В России День национального единства - выходной день этого праздника приходится на понедельник - запомнился двумя обстоятельствами. Русским маршем, участники которого рассматривают идею единства как повод для пропаганды национализма, и заявлениями чиновников о важности сплочения перед якобы существующей угрозой с запада. В праздничных мероприятиях, как сообщило в понедельник МВД России, приняли участие менее 85 тысяч граждан.
О коннотациях знаменательной даты говорит петербургский антрополог Илья Утехин:
- Сама конструкция, которая стоит за этим названием и за этим праздником, уязвима. День народного единства - значит, у нас есть какой-то народ, по отношению к которому у нас есть какие-то инородцы. А этот народ един в чем? Он поддерживает что? Он поддерживает власть. В свое время народ и партия были едины, а сейчас посыл о единстве зиждется на противопоставлении народа как некоей сущности (неважно, какое вкладывается понимание в понятие «народ») неким инородцам. Посмотрим на памятное событие в популярной трактовке: красиво выходит - изгнали инородцев из Кремля, поляки под раздачу попали. И власть, которая продвигает этот праздник как способ объединить вокруг себя население и «нажать» на патриотизм, и все те, кто захотят воспользоваться этой конструкцией, могут вкладывать свое понимание в термин «народ». Поляки - это инородцы, шведы - это инородцы, а теперь кавказцы - это инородцы. Вот логика тех, кто устраивает «Русские марши». Здесь, мне кажется, очень важно, чтобы власть умела каким-то образом соблюдать баланс. Понятно, что любая власть в любой стране обязана противодействовать центробежным тенденциям, пытаться найти когерентность в обществе. Если власть четко не определит свою позицию в отношении националистов «Русских маршей», мы рискуем попасть в сложную ситуацию. Потому что народ в понимании власти - это не тот народ, про который говорят националисты.
- Власть определила свою позицию. Спикер Госдумы Сергей Нарышкин, например, выступил с видеообращением к школьникам, в котором посоветовал учить уроки прошлого и, в частности, не искать рецептов решения внутренних проблем за рубежом, намекая на то, что в 1612 году нашлись желающие посадить польского королевича на царствие.
- В России можно говорить о разнонаправленных тенденциях. Говорят, что самых лучших выпускников будут посылать за государственный счет в иностранные университеты. Так что не все дудят в одну дудку, но беспокоит, конечно, упрощенное понимание истории. История в том виде, в котором она обосновывает текущую политику, всегда недопустимо сильно упрощает ситуацию. То историческое событие, которое находится у истоков выбранной под праздник даты (про саму дату говорить не будем, она довольно условно привязана к событиям), ведь не стало концом гражданской войны в нашем многострадальном отечестве. После 1612 года еще много лет продолжались и просто война, и гражданская война.
- Всего 84 тысячи граждан приняли участие в праздновании Дня народного единства. Получается, что это не слишком популярная дата. Просто еще устоялась традиция?
- Я думаю, что праздник непонятный. То, что традиция не устоялась - это ясно, но проблема еще и в том, что в качестве праздничного ориентира выбрано событие, которое не слишком актуально в популярных представлениях об истории. Раскол общества во время Октябрьской революции, скажем - гораздо более актуальная историческая действительность, которая по-прежнему вокруг нас, она в названии улиц и памятников, свергнутых с постаментов или еще не свергнутых. Великая Отечественная война - гораздо более актуальная историческая реальность, которая активно конструируется пропагандой как источник патриотизма. На этом фоне события, приведшие к возведению на престол династии Романовых, отмечавшееся в дореволюционное время, гораздо менее актуальны. Люди просто ничего о них не знают и как личный праздник не воспринимают, считает Илья Утехин.
Современные представления о значении событий 1612 года для отечественной истории в основном начали складываться в XIX веке, когда идеологическая триада «самодержавие - православие - народность» стала официальной концепцией государственности. О том, как события Смутного времени отображаются в российской и польской историографии, рассказывает обозреватель РС, историк Центральной Европы Ярослав Шимов.
- События 1612 года вписаны в более широкий контекст польской истории XVII века, которая весьма трагична. Общее направление хода истории для Польши оказалось в этом столетии прямо противоположным российскому. Если для России XVII век был относительно удачным - он начался эпохой Смутного времени, когда государство фактически распалось, но потом было «собрано», и как раз события 1612 года служат символом нового собирания русских земель, - то «польский вектор» был противоположным. Начало этого столетия для Речи Посполитой прошло под знаком экспансии, в первую очередь на восток. Это война, которую Речь Посполитая вела, сначала поддерживая Дмитрия Самозванца, а потом, в царствование Василия Шуйского, который окончил жизнь в польском плену, уже война непосредственно с Московской Русью. Эти конфликты плавно перешли в серию других войн: вначале так называемая Смоленская война с Россией (1630-е годы), а потом эпопея, которую в польской истории называют «Потоп». «Потоп» - это войны со Швецией, последовавшие за восстанием Богдана Хмельницкого на Украине. В результате всего этого уже Речь Посполитая оказалась примерно в той ситуации, в какой была Россия в начале XVII века.
Ян Матейко. Станислав Жолкевский показывает пленного царя и его братьев на сейме в Варшаве 29 октября 1611 года.
- Верно ли, что в начале XVII века Польша была крупнейшим славянским государством Европы и претендовала на то, чтобы стать главным собирателем славянских земель, в том числе и русских?
- В какой-то степени - да, если говорить об унии Польского королевства и Великого Княжества Литовского. Речь Посполитая была огромной державой, простиравшейся от Балтики почти до Черного моря и претендовавшей на дальнейшую экспансию на восток и на северо-восток. На пути этой экспансии она сталкивалась не только с Московской Русью, но и со Швецией, и все это еще осложнялось внутренним династическим конфликтом. На польском престоле в тот момент находилась династия Ваза, по происхождению шведская. В результате более раннего конфликта одна ветвь этого семейства была изгнана из Швеции и обрела потом польскую корону, но продолжала претендовать и на корону Швеции. Потому и шли польско-шведские войны.
В войне 1612 года есть один момент, о котором с российской стороны не часто вспоминают. Определенное время Россия вела войну против Речи Посполитой в союзе со Швецией. Вообще этот треугольник - Россия, Польша, Швеция – представляет собой три полюса притяжения на северо-востоке тогдашней Европы. Три страны между собой непрерывно враждовали, возникали различные комбинации и коалиции. По большому счету, с перерывами шла многолетняя война всех против всех.
- Целью Польши в войне 1612 года была - посадить на московский престол королевича Владислава. Речь шла об уничтожении Русского государства как такового?
- Начался конфликт раньше - с появлением фигуры Лжедмитрия. В Польше историки отмечают этот этап отдельно, и он носит поэтическое название «Димитриада». Это период с 1605 года, когда появился Лжедмитрий I, до примерно 1610 года, когда пришел конец второму Самозванцу. Этот период слегка пересекается с польско-русской войной, которая формально длилась 9 лет - с 1609 по 1618, и на этом этапе об уничтожении Русского государства как такового речь все-таки не шла. Возникла политическая комбинация, при которой после свержения Шуйского король Сигизмунд получил возможность посадить своего сына Владислава на московский престол по соглашению с «Семибоярщиной», своего рода временным московским правительством того времени. Конечно, речь шла при этом об очень тесном союзе двух государств. Нельзя сказать, что Польша хотела проглотить или поглотить Русь, слишком это большой кусок. Но если представить себе, что план Сигизмунда удался, то неминуемо возникло бы очень много вопросов: общественное устройство Речи Посполитой и Московского государства слишком различалось; появился бы колоссальный религиозный конфликт, потому что королевич Владислав не собирался отказываться от католической веры.
- Матрица восприятия тех событий в массовом сознании, как кажется, была заложена в XIX веке - это и памятник вождям народного ополчения Минину и Пожарскому, и опера Глинки «Смерть за царя» про Ивана Сусанина, и исторические работы, связанные с изысканиями прошлого Руси. В какой степени эти исследования в России и Польше были основаны на фундированных исторических материалах?
- Эпоха начала XVII века документирована достаточно хорошо. Многие серьезные историки работали, опираясь на эти документы. В массовом сознании, вне всякого сомнения, мифологизация имела место. Для становления России и с национальной стороны, и с точки зрения чисто имперской, конечно, 1612 год оказался очень важным, знаковым событием. Это победа как народная (ополчение Минина и Пожарского), так и государственная, поскольку в результате этой победы воцарилась новая династия Романовых. Это удачный момент, на котором можно строить фундамент государственной идеологии и исторической мифологии.
Что касается Польши, то там эти события мифологизированы меньше просто потому, что к ним привлечено меньше внимания. Если брать польский XVII век, то, конечно, в значительно большей степени мифологизирован «Потоп». Тогда как раз Польша оказалась страдающей стороной, подвергшейся иноземному (шведскому) нашествию, и стороной, в конце концов победившей, изгнавшей врага. Схема в обоих случаях одна и та же - страдание, борьба и победа, просто относится она к разным периодам: в России - это 1612 год, а в Польше – «Потоп» 1650-х, - говорит Ярослав Шимов.
