Бежать, идти, плыть, лететь, карабкаться, глазеть, бояться, восхищаться, критиковать, шутить и смеяться, спрыгивать и залезать, дивиться и бояться, быстро засыпать и быстро просыпаться, крепиться, не ослабеть, не подкачать. Не обожраться и не обпиться, а если случится, то держаться. Бояться! Все запомнить и понять. Вот каков он, золотой кодекс дружеской поездки в жестком кратковременном режиме.
Мысль о возвращении всегда грустна, потому что и готовился, и хвастался, и ехал, и храбрился – и вот конец всему подходит, вернее, конец этой отдельно собранной и завершенной цепочке. В результате путевой дневник застопорился, и в альбом всего пара-тройка рисунков попала. Но поработала фотокамерой. И сейчас смотрю и радуюсь: все-таки не зря, хороший материал!
И встретило нас Большое яблоко дождем, теплой и влажной непогодой, низким, мокрым, серым. Лило без дураков. Пробки. Действительно каменные джунгли. В тропическом лесу только диапазон узкого прохода можешь оценить. Задрав голову, не пройдешь. Неба нет. Есть его отражение в отражениях стен друг на друга. Вспомнилась Беренис Эббот с ее точной съемкой нового тогда города. Спасла, умница, Адже для Франции и Парижа. Заодно научилась у старика, как смотреть и нюхать тело города. Здесь не вальяжная провинция. Это метрополис.
Ударило в глаза: мусора на дороге, что твоя Индия. Дома окраин узкие, в два окна, в два-три этажа. Стоят тесно, но не соприкасаются. Проем в метр, руки соседям пожать из окна друг другу не проблема. Прекрасная звукоизоляция, возможно, но свет в проеме убит с обеих сторон. Необычно. Без веранд. Без заборов. Светло-серые или темно-фиолетовые стены, белые рамы, белые двери. Граффити мусорное, слабенькое. Дальше от аэропорта город задрался, из машины верха не видно, побурел в темно-коричневое и красное. Небоскребы повторяют тот же пригородный стиль, только выше в пятьдесят раз. Мелкий кирпич, или стекло зеркальное, или металл, или бетон. По мостам и развязкам дух захватывает проезжать. И высоко, и размах масштаба, и угол обзора. Козырное место для города выбрано.
В отель приехали, когда еще завтрак у народа не кончился, а заселение только с трех. Все мне кажется, что раньше так не было. И чем дальше, тем хуже. Чекин все позже, чекаут все раньше. Где справедливость?! "Меняю тележку на кофе!" – пять долларов за тележку в аэропорту безвозвратно. Такое бывает? Ерунда, но нечестно. Даже, можно сказать, подло!
"В метро нельзя фотографировать!" – крикнул мне служитель. Немедленно убрала камеру. Ребята шутить не будут, особенно после достопамятных терактов. Поехали в Метрополитен-музеум. Проездные карточки на две поездки, по одной на пару, дизайн станций промышленный, практичный, столетней давности, с вкраплениями мозаик. Ориентироваться по предложенной логистике непросто. Люди вокруг столь интересны, что хочется разглядывать, раскрыв рот. Тетенька с русским лицом подсасывала из трубочки, засунутой в черный мятый полиэтилен. Воздушная волна доносила запах крепкого дешевого спиртного. Рядом солидный джентльмен в длинном летнем пальто с тубусом. Ангело-притягательные чернокожие дети. Все дружно ответно разглядывали нас с добродушными улыбками. Никакой отчужденности или подозрительности. Мы симпатичные? "Гуд лак!" – сказала тетенька неожиданно, когда выходили. Приятно, черт возьми! Пошли за французами. Они, конечно же, идут в музей. Девочка и мальчик, смеясь и толкаясь, боролись за право держать руку отца, исключительно правую. Ловишь порции любви, человечности, доброты, семейственности и согреваешься. Как подойти к клумбе и понюхать разные цветы: сразу хочется запрыгать и засвистать.
Не помню города по прошлому разу абсолютно. Сейчас он совсем другой и мне нравится. Не пугает. Не давит. Приемлемый такой мегаполис. Живой, вполне свой, освоенный, знакомый и объезженный детально во всех виденных кино. Живопись!
После ужасов оборотней, мумий и муляжа-ловушки. Какой класс! Кель шик! Стена Вермеера. Портреты – серия с испанскими костюмами Эдуарда Мане. Кувшинки Клода. Ван Гог. Руссо. Брейгель и Босх. Рембрандт нерукотворный. Гейнсборо. Рейсдаль и Констебль. Пейзажи, продутые морским бризом. Коровы, дороги, облака и ручьи. Матисс и Пикассо. Затрясло. Сон ушел. Горло перехватывает.
И в Лондоне, и в Париже, и в Нью-Йорке можно поиграть в путешествие. Вроде бы только что был на Манхэттене, и вдруг свершился неожиданный магический трип, и ты в Азии. То ли город, то ли деревня. Одни китайцы вокруг
Сердце заходится. Из зала в зал заметалась, увлекая друзей. Прикладное искусство проходили, не останавливаясь, слишком много всего. Но и греки, и Восток, и древняя Корея, и деревянно-гобеленовое Средневековье запомнились. И две фотовыставки: война Севера и Юга, репортажная съемка; и большие романтические портреты Джулии Маргарет Камерон середины XIX века. Публика со своей персональной экзотикой. Японки, как всегда. И амфоры. Римские бюсты, живые лица, так и ждешь пойманного ответного выдоха. Тьеполо, Тициан – привет из Венеции. С трудом нашли маленького Боттичелли. Юлия Домна, Септимий Север, Константин и Византия – 4 век нашей эры. Росла благодарность к друзьям за внимание и интерес, с которым они слушали мою неровную экскурсию, спрашивали и следовали, и возвращались, когда необходимо было подтвердить ту или иную параллель. Чтобы понять все и получить удовольствие от сознания, важно перебрать всю цепочку, звено за звеном, чтобы и modern art, и contemporary заняли свои безусловные места. Вышли из музея по объявлении конца рабочего дня. С сожалением. Моим уж точно.
И вырубаясь, ползя по пробкам, в такси, достигли отеля, закинулись в номера с вещами, по три подушечки на кровати, для каждого – своей! Заснули, еще не было семи. Четыре утра, офисный, совсем рядом напротив, этаж, почему-то с бильярдом посередине. Пусто, но горит свет. Навылет через стекла дальней стены можно увидеть следующий дом, а за ним и следующий. Шум машин, скрежет, сигналы. Город не спит. Шевелится, сопит и откашливается грохотом мусорных контейнеров.
И в Лондоне, и в Париже, и в Нью-Йорке можно поиграть в путешествие. Вроде бы только что был на Манхэттене, и вдруг свершился неожиданный магический трип, и ты в Азии. То ли город, то ли деревня. Одни китайцы вокруг. Иероглифы золотые и красные. Правильный фэншуй в витринах, и на стенах фонарики, на мостовых торговцы фруктом драконьим торгуют. И даже в колясках малыши с раскосыми глазками, щекастые крепыши. Дома невысокие, все как будто XIX век, лестницы пожарные прямо по фронтону. На тенистой площади с узкобородым мудрецом на постаменте играют в карты бабушки и дедушки раздельно, каждая группа за своим столом по половому признаку. А на переходе с изгиба мостовой башни видны узнаваемые и Эмпайер, и Крайслер. То есть нормально, ты на месте. От Маленькой Италии не осталось и следа, только пара-тройка ресторанчиков с небодрыми официантами. И вывеска над улицей в новогодней мишуре. Но все уже в чужих руках. У старухи в шелковой кофте и черепахи в ее руках совершенно одинаковые лица. А в Москве китайского квартала не было и не будет никогда. Зато у нас опять есть храм Христа Спасителя.
Красно-коричневый с черным штрих-кодом. Плотный, как шоколадный набор. С непонятной начинкой. Нью-Йорк. Love me – метровыми буквами по кирпичной стене. Желтые пожарные краны на тротуарах. Привет Марселю Дюшану. Вкусные, из той же эпохи, желтые массивные светофоры над перекрестками. Бочки водяные на крышах небоскребов. Здесь эклектика явлена не кусками, а параллельными слоями с заплатами. Мусор, как роскошь присутствовать на теле имперской столицы. Ни одного бездомного животного. Людей море. И черных, и белых, живописных, вне времени. Желтые такси, как зеленые белки в Централ-парке, вытеснили с узких улиц желающих разделить территорию. Только траки-гиганты, раздвигая все живое, вне конкуренции. Периодически их сигналы сотрясают несколько окрестных кварталов. Реклама ломает острые углы. Экраны с видео, где картинка меняется и движется непрерывно, как органы для трансплантации, живут отчужденно, пульсируя аритмично вне общего тела. Но и гармония целого присутствует. Мало того, все вместе кажется продуманным, неслучайным, завершенным. Яркая, вольно одетая, плотная и энергичная движется толпа. Это Бродвей.
Голый ковбой в сапогах, трусах и при белой гитаре трудится фотомоделью на пару с ряженым индейцем. Там же есть Бэтмен и Спайдермен. И девушки с голыми грудями и надписью "I-сердце-NY" не оскорбляют чувств верующих.
Простояв длинную, но быструю очередь, мы купили билеты на мюзикл господина Уэббера "Фантом оперы ", прекрасно пообедали и пошли в отель переодеться понаряднее.
Все же мюзикл кажется мне банальным и скучным развлечением, рассчитанным на широкую публику. Правда, с собой в зал можно было взять вино в стакане с крышкой, но коньяк пошел бы лучше. А старик Уэббер, оказывается, написал все топовые кунштюки типа "Кошек", "Супер Стар" и даже "Вистл ин зе Винд", где мой друг Малколм пел зимой. Я бы предпочла послушать джаз, блюз или госпел. В 2000 году в день рождения Мартина Лютера Кинга мы с двумя подругами ходили на религиозную праздничную службу в Гарлем. У дверей стоял человек и записывал названия страны, из которой приехал тот или иной гость.
Все мы оказались на верхней галерее. После окончания мессы и проповеди пастор перечислил гостей, страны и имена, и названные вставали под аплодисменты нижнего яруса. А потом он призвал любить друг друга, как Бог любит нас, и, захлебываясь слезами, все ринулись навстречу друг другу, и обнимались, жали руки, расцеловывались. Потом прошли на адреналине сквозь пугавший долгое время названием и цветом район, блондинка, брюнетка и рыжая, сияя от радости, приглашаемые отведать колбасок и барбекю, здороваясь с каждым встречным.
Нам долго потом не верили друзья, уже пожившие какое-то время в NY. Жалко не рассказать и про праздник музыки в Париже этой весной, когда в три часа ночи, отчаявшись поймать такси и обессилев от ходьбы, на площади Конкорд перед темной безлюдной набережной я махнула первой в нужную сторону повернувшей машине. В ней сидели три обкуренных арабских пацана возраста моего сына. Они ехали в Булонь на дискотеку. Нам было по пути. Мы трепались всю дорогу. Меня угостили сигаретой, от травы я отказалась. И у Пор-де-Сен-Клу ребята вышли, открыли мне дверь, поцеловали руку, и сказали, что во Франции еще не перевелись джентльмены (на мой вопрос, сколько я должна). Вуаля!
Посетили остров со статуей Свободы. Самое интересное – плыть на пароме. Классический вид на город с двумя водяными рукавами направо и налево, мостами, островами, парусниками, солнечным небом. Решила отказаться от любви (постоянный внутренний спор) и расстроилась ужасно. Даже не ожидала. Почему там? Почему так? No idea.
В последний день ужасно важным показалось добраться до МоМА. Поэтому от свиньи отвалился хвост (мы всегда в путешествии: и над, и под водой, идем свиньей из лучшей боевой стратегии), и пока друзья ходили преклонить колени к павшим близнецам, пощупать быка на Таймс-сквер и снять Бруклинский мост (ах как тоже хотелось!), я помчалась на такси к музею, куда мы не попали накануне из-за бесконечно-предлинной очереди объявленного в тот день бесплатного прохода.
Хотела и не нашла Джоан Митчелл. Зато Ротко, Поллок и Лихтенштейн, необходимые коллажи Раушенберга. Свето- и звукопроекты. Фрагменты небоскребов сквозь затонированные окна, нарубленные изломанным пространством, читались гигантскими шелкографиями Уорхола. Сай Туомбли. Новые имена. Встреча в Гуггенхайм-музеуме состоялась через три часа. Кандинский и Миро. Делоне, Леже и Нирендорф. Клее и Пикассо с дарственной надписью коллекционеру на лихом холсте. Но странное это веретено, полупустое, Франка Ллойда Райта опять как-то не пришлось. Зато толпа идиотов, лежащих внизу под воронкой, впечатлила. И вид у всех такой значительный, постигают и продвигаются, типа в "храме духа". Из серии "Пирамида и глаз". А дорога к храму приводит, как правило, в "Гусь и свисток".
И в завершение, о сильной разнице уличных впечатлений между американской поездкой 2000 года и теперешней. Старая американская история, если не проблема. Повсюду – позитивная темнокожая публика. В прошлый раз нам рассказали, что полицейский нарочно остановит парочку и обшманает на наркотики, если они темнокожие. Сейчас об этом не может быть и речи. Их не то чтобы больше. Они ярче и лучше одеты. Эти люди ощутимо празднуют жизнь. Спокойно, уверенно, без превосходства. Остальных как бы даже не заметно. Я не хочу чего-либо подчеркивать. Просто теперь так. Раньше было по-другому. Желательно, чтобы опять не перегнулась палка, в другую сторону. А так все отлично! Когда уселись и пристегнули ремни, Таня сказала: "Никуда не надо опять идти!" – и с благодарностью заснула.
P. S. Огромная благодарность моим друзьям: Татьяне Алексеенко, Марине Лекторской, Михаилу Лекторскому за планирование, бронирование, исследование рентабельности, за все во время нашего путешествия. Благодаря им оно было безупречным!
Галина Быстрицкая – московский художник и глобтроттер
