плане самоорганизации. Не в плане того, сколько людей выходят на пикеты, а что реально процессы, которые необходимы сейчас – это процессы самоорганизации, процессы горизонтальной интеграции нашего общества, то есть чтобы люди общались между собой. Вот мы говорим "гражданское общество", а что такое гражданское общество? Скажем, про Бельгию: насколько я помню, там 80% людей состоят в каких-либо объединениях, в самых разных объединениях – клуб любителей кино, клуб любителей собак. С одной стороны, это такая клубная жизнь, направленная на свободное времяпрепровождение. Но при этом, если происходят какие-то изменения в законодательстве, касающиеся одной из групп, человек сам выходит против этого, выходят его товарищи по движению, пусть даже по этому, игрушечному. При этом он еще разносит информацию в других клубах, в которых он состоит, и они тоже выходят на эти мероприятия. В результате получается, достаточно большое количество людей. Условно говоря, если есть какой-нибудь клуб велосипедистов, и принято решение – убрать велодорожки, – выходят все, даже люди, которые не умеют ездить на велосипеде. Потому что понимают, что сегодня я тебе помогаю твою проблему решить, а завтра ты – мне. И это в обществе, которое мы традиционно считали разобщенным, традиционно считали индивидуалистичным. В последние годы в России, которая всегда была традиционно общинной страной, максимально удалось людей атомизировать, отдалить друг от друга. Поэтому нет никаких процессов. Пока мы не решим этот вопрос, пока мы не решим вопрос взаимного доверия между людьми, чтобы люди помогали друг другу, чтобы идея конкуренции – съешь ближнего – была сменена идеями сотрудничества, взаимопомощи. Без этого никуда. Человек может спастись только в союзе с себе подобными.

Об амнистии и развитии "Болотного дела"



– Когда объявили амнистию, было мнение, что это такая уступка системы общественному мнению. Вы с этим согласны?

– Именно с этой целью ее и провели, чтобы все так подумали. Было несколько вариантов продолжения. Вышли те люди, у которых была только ч.2 и ч.3 ст. 212 УК РФ ("Участие в массовых беспорядках", "Призывы к массовым беспорядкам"). Я думаю, наличие у людей только одной статьи было не случайным, чтобы в определенный момент нас отпустить. Когда я еще находился в СИЗО, я считал, что амнистия будет. И когда настанет нужный момент, нас, условно говоря, обменяют на Луиса Корвалана. Момент настал, решили, может быть, под Олимпиаду, может быть, как-то еще. Ситуация, при которой посадят всех и никого не выпустят, как мне адвокаты обещали изначально, была возможна только при одном-единственном условии – если бы в стране все было хорошо. Если бы правительству удавалось решать экономические, социальные проблемы, то никто бы не обратил внимание на "узников Болотной". "Гринпис" можно было весь закрывать полным составом. Ходорковскому еще лет 15 добавить. Людей бы это не интересовало абсолютно, если бы они хорошо жили. Но природа экономического кризиса, который у нас сейчас происходит, такова, что это невозможно сделать.

– В тех условиях, в которых мы сейчас находимся, как вы думаете, как будет дело дальше развиваться? Какая судьба ждет тех восемь человек, у которых дело заканчивается, и для тех, кого еще ждет суд?

– Мне бы очень хотелось думать, что людей, которые сейчас находятся на скамье подсудимых, отпустят. Дадут им условные сроки или дадут им "по отсиженному". По нынешнему кодексу могут условно давать до 8 лет. Конкретно, если говорить об этих людях, которые находятся под судом, я думаю, что все-таки закрывать их не будут. Потому что логика развития событий предполагает, что их отпустят. А если отпустят их, то, соответственно, и людей, которые идут во второй волне, которые со мной были в выделенном деле, тоже должны по логике отпустить. Было бы странно отпустить одних, а других посадить. Я думаю, те, кто действительно нужен Следственному комитету, кого они закроют в любом случае, – это как раз Удальцов с Развозжаевым, как это ни печально. Они настроены достаточно серьезно, Лене и Сергею может грозить до 5-7 лет. А что касается остальных, то, я думаю, что результат будет положительным.

О СИЗО и дальнейших планах



– Как на вас повлияло то, что вы стали фигурантом "Болотного дела"? Вы как-то изменились?

– До того как попал туда, я был на суде у Володи Акименкова, которого обвиняли в экстремизме за листовку, в которой было написано "Убей в себе раба". Вменяли призыв к убийству и в итоге вменили – дали условный срок. Приходила эксперт из Института русского языка. Ей адвокаты задали вопрос: "Обладает ли субъектностью тот, кого он призывает в листовке убить?" Она сказала: "Я не понимаю вопроса". И это специалист по русскому языку, профессиональный лингвист. Когда читаешь об этом, смотришь по телевизору – это одно, другое дело – когда наблюдаешь беспредел судейский своими глазами. Я знал, что это происходит. Я читал газеты, но я считал, что это происходит либо по политическим мотивам, когда человека надо закрыть, либо бизнес "отжимают". Я не предполагал, что не обязательно заниматься бизнесом или политикой, чтобы сесть в тюрьму. Находясь там, я увидел огромное количество людей, которые не занимались никакой политикой, не занимались никаким серьезным бизнесом, а жили своей маленькой частной жизнью. Они также оказались под этим катком, потому что оказались не в то время, не в том месте, не с теми людьми, не в той компании. Стало очевидно, что это касается каждого, что абсолютно любой человек может оказаться под этим катком. Отсиживаться в сторонке: может быть, пронесет, а может быть, нет, можно, но надо стараться этому противостоять, сделать так, чтобы не думать: пронесет или нет.

– Что было тяжелее всего в СИЗО?

– Тяжелее всего было знать, что у меня жена и мать на свободе, которые переживают. Мама у меня не спала достаточно продолжительный промежуток времени. У нее бессонница была, не могла заснуть. Жена переживала. Я-то, находясь там, знал, что со мной ничего страшного не происходит, что я жив, здоров. А они-то этого не знали. Тем более представление о тюрьмах, которые даются в сериалах, в художественных и малохудожественных фильмах: с влажными стенами, грязными, не совсем соответствуют действительности. Все-таки немножко не так. Все это в "Матроске" есть, говорят. Я там был. Там ремонт продолжается, я уж не знаю, сколько времени. В больничке был на большом спецу, так называемом, первую неделю после того, как меня с Петровки туда привезли. В бытовом плане тоже достаточно чисто все, аккуратно. Конечно, "подубито" все. Когда меня в больницу привезли, завели в камеру, первое, что я увидел – то, что в окне стекло отсутствует. Рама есть, а стекла нет. А уже был сентябрь. Когда я сказал своим новым сокамерникам: "А как здесь?", они мне ответили: "Это все ерунда. Вот пару дней назад дождик был – было не очень хорошо". А это все такие решаемые моменты. В плане человеческих отношений: там не кидаются на тебя с ножами, никто не пытается тебя съесть. Все друг друга поддерживают, порядочные арестанты поддерживают порядочных арестантов. Есть определенные правила поведения, которые надо соблюдать. Если их соблюдаешь, все нормально. Не могу сказать, что там тяжело было. Я уже несколько раз писал об этом жене в письмах, если бы не было у меня жены и матери, то мне, вообще, было бы безразлично, сколько мне дадут, сколько мне придется отсидеть. Везде жизнь. Там жизнь тоже.

Очень много книг прочитал, на которые не было времени на свободе. Очень всем рекомендую прочитать "Воскресение" Льва Толстого. Особенно тем, кто собирается сидеть в тюрьме, и тем, кто сидит. Я прочитал эту книжку и понял, за что его предала анафеме православная церковь. Если с бытовой точки зрения достаточно многое поменялось, то с содержательной – практически все то же самое: сама система, как ее Толстой описал в этой книге, ее антигуманная суть, уничтожение людей, уничтожение личности. Всегда какая-то часть общества будет зарабатывать преступными методами себе на хлеб, и если человек выбрал для себя этот путь, то он должен сидеть в тюрьме – это абсолютно нормально. Но туда попадает огромное количество людей, которые вообще никогда не связывали себя с преступным миром, которые представления не имеют, как он живет. Они приходят и не понимают, что они тут делают. И мои личные наблюдения, и данные адвокатов говорят о том, что примерно треть сидит вообще ни за что. Недопустимая ситуация, хотя, как мне говорили там, это тоже делается специально, чтобы разбавить преступный мир – посадить как можно больше людей, которые не имеют отношения к преступному миру, чтобы лишить его организованности. Не знаю, насколько это правда... Я не подозреваю такой мудрости у наших руководителей, чтобы они специально сажали в тюрьму, чтобы преступный мир уничтожить.

– Сейчас вы планируете продолжать деятельность в "Левом фронте"?

– Конечно, планирую. Надо же что-то делать. У меня несколько изменились представления о том, что именно надо делать. Я считаю, что, например, проводить какие-то митинги нет смысла. Нет смысла проводить пикеты, в которых пять человек участвуют. Мы стоим перед угрозой обрушения. Вопрос будет стоять о сохранении страны. Он будет зависеть от того, насколько народ будет организован. Когда эта вертикаль обрушится, останется только горизонталь... Если будет горизонтальная сеть – интегрированная через интернет, просто путем личного общения, если люди будут обмениваться между собой информацией, если люди будут знать, куда идти, если люди будут иметь опыт самоорганизации, иметь опыт солидарного действия, – тогда мы спасем страну. А если мы не сможем эту тенденцию победить – максимальную атомизацию людей, максимальное недоверие, – то обрушение режима может стать фатальным для нашей страны. Пока этот процесс хромает – процесс самоорганизации, процесс объединения. Связано это с тем, что люди у нас все ждут того, что кто-то придет и все им даст. Сам никто ничего делать не хочет. Даже элементарно объединиться ради защиты своих конкретных прав тоже мало кто хочет. Ведь на самом деле очень большой опыт накоплен уже сейчас и в Москве, и в стране – опыт успешной борьбы за сохранение скверов, против точечной застройки, против тарифов ЖКХ. Этот опыт просто должен быть распространен, востребован. Солидарная борьба приносит успех. Она не бесполезна. Мы сейчас должны говорить не о том, чтобы свергнуть режим – он сам по себе свергнется, просто ему не надо мешать, – а говорить о том, чтобы могли защищать люди свои интересы. Если вместо детской площадки построили магазин, то это не очень хорошо. Возникает вопрос: а что делать? И в этом вопросе одни ищут, что делать, а другие говорят: все равно ничего не поможет. Там, где молчат жители, там и будут строить. А если выходить и бороться будут все, тогда у власти реально возникнут проблемы.