«Петёфи не был чистым венгром. Он родился с фамилией Петрович в семье сербских или словацких мясников и именно так подписывал свои ранние стихи. Только в конце 1842 года, в возрасте двадцати лет, он начал сочинять под знакомым нам именем. Несмотря на то, что венгров не было ни в отцовской, ни в материнской родне, отец Петефи провозгласил себя таковым. Иными словами, образец патриотической мадьярскости отчеканен поэтом то ли сербского, то ли словацкого происхождения, поэтом, который принял венгерскую идентичность – и, во многих смыслах, даже создал ее.
Борьба наций создает национальные иконы. Петёфи – одна из них; Франц Лист – другая. Лист родился до Петефи и умер значительно после смерти того. Как и Петёфи, Лист родился в деревне. Как и Петёфи, Лист объявил себя венгром. Мать Листа была австрийкой, отец – немцем, омадьярившим свою фамилию, добавив к ней “z” (Liszt). Он хотел, чтобы его сын считал себя венгром, пусть даже и не говоря на этом языке. Но Лист недолго жил в Венгрии: в возрасте 12 лет его увезли в Париж, где он выучил французский. В отличие от Петёфи, Лист не знал венгерского, и лишь на первом своем концерте в Пеште в 1840 году он объявил: Je suis Hongrois. Уже значительно позже, в письме 1873 года он (на немецком) извинился за незнание венгерского: “… im Herzen und Sinne, Magyar verleibe”, используя венгерское слово magyar вместо немецкого ungar. Петёфи даровал венгерскость местному населению, Лист, напротив, даровал венгерскость остальному миру. Он представил Европе “венгерскую музыку”, адаптируя мелодии, услышанные им в венгерских и габсбургских поместьях и дворцах. Эти мелодии играли цыгане-виртуозы, которые обрабатывали венгерскую деревенскую музыку.
(…)
Уверенность Листа, что именно он распространил настоящую венгерскую музыку, позже была поставлена под вопрос – прежде всего, Белой Бартоком, который (вместе со своим другом Золтаном Кодаем) отправился открывать и записывать истинную музыку селений. Барток – еще один пример смешанного происхождения. Он родился в 1881-м, в городе, который тогда был на территории венгерской части Австро-Венгрии, но сейчас находится в Румынии; его отец был венгром, а мать – сербкой из Верхней Венгрии (сегодня – в Словакии), среди предков которой были поляки. Она говорила на немецком. Когда отец Бартока умер, мать увезла сына в венгерский город Nagyszőlős (сейчас украинский город Виноградов), потом они переехали в Pozsony (немецкое название Прессбург, тогда – столица Верхней Венгрии); сейчас это столица Словакии Братислава. В возрасте 18 лет Барток поступил в Королевскую музыкальную академию в Будапеште, который был и остается венгерской столицей».
Эти головокружительные сюжеты из исторической географии, генеалогии известных деятелей (и из истории культуры XIX и XX веков вообще) можно прочесть в эссе британского поэта и переводчика Джорджа Сиртеша «Венгерская рапсодия», опубликованном только что в журнале Jewish Quaterly. Автор поставил своей целью показать условность понятия «венгр» и «венгерский национализм», имея в виду сегодняшний контекст, рост правых националистических партий и движений в Венгрии. Вряд ли его реплика будет услышана местными борцами за чистоту национальной культуры и самой нации; они не читают культурную эссеистику; однако русскому читателю – учитывая рост (как пока умеренного, так и уже крайнего) национализма в его собственный стране – следует прислушаться к голосу Сиртеша. Тем более, что это голос человека, который находится одновременно внутри и снаружи той культуры, о которой он ведет речь.
Джордж Сиртеш родился в 1948 году в Будапеште, в 1956-м, после известных событий, его семья бежала в Великобританию, где осела в Лондоне. Сиртеш изучал историю искусства, первые стихи (на английском, конечно) опубликовал в 1973-м; лауреат многих литературных премий, в частности – премии Т.С. Элиота (2004). Помимо стихов, сочиняет эссеистику, иногда появляется на телевидении и радио, переводит с венгерского на английский (важным событием стали его переводы книг модного сейчас в США венгерского романиста Ласло Краснахоркаи – особенно вышедшего в 2012 году “Satantango”). Живет в Норфолке, преподает в Университете Восточной Англии. Любопытно, что там же жил и работал немецкий писатель В.Г. Зебальд, он даже возглавлял в этом университете кафедру европейских литератур. Получается, что венгерский вынужденный изгнанник и немецкий изгнанник добровольный были коллегами (и явно встречались).
Сиртеш часто бывает в Венгрии и много пишет о ней – как и Зебальд писал о Германии. Да и тема у них, по сути, одна и та же – травма прошлого, травма странной (и часто страшной) истории Восточной и Центральной Европы в XIX и XX веках. Только, в отличие от знаменитой меланхолии автора «Колец Сатурна» и «Аустерлица», Джордж Сиртеш все-таки пытается рационально разобраться в произошедшем/происходящем; однако, боюсь, он ищет логику там, где она, кажется, не ночевала. Зебальд скептичен в отношении природы человека вообще; по сути, чудовищные картины разрушений и массовых убийств, творившихся европейцами в последние столетия (да и раньше! -- скажем, положив руку на сердце), его удивляют, но не сильно -- отсюда и меланхолия. Это меланхолия человека, который знал, что все кончится грустно – так оно и кончилось. Сиртеш же (по крайней мере в цитированном эссе) пытается вскрыть абсурдность любого разговора об «истинном национализме» (прежде всего, этническом) в регионе, где, не покидая собственного дома, можно было в течение пары десятков лет последовательно оказаться гражданином нескольких государств. Принадлежность к нации есть, чаще всего, продукт выбора, иногда сознательного, как у героев «Венгерской рапсодии», но, чаще всего, нет (в этом месте Зебальд удовлетворенно кивнул бы головой: конечно бессознательного, люди вообще редко приходят в сознание). Есть, конечно, «национализм крови и почвы», этнический, но это уже дело крайнее; кроме разве что совсем уже дураков и безумцев, никто сегодня не заговорит об этом открыто. Все-таки, не зря во Второй мировой победили те, кто победили.
А вот «политический национализм», или даже «культурный» – это пожалуйста. Тут даже можно снискать не только определенную популярность среди банальных ксенофобов, тут и изыск некий предполагается. Отвадить от подобного изыска Сиртеш – несколько наивно – и пытается. Неторопливо и доброжелательно он повествует об абсурдности притязаний на любое «настоящее народное, национальное искусство»: не знавший венгерского Ференц Лист представляет европейцам «настоящую венгерскую музыку», которую он слышал в дворцах и поместьях австро-венгерской аристократии, а играют ее там цыгане. Дальше получается действительно смешно: «Двойная ирония: венгерская идентичность, воспринятая венграми в стихах, создана сыном иностранца; венгерская идентичность, воспринятая венграми в музыке, создана париями-цыганами и потом представлена на европейских сценах человеком, который не знал по-венгерски ни слова. И это еще не все. Книга Листа “Bohémiens et de leur musique en Hongrie”, часть которой написала его возлюбленная-антисемитка Каролина цу Зайн-Виттгенштейн, идеализировала свободный дух цыган, противопоставляя ему мелочность и отсутствие оригинальности у евреев. Меж тем, музыкальная форма, с которой обычно ассоциируется венгерская музыка, “чардаш”, создана еврейским скрипачом Марком Рожавёльди, чья фамилия, судя по всему, была мадьяризирована, как и фамилия Листа». Музыкальная комедия венгерского нацабсурда на этом не кончается; Сиртеш рассказывает историю Бартока, который в 1904 году в Трансильвании (тогда Венгрия в Австро-Венгрии, сейчас – Румыния) услышал «настоящую народную музыку», от чего тут же сделал вывод о ненастоящей венгерскости Будапешта, заселенного представителями Бог знает каких народов. «Настоящая венгерская музыка может исходить только оттуда, где живет настоящее венгерское дворянство», – пишет Барток в письме. Впрочем, надо отдать должное великому композитору: позже он довольно холодно относился к спекуляциям на националистические темы, отказывался выступать в Германии 1930-х и уехал из Венгрии в 1940-м. Сегодня, добавлю я от себя, из Венгрии тоже уезжают писатели и музыканты – и не только в поисках заработка. Просто им противно.
Противно, конечно, не только венграм. Противно любому, кто бессильно смотрит на все разрастающиеся толпы тупоголовых бездельников, которые потрясают национальными флагами с изображением «великих деятелей национальной культуры», выкрикивая, мол, мы лучшие и не позволим. То что «великие» чаще всего не имели никакого отношение к культуре и языку (в широком смысле), на котором несут чушь нынешние националисты, что все эти удивительные люди прошлого и позапрошлого века мучились и страдали, вручную делая свое штучное культурное дело – подобные вещи никого не интересуют. В.Г. Зебальд увидел бы в подобном состоянии умов закономерность – чего еще ждать от людей? Его коллега по Университету Восточной Англии Джордж Сиртеш все-таки надеется на разум, пытаясь убедить, показать на фактах: венгерский романтический национализм придумал серб или словак, одну версию венгерской национальной музыки не знавший венгерского немец впервые обнаружил в исполнении цыган, а вторую придумал сын сербки, послушав трансильванскую песню. Что касается чардаша, то тут все понятно – его изобрел еврейский скрипач.
Если и есть чем в Европе последних веков гордиться, то вот только этим хаосом. Главный французский писатель XX века – еврей Пруст, главный английский (по языку) – ирландец Джойс, главный немецкий … то ли швейцарец Вальзер, то ли пражский еврей Кафка.
Борьба наций создает национальные иконы. Петёфи – одна из них; Франц Лист – другая. Лист родился до Петефи и умер значительно после смерти того. Как и Петёфи, Лист родился в деревне. Как и Петёфи, Лист объявил себя венгром. Мать Листа была австрийкой, отец – немцем, омадьярившим свою фамилию, добавив к ней “z” (Liszt). Он хотел, чтобы его сын считал себя венгром, пусть даже и не говоря на этом языке. Но Лист недолго жил в Венгрии: в возрасте 12 лет его увезли в Париж, где он выучил французский. В отличие от Петёфи, Лист не знал венгерского, и лишь на первом своем концерте в Пеште в 1840 году он объявил: Je suis Hongrois. Уже значительно позже, в письме 1873 года он (на немецком) извинился за незнание венгерского: “… im Herzen und Sinne, Magyar verleibe”, используя венгерское слово magyar вместо немецкого ungar. Петёфи даровал венгерскость местному населению, Лист, напротив, даровал венгерскость остальному миру. Он представил Европе “венгерскую музыку”, адаптируя мелодии, услышанные им в венгерских и габсбургских поместьях и дворцах. Эти мелодии играли цыгане-виртуозы, которые обрабатывали венгерскую деревенскую музыку.
(…)
Уверенность Листа, что именно он распространил настоящую венгерскую музыку, позже была поставлена под вопрос – прежде всего, Белой Бартоком, который (вместе со своим другом Золтаном Кодаем) отправился открывать и записывать истинную музыку селений. Барток – еще один пример смешанного происхождения. Он родился в 1881-м, в городе, который тогда был на территории венгерской части Австро-Венгрии, но сейчас находится в Румынии; его отец был венгром, а мать – сербкой из Верхней Венгрии (сегодня – в Словакии), среди предков которой были поляки. Она говорила на немецком. Когда отец Бартока умер, мать увезла сына в венгерский город Nagyszőlős (сейчас украинский город Виноградов), потом они переехали в Pozsony (немецкое название Прессбург, тогда – столица Верхней Венгрии); сейчас это столица Словакии Братислава. В возрасте 18 лет Барток поступил в Королевскую музыкальную академию в Будапеште, который был и остается венгерской столицей».
Эти головокружительные сюжеты из исторической географии, генеалогии известных деятелей (и из истории культуры XIX и XX веков вообще) можно прочесть в эссе британского поэта и переводчика Джорджа Сиртеша «Венгерская рапсодия», опубликованном только что в журнале Jewish Quaterly. Автор поставил своей целью показать условность понятия «венгр» и «венгерский национализм», имея в виду сегодняшний контекст, рост правых националистических партий и движений в Венгрии. Вряд ли его реплика будет услышана местными борцами за чистоту национальной культуры и самой нации; они не читают культурную эссеистику; однако русскому читателю – учитывая рост (как пока умеренного, так и уже крайнего) национализма в его собственный стране – следует прислушаться к голосу Сиртеша. Тем более, что это голос человека, который находится одновременно внутри и снаружи той культуры, о которой он ведет речь.
Джордж Сиртеш родился в 1948 году в Будапеште, в 1956-м, после известных событий, его семья бежала в Великобританию, где осела в Лондоне. Сиртеш изучал историю искусства, первые стихи (на английском, конечно) опубликовал в 1973-м; лауреат многих литературных премий, в частности – премии Т.С. Элиота (2004). Помимо стихов, сочиняет эссеистику, иногда появляется на телевидении и радио, переводит с венгерского на английский (важным событием стали его переводы книг модного сейчас в США венгерского романиста Ласло Краснахоркаи – особенно вышедшего в 2012 году “Satantango”). Живет в Норфолке, преподает в Университете Восточной Англии. Любопытно, что там же жил и работал немецкий писатель В.Г. Зебальд, он даже возглавлял в этом университете кафедру европейских литератур. Получается, что венгерский вынужденный изгнанник и немецкий изгнанник добровольный были коллегами (и явно встречались).
Сиртеш часто бывает в Венгрии и много пишет о ней – как и Зебальд писал о Германии. Да и тема у них, по сути, одна и та же – травма прошлого, травма странной (и часто страшной) истории Восточной и Центральной Европы в XIX и XX веках. Только, в отличие от знаменитой меланхолии автора «Колец Сатурна» и «Аустерлица», Джордж Сиртеш все-таки пытается рационально разобраться в произошедшем/происходящем; однако, боюсь, он ищет логику там, где она, кажется, не ночевала. Зебальд скептичен в отношении природы человека вообще; по сути, чудовищные картины разрушений и массовых убийств, творившихся европейцами в последние столетия (да и раньше! -- скажем, положив руку на сердце), его удивляют, но не сильно -- отсюда и меланхолия. Это меланхолия человека, который знал, что все кончится грустно – так оно и кончилось. Сиртеш же (по крайней мере в цитированном эссе) пытается вскрыть абсурдность любого разговора об «истинном национализме» (прежде всего, этническом) в регионе, где, не покидая собственного дома, можно было в течение пары десятков лет последовательно оказаться гражданином нескольких государств. Принадлежность к нации есть, чаще всего, продукт выбора, иногда сознательного, как у героев «Венгерской рапсодии», но, чаще всего, нет (в этом месте Зебальд удовлетворенно кивнул бы головой: конечно бессознательного, люди вообще редко приходят в сознание). Есть, конечно, «национализм крови и почвы», этнический, но это уже дело крайнее; кроме разве что совсем уже дураков и безумцев, никто сегодня не заговорит об этом открыто. Все-таки, не зря во Второй мировой победили те, кто победили.
А вот «политический национализм», или даже «культурный» – это пожалуйста. Тут даже можно снискать не только определенную популярность среди банальных ксенофобов, тут и изыск некий предполагается. Отвадить от подобного изыска Сиртеш – несколько наивно – и пытается. Неторопливо и доброжелательно он повествует об абсурдности притязаний на любое «настоящее народное, национальное искусство»: не знавший венгерского Ференц Лист представляет европейцам «настоящую венгерскую музыку», которую он слышал в дворцах и поместьях австро-венгерской аристократии, а играют ее там цыгане. Дальше получается действительно смешно: «Двойная ирония: венгерская идентичность, воспринятая венграми в стихах, создана сыном иностранца; венгерская идентичность, воспринятая венграми в музыке, создана париями-цыганами и потом представлена на европейских сценах человеком, который не знал по-венгерски ни слова. И это еще не все. Книга Листа “Bohémiens et de leur musique en Hongrie”, часть которой написала его возлюбленная-антисемитка Каролина цу Зайн-Виттгенштейн, идеализировала свободный дух цыган, противопоставляя ему мелочность и отсутствие оригинальности у евреев. Меж тем, музыкальная форма, с которой обычно ассоциируется венгерская музыка, “чардаш”, создана еврейским скрипачом Марком Рожавёльди, чья фамилия, судя по всему, была мадьяризирована, как и фамилия Листа». Музыкальная комедия венгерского нацабсурда на этом не кончается; Сиртеш рассказывает историю Бартока, который в 1904 году в Трансильвании (тогда Венгрия в Австро-Венгрии, сейчас – Румыния) услышал «настоящую народную музыку», от чего тут же сделал вывод о ненастоящей венгерскости Будапешта, заселенного представителями Бог знает каких народов. «Настоящая венгерская музыка может исходить только оттуда, где живет настоящее венгерское дворянство», – пишет Барток в письме. Впрочем, надо отдать должное великому композитору: позже он довольно холодно относился к спекуляциям на националистические темы, отказывался выступать в Германии 1930-х и уехал из Венгрии в 1940-м. Сегодня, добавлю я от себя, из Венгрии тоже уезжают писатели и музыканты – и не только в поисках заработка. Просто им противно.
Противно, конечно, не только венграм. Противно любому, кто бессильно смотрит на все разрастающиеся толпы тупоголовых бездельников, которые потрясают национальными флагами с изображением «великих деятелей национальной культуры», выкрикивая, мол, мы лучшие и не позволим. То что «великие» чаще всего не имели никакого отношение к культуре и языку (в широком смысле), на котором несут чушь нынешние националисты, что все эти удивительные люди прошлого и позапрошлого века мучились и страдали, вручную делая свое штучное культурное дело – подобные вещи никого не интересуют. В.Г. Зебальд увидел бы в подобном состоянии умов закономерность – чего еще ждать от людей? Его коллега по Университету Восточной Англии Джордж Сиртеш все-таки надеется на разум, пытаясь убедить, показать на фактах: венгерский романтический национализм придумал серб или словак, одну версию венгерской национальной музыки не знавший венгерского немец впервые обнаружил в исполнении цыган, а вторую придумал сын сербки, послушав трансильванскую песню. Что касается чардаша, то тут все понятно – его изобрел еврейский скрипач.
Если и есть чем в Европе последних веков гордиться, то вот только этим хаосом. Главный французский писатель XX века – еврей Пруст, главный английский (по языку) – ирландец Джойс, главный немецкий … то ли швейцарец Вальзер, то ли пражский еврей Кафка.
