Владимир Тольц: Во второй половине этого радиочаса очередная передача из цикла «Как у Дюма…». Сегодня я хочу повторить пятилетней давности программу, сделанную нами – Ольгой Эдельман и мной. Она называлась «Не нужен нам берег турецкий…» (О моряках-перебежчиках в годы Второй Мировой войны). Дело в том, что на прошлой неделе Ольга переслала мне письмо живущего в Англии Павла Боголюбова – внука одного из персонажей той давней передачи Мстислава Гергилевича. По словам Павла Петровича, после бегства деда на Запад, его жену Татьяну вместе с двумя сыновьями выслали из Ленинграда в Сибирь. Там Татьяна, стремясь разорвать формальную связь с «врагом народа», вернула себе и детям свою девичью фамилию (Боголюбова). После долгих мытарств ей удалось вернуться в родной город, где она умерла в 80-х годах. Нет в живых ныне и ее сыновей. И вот внук, сообщающий нам со слов дальней родственницы, некогда работавшей машинисткой в Большом доме (это ленинградский КГБ), что где-то в 1960-х гг. через ее руки прошло «ходатайство» деда о его возвращении в СССР, хотел бы знать, не известно ли еще что о судьбе этого беглеца. К сожалению, ни Ольге, ни мне ничего больше пока найти не удалось. Но я решил повторить ту давнюю передачу – вдруг кто-то из слушателей и читателей сайта Свободы сможет сообщить Павлу Боголюбову и нам что-то новое про его деда. Но все это, повторяю, во второй половине этого радиочаса.
А сейчас очередная часть нашей серии ««Пятерка» и «пятерышники» - Пятое управление КГБ»
И опять же я хочу начать с ваших писем. На предыдущие передачи цикла пришло уже и в мою личную почту, и в фейсбук довольно много откликов. В большинстве своем положительных. Спасибо за высокую оценку! Но простите, чтобы не тратить время, я не стану их сейчас зачитывать. Интереснее и важнее, на мой взгляд, разобраться с критикой, возникающими вопросами и пожеланиями.
Ну, вот, к примеру. Еще по поводу первой передачи, в которой выступал Глеб Павловский, мой товарищ - диссидент и советский политзаключенный Иван Ковалев написал:
Что-то Павловский путает про побои на следствии ("били членов инициативной группы" - какой инициативной, он же про 83 год говорит?) и про то что "летом 85-го был восстановлен еще дореволюционный сталинский знаменитый запрет на жизнь в столицах" для отсидевших по политическим статьям 70 или 190. Что такое "дореволюционный сталинский" вообще непонятно, но запрет на жизнь в крупных городах точно был и до 1985, если и вообще отменялся хоть когда бы то ни было. А вот про повторные сроки к началу 80-х, это правильно.
Владимир Тольц: Знаете, в рассказах участников этого цикла (а у меня уже набралось несколько десятков многочасовых записей) можно найти много неточностей и фактологических ошибок (тут и ошибки памяти, и искаженное фрагментарностью восприятие событий, и, бывает, осознанное, а то и подсознательное искажение происходившего). Но признаюсь, мне часто важнее не ловля такого рода «блох» и выявление их в комментариях, а другое – передача живой речи и мнений моих сегодняшних собеседников. (Об этом я еще скажу отдельно, но чуть позже.)
По-разному относятся слушатели и читатели цикла к его участникам, и к тому, что они говорят. Большинство нелестных оценок некоторых моих собеседников приводить не стану. Я благодарен всем им – и «пятерышникам» и их былым «подопечным» и жертвам за то, что нашли время, силы и смелость для обсуждения остающихся для многих из них живыми и болезненными проблем. Именно смелость. Ведь у многих из тех, кто некогда работал в «Пятерке», ее для публичного обсуждения не хватает. И не стоит эту смелость умалять, как это делает одна из моих слушательниц, усеченно цитирующая моего собеседника отставного генерала Юрия Кобаладзе
"Почему один человек боится, второму может быть стыдно, третий вообще недоволен этими переменами".
Владимир Тольц: На самом деле Юрий сказал круче:
Почему один человек боится, второму может быть стыдно, третий вообще недоволен этими переменами, что из могущественного сотрудника Комитета госбезопасности он превратился в ничто, когда расформировали КГБ.
Владимир Тольц: Что ж это за люди, которых можно превратить «в ничто» частичной реформацией конторы, в которой они служили, а также увольнениями? Вот это, признаюсь, мне и самому хотелось бы понять. И слушатели пишут о том же. Вот, к примеру, из письма Виктора Стадниченко:
"Хорошо бы, если бы кто-нибудь из исследователей взялся за изучение вопроса: сотрудник КГБ - кто он? Какие люди становились сотрудниками КГБ? Какими качествами надо было обладать и напротив, не обладать, чтобы быть сотрудником КГБ? Ведь говорят: дурость - это не отсутствие ума, это - такой ум! Вот такой! Что творилось у КГБшника в голове и в душе?".
Владимир Тольц: Пока из услышанного от них и прочитанного мне стало ясно: многие рвались туда с детства. А некоторые оказались там благодаря родственным связям и по блату. В общем, как и в других престижных советских учреждениях. С той только разницей, что сотрудники этого мнили себя членами закрытого тайного ордена, наделенными тайным знанием, могуществом и вседозволенностью (Патрушеву ведь неслучайно пришло в голову заменить испачканное кровью «чекисты» на «новое дворянство»). А еще – если сотрудникам других престижных и элитных учреждений завидовали, (ну возьмем хоть Большой театр, хоть МИД), восхищались ими и уважали, то этих хранителей чистоты идеологии прежде всего боялись. Причем во всех слоях общества. И этот страх был привлекательным для многих будущих «пятерышников», которым с детства хотелось быть его источником, а не носителем. Правда, ныне не у многих из них хватает решимости подобно тому, как некогда кандидат в президенты Владимир Путин, признать это и рассказать:
"Я вообще рос как все – дворовым мальчишкой. В школе какое-то время нравилось. Пока удавалось оставаться, что называется, неформальным лидером. <…> Роль, которую я тогда играл, была похожа на роль судебной власти, а не исполнительной. Пока это удавалось – нравилось. Потом стало ясно, что дворовых навыков недостаточно ".
Владимир Тольц: Вот тогда-то девятиклассник Володя Путин и попросился в первый раз в КГБ. И позднее откровенно рассказал об этом – о причинах и обстоятельствах. У многих моих собеседников такой храбрости и откровенности, как я уже сказал, не хватает.
Предположение одной из моих слушательниц, что они «молчат, потому что есть о чем? спецслужба всё же!» целиком проблемы не исчерпывает. Во-первых, потому, что страны и государственной системы, которым они присягали на верность давно уже не существует. (Отчасти и благодаря тому, что они не выполнили взятых на себя под присягой обязательств.) Во-вторых, большинство «секретов,» которые они якобы хранят, давно уже секретами не являются, опубликованы (о чем, они часто и не догадываются) и утратили оперативное значение. «Горячей» по большому счету остается лишь информация об агентуре, на них работавшей. Именно этими данными интересуются многие из наших слушателей, на разные лады повторяющие солженицынское «Страна должна знать своих стукачей!»
Боюсь, что тут «поезд давно ушел». По-настоящему вопрос был актуален 2 десятилетия назад, когда обсуждалась проблема люстрации. Я, оказавшийся тогда свидетелем люстрации в двух странах - в Германии и в Чехии, полагал, что она была необходима и в России. Напротив, многие мое друзья – российские правозащитники пламенно говорили о том, что люстрация в России чрезвычайно опасна и может привести страну на грань гражданской войны. Известно, что она не случилась. Более того, недавно один из «пятерышников» рассказал мне, что когда его коллега впервые посетил бурливший тогда демократическими речами Съезд народных депутатов , то радостно поделился «Сколько там наших!...» Речь шла прежде всего об агентуре.
Ну, а теперь сами прикиньте, что произошло с ней за минувшие два с лишним десятилетия… Признаюсь, я не готов теперь оглашать имена этих выстаревших и часто ушедших уже с политической сцены людей, иногда узнаваемые мной от людей, из завербовавших. Ну, разве что, если кто из них сам не сочтет возможным и необходимым рассказать о своем тайном прошлом. Впрочем, затыкать рот их жертвам я тоже не намерен.
Сохранить это, и вообще рассказы свидетелей и участников событий для истории для истории – другое дело. Но «Пятерка», уйдя в прошлое, еще Историей не стала …
За 30 лет работы на Радио я многое из записанного мной с самыми разными собеседниками выбрасывал в корзину. Форма передач требовал 2-3 минут интервью голосом, а остальное «за ненадобностью» безвозвратно утрачивалось. Сейчас есть техническая возможность все это сохранить и, я еще не знаю как – подскажите, если знаете! – как-то опубликовать. Беседуя со многими о Пятерке, я в какой-то момент осознал, что рассказы об истории этой конторы, при всей ее уникальности, в разговорах этих – не главное. Главное то, что люди рассказывают о себе и других.
И в оставшееся до конца этой части передачи время я, не называя сейчас даже имен своих собеседников, хочу просто познакомить вас с тем, что вряд ли войдет в цикл о 5 Управлении, но имеет, на мой взгляд, самостоятельную ценность.
-- "Был такой интересный разговор с тем самым Николаем Николаевичем Семеновым. Ну вот, дело Синявского и Даниэля, начавшееся осенью 56-го года, сразу после процесса. И вдруг Николай Николаевич пригласил меня и двух моих друзей погулять. Вот – кандидат в члены ЦК КПСС и член Президиума, даже вице-президент Академии наук, Нобелевский лауреат, вдруг обращается с странным разговором. Он говорит, обращаясь ко мне: "Сережа, мне стало известно, что вы пишете и подписываете какие-то письма по поводу разных процессов судебных. Зачем вы это делаете?". Я сказал: "Николай Николаевич, я, как гражданин, выражаю свое мнение о нашем правосудии. Приговор Синявскому и Даниэлю противоправен". "Почему вы так считаете?" - "Хотя бы потому, что ни в каких нормах наших не запрещены ни использование псевдонима, ни публикация где бы то ни было. Все это авторское дело, закон не препятствует писателям публиковаться, где они хотят и под тем именем, которое им предпочтительно".
И тогда я услышал реакцию Нобелевского лауреата, которая меня потрясла и удивляет до сих пор. Николай Николаевич сказал: "Вы правы, это не запрещено. Но вы ведь знаете, как принимаются законы в нашей стране. Ведь закон, запрещающий эти вполне естественные писательские возможности, может быть принят очень быстро. Вот теперь давайте подумаем: было ли бы нам, гражданам Советского Союза, хорошо, чтобы такой закон появился?".
-- "Дверь долго не открывалась, потом открывает дверь пожилой человек на цепочке. Я говорю: "Филипп Денисович дома?"- "Он на работе". Я говорю: "Я обещал ему книжечки, сделайте милость, передайте, пожалуйста". И ушел. Через некоторое время звонит с благодарностью за книжки и говорит: "А вот картинки бы посмотреть…" Я говорю: "Пожалуйста, приходите". Приехал, по-моему, чуть ли не в выходной день, я так думаю. Посидел, посмотрел картинки, поговорил слова, глубоко невежественные слова. Но у него же другая задача, что называется, отметился. И на этом мы с ним расстались. Продолжение этого дела было такое: через много-много лет, уже когда перестройка у нас началась, мне звонит какой-то человек, представляется сотрудником КГБ и очень вежливо спрашивает: "Не мог бы Филипп Денисович Бобков зайти к вам посмотреть свежие картинки?". Я понял, что времена поменялись, и тут играть нечего. Я говорю, что, вы знаете, я в ближайшее время, дня через два уезжаю на месяц, на полтора, сделайте милость, после этого срока мне позвоните, тогда может быть случиться эта наша встреча. Но не позвонил…".
-- "Первый раз я с ними встретился – это, по-моему, был год 58-й, конец 58-го года. Я учился в педагогическом институте. Мы писали какие-то стихи, где-то выступали. Однажды ко мне подходит мой друг Камил Крамов и говорит: "Я тут общался с Лешкой Трофимовым, он сказал: "Ты скажи Войновичу, что за ним следят. Что приходили в деканат и спрашивали о нем".
Я так удивился, думаю: что это за мной следят? Потом стал думать: раз следят, значит где-то ходят за мной. Стал оглядываться, смотреть. - Никого не вижу. На всякий случай с трамвая в другой трамвай прыгнул. Опять никого не заметил. Но тут же забыл. Поиграл в эту шпиономанию может быть один или два дня и забыл.
Однажды рано утром, часов в 8, наверное, вдруг громкий лай. Оказывается, кто-то стучится, причем с черного входа. Я просыпаюсь, входит ко мне хозяйка, которая помоложе, и говорит: "Володя, там кто-то спрашивает вас". Я говорю: "А кто такие?". Говорит: "Из какого-то клуба или что-то такое". Я говорю: "Ну откройте". Она стала разгребать, черный вход был завален.
Такой довольно молодой человек, как мне показалось, входит. После этого он говорит: "Вы знаете, я из какого-то молодежного клуба. Нас никто не слышит?". Я говорю: "Нет, нас никто не слышит". "Я из молодежного клуба, мы бы хотели, чтобы вы у нас выступили, в нашем клубе. Нас никто не слышит?". "Никто не слышит". Я говорю: "А что?". "Может быть стихи почитать". Я говорю: "А я бесплатно не выступаю". <…> На самом деле я даже не знал оплату. А он вдруг: "Да? Не выступаете?". И начал со мной торговаться. Долго торговался: "Может все-таки выступите?". Я говорю: "Да нет". Тогда он говорит: "Хорошо, тогда я вам иначе представляюсь", и достает книжку. Я говорю: "Да не надо, не трудитесь, я догадался".
- "Когда мы оказались на пятом курсе, то всех молодых людей, девушек нет, вызывали в какую-то комнату на факультете и предлагали после окончания университета идти в школу КГБ, чтобы строить свою карьеру таким образом".
Владимир Тольц: Это какой год?
"Это 60-й год. Но меня и моего лучшего друга, увы, покойного, Геннадия Галкина не вызывали, только двух молодых людей не вызывали. Речь, очевидно, шла потому, что мой отец был либерально настроенный, у нас в доме жила Ахматова, я уже в это время был дружен с Львом Николаевичем Гумилевым. И они, очевидно, понимали, что я неподходящая для них фигура.
Но еще я был достаточно молодым человеком, когда мой отец, человек опытный, сказал: "Если когда-нибудь они будут тебя вербовать, ты должен говорить вот что, что человек очень нервный, по ночам кричишь и разговариваешь, поэтому ты боишься, мало ли что ты можешь сказать ночью человеку, который недалеко от тебя спит и так далее". Это я запомнил. Впоследствии мне это пригодилось".
--"Мы долгое время служили вместе в одном отделе с Николаем Дмитриевичем Ковалевым, генералом армии, депутатом Государственной думы. Я к нему помощником записался, говорю: "Николай Дмитриевич, давайте я форточку буду открывать по четвергам". Потому что мы с ним очень близки и дружны. Так вот, я должен сказать, что этот человек, который долгое время служил, но недолгое время возглавлял эту службу, он занимает достаточно либеральные позиции. И надо сказать, что когда эти идеи проталкиваются, проталкиваются они не сотрудниками, а напротив, сотрудники пытаются, бывшие сотрудники, которые со мной служили, они пытаются вот эти процессы как бы приостанавливать.
А беда заключается в том, о чем мы с вами начали говорить: кто управлял идеологией? С одной стороны - это политическое руководство страны в лице идеологических отделов, и с другой стороны – это были люди, которые сидели в творческих союзах, если мы говорим о творческой интеллигенции. Сегодня мы с вами прекрасно понимаем, что эти процессы закручиваются не представителями специальных служб, а представителями политической правящей партии, которая сегодня повторяет путь КПСС с точки зрения наведения порядка в стране".
--"Может быть вы знаете, Бобков выпустил книгу "КГБ и власть", где он пишет о том, что он кого-то защитил. Так оно и было. Збарскому, по-моему, облегчил выезд за границу и так далее, хотя тот был в высшей степени либерал. Еще кого-то. Наверное, Таганку они немножко защищали. Могу себе представить, что в каких-то случаях, где лояльность соблюдалась, они какие-то молнии отводили в сторону. Но если лояльность не соблюдалась, в случае Галича, например, то тут уже, конечно…".
--"Так случилось, что я слушала их разговор, сидя рядом в самолете. Они были подвыпившие. И один из них все время повторял: "Не нервничай, мы еще понадобимся, вот увидишь". Из разговора стало понятно, что это два человека из КГБ".
«Как у Дюма…» - «Не нужен нам берег турецкий…) (Советские моряки-перебежчики времен Второй мировой)
Владимир Тольц: Рассказывают, что один старинный генерал прежнего времени не одобрял войн, потому что война "портит строй и пачкает мундиры". И, думаю, «мундиры» в данном контексте не надо толковать только лишь как воинские одежды. Все это вспомнилось в связи с темой нашей сегодняшней передачи. Речь пойдет о Второй мировой войне и побочных проблемах, порожденных ею для советской власти. Война, передвижения армий нарушили оболочку и внутренний порядок того замкнутого, герметичного режима и системы мировосприятия, которые Сталину и его команде удалось создать к концу 30-х годов. К тому времени советские вожди явочным порядком аннулировали пролетарский интернационализм 20-х, вернули в идеологию великодержавный патриотизм, закрыли границы, создали мифы о кишащем шпионами, гниющем обреченном капитализме, враждебном, конечно же, к которому советскому человеку лучше и не приближаться. Все так складно получалось… И тут - война. Не угроза войны, прекрасно вписывавшаяся в миф о враждебном окружении, а настоящая война, из-за которой у советских людей появилось больше возможностей изучить Запад, так сказать, в непосредственных ощущениях. А вот эти расширившиеся возможности в свою очередь одарили советскую власть весьма неприятными для нее последствиями.
Ольга Эдельман: В конце июля 1944 года на совещании у Микояна обсуждался вопрос, изложенный в специальной докладной записке наркома госбезопасности СССР Меркулова.
Меркулов - Берии, 12 июля 1944 г.
За последние годы участились случаи измены родине и попыток к измене со стороны отдельных моряков советских судов заграничного плавания Наркомморфлота, Наркомрыброма и других ведомств.
В 1942 году совершили измену родине 13 моряков, в 1943 году 16 моряков и за 6 месяцев 1944 года - 7 моряков. Кроме того, предотвращены 3 попытки к измене.
Материалы следствия по делам изменников и имеющиеся данные о поведении моряков советских судов за границей свидетельствуют о том, что советские моряки, находясь длительное время в американских и канадских портах, подвергаются там активному воздействию вражеской агентуры, профашистских и белогвардейских элементов. Эти элементы (особенно белоэмигранты) усиленно завязывают связи с советскими моряками, приглашают их на свои квартиры, поставляют им женщин, спаивают, привлекают в свои клубы, обрабатывают в антисоветском духе, склоняют к измене родине и оказывают содействие в этом.
Причиной, способствующей морально-политическому разложению части моряков и росту различных правонарушений, является слабость политико-воспитательной работы среди моряков в период их пребывания за границей. Моряки, находясь в иностранных портах, зачастую по два-три месяца (на ремонте судов, в ожидании комплектования экипажей вновь закупленных пароходов и т.п.) предоставлены сами себе. Проживая месяцами в гостиницах и пансионах, бездельничают, проводят время в кафе, ресторанах, дансингах, притонах. Отдельные моряки предпринимают по собственной инициативе бесконтрольные поездки по различным городам Америки, по разным поводам задерживаются полицией, попадают в госпитали и т.д.
Несмотря на большой штат работников Закупочной комиссии в портах США, должной заботы о моряках, об их занятиях и времяпрепровождении в период длительных стоянок судов за границей не осуществляется.
Посольские и консульские учреждения СССР, обязанные охватывать своим влиянием и заботой всех советских граждан за границей, надлежащего внимания морякам не уделяют и мероприятий, ограждающих советских моряков от воздействия враждебных профашистских элементов, не осуществляют.
Органами НКГБ СССР в течение 1942-1943 гг. при комплектовании судо-экипажей заграничного плавания не допущено к плаванию, как не внушающие политического доверия - 354 человека и удалено с судов заграничного плавания за враждебные проявления и недостойное поведение за границей - 204 человека.
Кроме того, в 1944 г. в процессе обмена мореходных книжек, отведено от загранплавания, только по Дальневосточному и Каспийскому пароходствам - 555 человек.
Ольга Эдельман: В деле есть справка о количестве дезертирств среди моряков загранплавания Дальневосточного пароходства - обратите внимание, эти данные вошли в справку Меркулова, но там речь шла не только об этом пароходстве. Так вот, по Дальневосточному пароходству: в 40 году бежал 1 человек, в 41 - четверо, в 42 - шестеро, в 43 четверо и трое за первое полугодие 44 года. Всего 18 человек, из них 5 принадлежали к командному составу. Плюс к тому, еще 5 попыток к дезертирству, то есть бежать не удалось, и в те же данные (что любопытно) включены и самоубийства. Самоубийц за эти годы оказалось 9, четверо из комсостава, пятеро рядовых. Но в справке есть еще данные о количестве судов, побывавших в иностранных портах, и общем контингенте моряков. В 40 году - 11 судов и 440 моряков, в 41 - 28 кораблей и 1120 человек экипажа, в 42 - уже 53 судна и 2385 человек, в 43 - 64 корабля, 3200 человек, наконец, за первое полугодие 44 года в иностранных портах побывало 152 советских корабля и 6840 моряков.
Владимир Тольц: Что кораблей больше - это естественно, ведь существовали отношения с союзниками, поставки по ленд-лизу, военные перевозки. Вы хотите сказать, Оля, что рост непропорциональный? Число беглецов с 41 года, с начала войны, составляло единицы, 4-6 человек за год, тогда как общее число моряков, прошедших через иностранные порты, выросло вшестеро.
Ольга Эдельман: Ну да, соотношение непропорциональное. И более того, 4 беглеца на 3 тысячи членов команды - это ничтожный процент, это, в сущности, не повод для беспокойства на государственном уровне. Тем более в годы войны, когда на полях сражений гибли сотни тысяч и многие тысячи числились пропавшими без вести.
Владимир Тольц: А тут беспокоятся о трех десятках беженцев. Отсюда и видно, как преувеличенно советские лидеры относились к тому, "что о нас подумают на Западе". В сущности, это был их миф, их специфическая тревога. Которую, кстати, на Западе научились неплохо использовать. Это был сильный рычаг давления на советский режим.
Ольга Эдельман: Вы знаете, я размышляю еще о других цифрах, названных Меркуловым - о числе моряков, которых не пустили за границу. Полтысячи моряков отстранили от загранплаваний как "не внушающих политического доверия", еще полтысячи не получили необходимых документов (впрочем, может быть это одни и те же люди?). Можно, конечно, говорить, что если бы их пустили, они бы все сбежали, и единицы дезертиров - это показатель качества работы органов НКГБ. Но гораздо вероятнее, что все эти люди оказались обиженными, сама власть превращала их в своих потенциальных недоброжелателей. Вообще, глядя на эти цифры, я не задаюсь вопросом, почему люди бежали. Скорее, непонятно, почему их бежало так мало?
Владимир Тольц: Вот об этом давайте спросим гостя нашей передачи историка Бориса Соколова. Действительно, Борис, это ведь весьма скромный процент, в чем тут дело?
Борис Соколов: Во-первых, бежать все-таки было не так просто. Надо учитывать, что за ними был надзор и на берегу, и на корабле. Кроме того, люди бежали чаще всего, не зная языка, в незнакомую страну. Не каждый на это решится сразу. Но то, что бежали, и хотя бы десятки человек – это тревожило руководство прежде всего с точки зрения, что это влияло на престиж Советского Союза за границей. Значит, получается, что люди бегут из социалистического рая, они предпочитают капиталистические страны, в которые они прибывали. Это был удар по советской пропаганде. Тем более это люди, которым фронт не грозил, они имели достаточно высокооплачиваемую, достаточно хорошую работу. Моряки загранплавания – это была относительно привилегированная работа. Если такие люди бегут – это негативно влияло на образ Советского Союза, поэтому это и беспокоило руководство. Потому что об этих побегах становилось известно и в странах-союзниках, и в нейтральных странах.
НКГБ СССР считает необходимым:
1. Восстановить на судах загранплавания институт пом. политов или ввести на этих судах должность освобожденного секретаря парторганизации, вменив ему в обязанность проводить политическую работу среди моряков, особенно в период пребывания их в иностранных портах. Обязать Крайком ВКП(б) Приморского края подобрать для этой цели опытных политработников.
2. Обязать посольства и консульства в США, Канаде и Англии специально заниматься прибывающими в иностранные порты советскими моряками, осуществлять заботу об их размещении, культурном обслуживании, времяпровождении и т.п.
В портах: Портланд, Сиэтль, Ванкувер, Филадельфия, Бостон, Нью-Кастль, Гулль, Лидс, где нет консульских аппаратов СССР - иметь консульских агентов, вменив им в обязанность обслуживать советские суда и осуществлять заботу о советских моряках во время их пребывания в портах.
3. Обязать Наркомморфлот, посольства в США, Канаде, Англии и руководство Закупочной комиссии в Америке, компактно размещать экипажи советских судов за границей (особенно ожидающих назначения на новые суда или окончания ремонта) и организовать для них занятия (тех. минимум, военную подготовку, политбеседы, лекции, изучение иностранных языков, экскурсии и т.д.), с тем, чтобы в основном заполнить их рабочий день, а также по возможности использовать их на ремонте своих судов.
С этой же целью иметь в портах, посещаемых советскими судами, специальных работников Наркомморфлота по кадрам, которые под руководством консульских аппаратов осуществляли бы практически эти мероприятия.
Считать необходимым, чтобы консульские аппараты предупреждали экипажи судов против завязывания связей с известными им профашистскими и подозрительными лицами.
4. Обязать капитанов судов строго соблюдать порядок отпуска в город только группами не менее 2-3 человек.
5. Поставить вопрос перед американскими и британскими властями о принятии действенных мер в отношении фашистских и белогвардейских элементов, ведущих вражескую работу среди советских моряков.
6. Войти с представлением в Правительства США, Англии и Канады о принудительном возвращении на советские суда всех дезертировавших с них моряков, как это установлено в отношении моряков, дезертировавших с английских судов.
Ольга Эдельман: А что с теми, кто остался за границей, потом было? Их выдали Советскому Союзу? Это вопрос к Борису Соколову.
Борис Соколов: Нет, навряд ли. Я не думаю, что их выдавали Советскому Союзу, скорее всего они там и оседали. Но это были единицы людей. Это же единицы были там. Это же не миллионы советских граждан, которые оказались в Европе в результате войны, в результате перемещения с оккупированных территорий, возврата которых действительно Сталин потребовал в Ялте и получил гарантию, что они будут возвращены. Эти моряки до всякой Ялты сбежали – это 44 год. Они ни под какие конвенции не попадали и там не было такого, чтобы была выдача.
Ольга Эдельман: То есть они могли просто остаться?
Борис Соколов: Они могли просто остаться, как-то натурализоваться, устроиться, может быть развестись с семьей. Может быть кто-нибудь из ни даже до сих пор жив, но тогда уже должен быть в мафусаиловом возрасте.
Владимир Тольц: Перечень мер, которые предлагал Меркулов, тоже очень характерный. Во-первых, конечно же, никогда и ни за что представители советской верхушки не скажут вслух, что бегут-то люди не от хорошей жизни. Там, конечно случались разные истории, не все дезертиры бежали по политическим мотивам. Притеснения непосредственного начальства, бытовые ссоры, наконец, то, что в СССР называли "аморальным поведением". Ну, понятно же, что моряков в заграничном порту тянуло-то все-таки не на политзанятия, были гораздо более сильные соблазны.
Ольга Эдельман: Но в целом, за любыми другими мотивами и поводами, все же просматривается не только желание остаться за границей, потому что там живется лучше, но и сказочное такое представление о прелестях "заграницы", преувеличенное, наивное.
Владимир Тольц: Совершенно верно. И во-вторых. Обратите внимание на манеру, привычку советского руководства, чинов госбезопасности, обращаться со своими гражданами как с детьми несмышлеными. Которых надо опекать, ограждать от дурных влияний, занимать чем-то, а не то набедокурят.
Ольга Эдельман: Возвращаясь к цифрам. Смотрите, какое количество сотрудников Меркулов предлагает занять надзором за моряками. И создать институт помполитов, и обязать сотрудников посольств и консульств. Это все ради 4-6 возможных беглецов в год. А ведь война, между прочим, большая часть здорового мужского населения на фронте. Откуда в стране ресурсы людей, из кого создавать всех этих помполитов?
Владимир Тольц: Проверенных, к тому же, и заслуживающих политического доверия. Да и полтысячи не допущенных к загранплаваниям моряков - тоже в общем-то большая роскошь для 44 года. Но вот еще, в-третьих. У Меркулова довольно фантастические представления о западных условиях, раз он предлагает "поставить вопрос перед американскими и британскими властями о принятии действенных мер в отношении фашистских и белогвардейских элементов". Советские вожди, не доверявшие западу и боявшиеся его, тоже представляли его себе, ну, скажем так, не вполне адекватно.
Ольга Эдельман: Сегодня мы говорим о том, как в 1944 году советское руководство забеспокоилось: участились случаи дезертирства советских моряков в заграничных портах. Впрочем, число беглецов на самом деле было ничтожно по сравнению с общей численностью экипажей, побывавших за границей.
Владимир Тольц: Мы, Оля, все обсуждали докладную записку наркома госбезопасности Меркулова. Давайте посмотрим, а что это были за люди?
Справка на Филонова Бориса Васильевича
Филонов, 1924 года рождения, русский, член ВЛКСМ. Кочегар Черноморского пароходства. Был направлен на перегон флота и назначен матросом 2-го класса на вновь принятый пароход "Генерал Черняховский".
Пароход "Генерал Черняховский" следовал из Штеттина в Черное море через Плимут, где имел стоянку. 2 мая 1946 г. Филонов в порту Плимут был отпущен на берег и в положенное ему время на судно не возвратился. 4 мая полиция сообщила, что Филонов был арестован в метро г. Лондона и 6 мая будет доставлен на судно. Полиция Филонова на судно не доставила. После вторичного запроса капитана о возвращении Филонова на судно представитель полиции заявил, что Филонов отказывается вернуться на судно и решил покончить с собой, о чем оставил на судне записку. При осмотре личных вещей Филонова была обнаружена записка следующего содержания: "На судно я больше не вернусь и прибыл в Англию с намерением остаться в Англии".
Отец Филонова, в прошлом бывший крупный судовладелец на Волге, бежал из Советского Союза и сейчас находится в Англии. Мать Филонова англичанка, при бегстве из Союза в Англию по дороге умерла.
[Приписка:] Своим рапортом капитан парохода "Генерал Черняховский" донес, что 7 мая в 15 часов 30 минут полиция доставила Филонова на борт судна, где Филонов был заключен в карцер. 19 мая, выйдя из пролива Дарданеллы, находясь три мили к порту от острова Мармора (Мраморное море) в 21 час 20 минут Филонов из карцера бежал и видимо выбросился за борт. Было решено повернуть судно на обратный курс для производства розыска. Приблизительно через 20 минут были услышаны крики о спасении, повернув судно на крики, последние усиливались, последний крик был близко от судна, похоже было, что человек захлебывается. На розыски была спущена шлюпка. Розыски результатов не дали. Предполагают, что Филонов утонул.
Ольга Эдельман: Здесь, наверное, существенно, что у Филонова отец был в Англии, и мать англичанка. Наверное, он рассчитывал найти родственников. Другой беглец, машинист Гаврилов, успел приобрести друзей среди союзников.
Справка на Гаврилова Тимофея Евстратовича.
Гаврилов, 1918 года рождения, уроженец Калининской области ... В 1935 году окончил школу машинистов Балтийского пароходства. С 1935 по 1938 год плавал машинистом и 3-м механиком парохода "Восток" в Ленинграде, а затем в Одессе; с 1938 по 1945 год служил в Красной Армии. Последние три года служил в 15-й авиабазе на перегоночной трассе самолетов Уэллен-Красноярск сержантом. По специальности механик по приборам.
В октябре 1945 года после демобилизации из Красной Армии поступил на службу в Дальневосточное пароходство ... 22 апреля 1946 года перед назначением Гаврилова на должность машиниста танкера "Эльбрус" Дальневосточного пароходства, был проверен Водным отделом МГБ, который никаким компрометирующим материалом на него не располагал. Характеристика о работе Гаврилова на пароходе "Плеханов" - положительная.
14 мая 1946 года во время стоянки танкера "Эльбрус" в американском порту Лонг-Бич, Гаврилов дезертировал при следующих обстоятельствах: будучи отпущенным в составе группы моряков на берег в порт Лонг-Бич, самовольно вместе с частью моряков выехал из Логн-Бича в Лос-Анжелос (за 35 миль), где отстав от группы, скрылся.
Установлено, что Гаврилов, отстав от группы моряков, зашел в один магазин, где через его владельца пытался связаться с губернатором или его помощником. Владелец магазина, желая помочь Гаврилову, связался по телефону с консулом Тумановым. Гаврилов, поняв, что разговор идет с консулом, который предложил передать трубку Гаврилову, написал "говорить нельзя" и испугавший последствий, выбежал из магазина.
При досмотре личных вещей Гаврилова обнаружен один нью-йоркский адрес с указанием номера почтового ящика, отпечатанный на машинке английским шрифтом. По заявлениям членов команды, Гаврилов рассказывал им, что служа в Красной Армии, обслуживал в качестве авиатехника авиатрассу американских самолетов, где общался с американцами.
Отец, мать и сестра Гаврилова проживали в Ленинграде, умерли во время блокады, брат убит на фронте. Больше родственников не имеет.
Ольга Эдельман: По сходной схеме - заручиться чьей-то поддержкой в стране, куда собирался бежать, - поступил капитан парохода "Тобол" Мстислав Гергилевич. Он в июне 44 года остался в Ванкувере, а в СССР его за это заочно осудили к высшей мере. На Гергилевича, поляка, уроженца Феодосии, в 42 году поступил донос, что он политически неблагонадежен. Он был снят с должности капитана теплохода "Маяковский", который тогда находился у берегов Ирана, отстранен от заграничных плаваний. Затем, как сказано в справке о нем, "в связи с прибытием в декабре 1942 года на теплоходе "Маяковский" в порт Владивосток лиц, подавших в свое время заявление о политической неблагонадежности Гергилевича, органами НКГБ вновь было произведено расследование", и в результате, как ни странно, Гергилевич был оправдан и ему разрешили заграничные плавания.
Владимир Тольц: То есть с запозданием, но выяснилось, что его оклеветали члены его команды.
Ольга Эдельман: Есть еще указания, что жена Гергилевича была репрессирована, осталось двое детей, 5 и 7 лет. Но неясно, когда это случилось. Как бы то ни было, после бегства Гергилевича было установлено, что уже будучи капитаном парохода "Тобол", он критиковал служебные инструкции, говорил, что инструкция о поведения советских моряков за границей их унижает в глазах иностранцев, "Иронически и с насмешкой относился к соцсоревнованию и ударничеству и запрещал таковые проводить на судне. Стенную печать считал склокой и ненужным мероприятием на корабле".
Владимир Тольц: Ну да, власти со свойственной им показной наивностью делали вид, что все беды от недостатков "общественно-массовой работы на судне". Но вот что интересно: когда Гергилевич успел приобрести связи в Ванкувере?
Ольга Эдельман: Он и его экипаж в Ванкувере посещали пивные, бары, клубы, где бывали русские эмигранты, моряки бывали даже у них в гостях. Был даже случай, когда один из членов команды взял у эмигрантов письма для нелегальной передачи в СССР.
Владимир Тольц: Смотрите, все эти истории как бы укладываются в схемы советских идеологов: нарушения дисциплины, недостатки политработы, родственники за границей, связи с врагами советской власти приводят к измене родине - ведь так трактовалось бегство за рубеж. Но вот еще один случай, где ничего такого не скажешь.
Справка на Федонюка Виктора Клементьевича, помощника капитана теплохода "Дмитрий Лаптев".
Федонюк, 1914 года рождения, уроженец г. Владивостока, украинец, член ВКП(б) с 1939 года, в ВЛКСМ состоял с 1932 года.
С 1929 по 1936 года Федонюк плавал на судах морского флота учеником и матросом, с 1936 по 1942 год служил в Черноморском Военном флоте. Участник защиты г. Керчи, в качестве командира взвода и командира группы разведчиков. В 1942 году после ранения демобилизован и возвратился во Владивосток.
В 1942 году работал инструктором Политотдела Дальневосточного пароходства, после ликвидации Политотдела плавал 4-м пом[ощником] капитана парохода "А.Суворов" ...
В 1944 году Федонюк был отведен от загранплавания Водным Отделом НКГБ, после чего работал матросом и младшим пом. капитана на судах каботажного плавания, при отходе их в загранрейсы снимался и переводился на каботажные суда, на этой почве в 1944 году пытался покончить жизнь самоубийством - путем отравления.
В 1945 году Федонюк был направлен в арктический рейс без захода в загранпорты, прошел до Архангельска ... В декабре 1945 г. при выходе из Мурманска в Гданьск, Федонюк был завизирован Водным отделом МГБ Мурманского бассейна. Во время пребывания в Штеттине Федонюк отличался плохой дисциплинированностью и склонностью к панибратству с экипажем, чем подорвал свой авторитет как 3-й помощник капитана. Бывший зам. нач. по кадрам Морагентства в Штеттине т. Ульшин был предупрежден о недостойном поведении Федонюка и необходимости срочного откомандирования его в Союз. Несмотря на это, т. Ельшин выдал путевку Федонюку на пароход "Дмитрий Лаптев", следующий из Штеттина в Одессу через Гибралтар.
4 апреля 1946 г. в порту Гибралтар ... Федонюк, будучи отпущен на берег до 17 часов, вернулся на судно лишь 5 апреля утром. 6 апреля, пользуясь отсутствием капитана на судне, Федонюк взял рабочую шлюпку под предлогом поездки на близ стоящий пароход "Донец" и отправился на берег. К моменту отхода судна из Гибралтара 9 апреля 1946 г. Федонюк не вернулся.
Отец Федонюка работал боцманом и помощником капитана портовых катеров, умер в 1936 году. Во Владивостоке имеет брата и сестру, в г. Тамани - жену и сына.
Владимир Тольц: История Федонюка - пример тщеты усилий советских партийных идеологов и гебистов. Он же партийный, герой-фронтовик, более того, инструктор Политотдела. Никакая политграмота и партийность не помогли. Конечно же, служебную карьеру этому человеку сломали сами гебисты, запретив (в справке не сказано, почему) ему загранплавания, поставив его в унизительное положение. Из помощника капитана он стал плавать простым матросом, перед загранрейсами его снимали с корабля - кому такое понравится? Вообще многих своих врагов советская власть создавала себе сама.
А сейчас очередная часть нашей серии ««Пятерка» и «пятерышники» - Пятое управление КГБ»
И опять же я хочу начать с ваших писем. На предыдущие передачи цикла пришло уже и в мою личную почту, и в фейсбук довольно много откликов. В большинстве своем положительных. Спасибо за высокую оценку! Но простите, чтобы не тратить время, я не стану их сейчас зачитывать. Интереснее и важнее, на мой взгляд, разобраться с критикой, возникающими вопросами и пожеланиями.
Ну, вот, к примеру. Еще по поводу первой передачи, в которой выступал Глеб Павловский, мой товарищ - диссидент и советский политзаключенный Иван Ковалев написал:
Что-то Павловский путает про побои на следствии ("били членов инициативной группы" - какой инициативной, он же про 83 год говорит?) и про то что "летом 85-го был восстановлен еще дореволюционный сталинский знаменитый запрет на жизнь в столицах" для отсидевших по политическим статьям 70 или 190. Что такое "дореволюционный сталинский" вообще непонятно, но запрет на жизнь в крупных городах точно был и до 1985, если и вообще отменялся хоть когда бы то ни было. А вот про повторные сроки к началу 80-х, это правильно.
Владимир Тольц: Знаете, в рассказах участников этого цикла (а у меня уже набралось несколько десятков многочасовых записей) можно найти много неточностей и фактологических ошибок (тут и ошибки памяти, и искаженное фрагментарностью восприятие событий, и, бывает, осознанное, а то и подсознательное искажение происходившего). Но признаюсь, мне часто важнее не ловля такого рода «блох» и выявление их в комментариях, а другое – передача живой речи и мнений моих сегодняшних собеседников. (Об этом я еще скажу отдельно, но чуть позже.)
По-разному относятся слушатели и читатели цикла к его участникам, и к тому, что они говорят. Большинство нелестных оценок некоторых моих собеседников приводить не стану. Я благодарен всем им – и «пятерышникам» и их былым «подопечным» и жертвам за то, что нашли время, силы и смелость для обсуждения остающихся для многих из них живыми и болезненными проблем. Именно смелость. Ведь у многих из тех, кто некогда работал в «Пятерке», ее для публичного обсуждения не хватает. И не стоит эту смелость умалять, как это делает одна из моих слушательниц, усеченно цитирующая моего собеседника отставного генерала Юрия Кобаладзе
"Почему один человек боится, второму может быть стыдно, третий вообще недоволен этими переменами".
Владимир Тольц: На самом деле Юрий сказал круче:
Почему один человек боится, второму может быть стыдно, третий вообще недоволен этими переменами, что из могущественного сотрудника Комитета госбезопасности он превратился в ничто, когда расформировали КГБ.
Владимир Тольц: Что ж это за люди, которых можно превратить «в ничто» частичной реформацией конторы, в которой они служили, а также увольнениями? Вот это, признаюсь, мне и самому хотелось бы понять. И слушатели пишут о том же. Вот, к примеру, из письма Виктора Стадниченко:
"Хорошо бы, если бы кто-нибудь из исследователей взялся за изучение вопроса: сотрудник КГБ - кто он? Какие люди становились сотрудниками КГБ? Какими качествами надо было обладать и напротив, не обладать, чтобы быть сотрудником КГБ? Ведь говорят: дурость - это не отсутствие ума, это - такой ум! Вот такой! Что творилось у КГБшника в голове и в душе?".
Владимир Тольц: Пока из услышанного от них и прочитанного мне стало ясно: многие рвались туда с детства. А некоторые оказались там благодаря родственным связям и по блату. В общем, как и в других престижных советских учреждениях. С той только разницей, что сотрудники этого мнили себя членами закрытого тайного ордена, наделенными тайным знанием, могуществом и вседозволенностью (Патрушеву ведь неслучайно пришло в голову заменить испачканное кровью «чекисты» на «новое дворянство»). А еще – если сотрудникам других престижных и элитных учреждений завидовали, (ну возьмем хоть Большой театр, хоть МИД), восхищались ими и уважали, то этих хранителей чистоты идеологии прежде всего боялись. Причем во всех слоях общества. И этот страх был привлекательным для многих будущих «пятерышников», которым с детства хотелось быть его источником, а не носителем. Правда, ныне не у многих из них хватает решимости подобно тому, как некогда кандидат в президенты Владимир Путин, признать это и рассказать:
"Я вообще рос как все – дворовым мальчишкой. В школе какое-то время нравилось. Пока удавалось оставаться, что называется, неформальным лидером. <…> Роль, которую я тогда играл, была похожа на роль судебной власти, а не исполнительной. Пока это удавалось – нравилось. Потом стало ясно, что дворовых навыков недостаточно ".
Владимир Тольц: Вот тогда-то девятиклассник Володя Путин и попросился в первый раз в КГБ. И позднее откровенно рассказал об этом – о причинах и обстоятельствах. У многих моих собеседников такой храбрости и откровенности, как я уже сказал, не хватает.
Предположение одной из моих слушательниц, что они «молчат, потому что есть о чем? спецслужба всё же!» целиком проблемы не исчерпывает. Во-первых, потому, что страны и государственной системы, которым они присягали на верность давно уже не существует. (Отчасти и благодаря тому, что они не выполнили взятых на себя под присягой обязательств.) Во-вторых, большинство «секретов,» которые они якобы хранят, давно уже секретами не являются, опубликованы (о чем, они часто и не догадываются) и утратили оперативное значение. «Горячей» по большому счету остается лишь информация об агентуре, на них работавшей. Именно этими данными интересуются многие из наших слушателей, на разные лады повторяющие солженицынское «Страна должна знать своих стукачей!»
Боюсь, что тут «поезд давно ушел». По-настоящему вопрос был актуален 2 десятилетия назад, когда обсуждалась проблема люстрации. Я, оказавшийся тогда свидетелем люстрации в двух странах - в Германии и в Чехии, полагал, что она была необходима и в России. Напротив, многие мое друзья – российские правозащитники пламенно говорили о том, что люстрация в России чрезвычайно опасна и может привести страну на грань гражданской войны. Известно, что она не случилась. Более того, недавно один из «пятерышников» рассказал мне, что когда его коллега впервые посетил бурливший тогда демократическими речами Съезд народных депутатов , то радостно поделился «Сколько там наших!...» Речь шла прежде всего об агентуре.
Ну, а теперь сами прикиньте, что произошло с ней за минувшие два с лишним десятилетия… Признаюсь, я не готов теперь оглашать имена этих выстаревших и часто ушедших уже с политической сцены людей, иногда узнаваемые мной от людей, из завербовавших. Ну, разве что, если кто из них сам не сочтет возможным и необходимым рассказать о своем тайном прошлом. Впрочем, затыкать рот их жертвам я тоже не намерен.
Сохранить это, и вообще рассказы свидетелей и участников событий для истории для истории – другое дело. Но «Пятерка», уйдя в прошлое, еще Историей не стала …
За 30 лет работы на Радио я многое из записанного мной с самыми разными собеседниками выбрасывал в корзину. Форма передач требовал 2-3 минут интервью голосом, а остальное «за ненадобностью» безвозвратно утрачивалось. Сейчас есть техническая возможность все это сохранить и, я еще не знаю как – подскажите, если знаете! – как-то опубликовать. Беседуя со многими о Пятерке, я в какой-то момент осознал, что рассказы об истории этой конторы, при всей ее уникальности, в разговорах этих – не главное. Главное то, что люди рассказывают о себе и других.
И в оставшееся до конца этой части передачи время я, не называя сейчас даже имен своих собеседников, хочу просто познакомить вас с тем, что вряд ли войдет в цикл о 5 Управлении, но имеет, на мой взгляд, самостоятельную ценность.
-- "Был такой интересный разговор с тем самым Николаем Николаевичем Семеновым. Ну вот, дело Синявского и Даниэля, начавшееся осенью 56-го года, сразу после процесса. И вдруг Николай Николаевич пригласил меня и двух моих друзей погулять. Вот – кандидат в члены ЦК КПСС и член Президиума, даже вице-президент Академии наук, Нобелевский лауреат, вдруг обращается с странным разговором. Он говорит, обращаясь ко мне: "Сережа, мне стало известно, что вы пишете и подписываете какие-то письма по поводу разных процессов судебных. Зачем вы это делаете?". Я сказал: "Николай Николаевич, я, как гражданин, выражаю свое мнение о нашем правосудии. Приговор Синявскому и Даниэлю противоправен". "Почему вы так считаете?" - "Хотя бы потому, что ни в каких нормах наших не запрещены ни использование псевдонима, ни публикация где бы то ни было. Все это авторское дело, закон не препятствует писателям публиковаться, где они хотят и под тем именем, которое им предпочтительно".
И тогда я услышал реакцию Нобелевского лауреата, которая меня потрясла и удивляет до сих пор. Николай Николаевич сказал: "Вы правы, это не запрещено. Но вы ведь знаете, как принимаются законы в нашей стране. Ведь закон, запрещающий эти вполне естественные писательские возможности, может быть принят очень быстро. Вот теперь давайте подумаем: было ли бы нам, гражданам Советского Союза, хорошо, чтобы такой закон появился?".
-- "Дверь долго не открывалась, потом открывает дверь пожилой человек на цепочке. Я говорю: "Филипп Денисович дома?"- "Он на работе". Я говорю: "Я обещал ему книжечки, сделайте милость, передайте, пожалуйста". И ушел. Через некоторое время звонит с благодарностью за книжки и говорит: "А вот картинки бы посмотреть…" Я говорю: "Пожалуйста, приходите". Приехал, по-моему, чуть ли не в выходной день, я так думаю. Посидел, посмотрел картинки, поговорил слова, глубоко невежественные слова. Но у него же другая задача, что называется, отметился. И на этом мы с ним расстались. Продолжение этого дела было такое: через много-много лет, уже когда перестройка у нас началась, мне звонит какой-то человек, представляется сотрудником КГБ и очень вежливо спрашивает: "Не мог бы Филипп Денисович Бобков зайти к вам посмотреть свежие картинки?". Я понял, что времена поменялись, и тут играть нечего. Я говорю, что, вы знаете, я в ближайшее время, дня через два уезжаю на месяц, на полтора, сделайте милость, после этого срока мне позвоните, тогда может быть случиться эта наша встреча. Но не позвонил…".
-- "Первый раз я с ними встретился – это, по-моему, был год 58-й, конец 58-го года. Я учился в педагогическом институте. Мы писали какие-то стихи, где-то выступали. Однажды ко мне подходит мой друг Камил Крамов и говорит: "Я тут общался с Лешкой Трофимовым, он сказал: "Ты скажи Войновичу, что за ним следят. Что приходили в деканат и спрашивали о нем".
Я так удивился, думаю: что это за мной следят? Потом стал думать: раз следят, значит где-то ходят за мной. Стал оглядываться, смотреть. - Никого не вижу. На всякий случай с трамвая в другой трамвай прыгнул. Опять никого не заметил. Но тут же забыл. Поиграл в эту шпиономанию может быть один или два дня и забыл.
Однажды рано утром, часов в 8, наверное, вдруг громкий лай. Оказывается, кто-то стучится, причем с черного входа. Я просыпаюсь, входит ко мне хозяйка, которая помоложе, и говорит: "Володя, там кто-то спрашивает вас". Я говорю: "А кто такие?". Говорит: "Из какого-то клуба или что-то такое". Я говорю: "Ну откройте". Она стала разгребать, черный вход был завален.
Такой довольно молодой человек, как мне показалось, входит. После этого он говорит: "Вы знаете, я из какого-то молодежного клуба. Нас никто не слышит?". Я говорю: "Нет, нас никто не слышит". "Я из молодежного клуба, мы бы хотели, чтобы вы у нас выступили, в нашем клубе. Нас никто не слышит?". "Никто не слышит". Я говорю: "А что?". "Может быть стихи почитать". Я говорю: "А я бесплатно не выступаю". <…> На самом деле я даже не знал оплату. А он вдруг: "Да? Не выступаете?". И начал со мной торговаться. Долго торговался: "Может все-таки выступите?". Я говорю: "Да нет". Тогда он говорит: "Хорошо, тогда я вам иначе представляюсь", и достает книжку. Я говорю: "Да не надо, не трудитесь, я догадался".
- "Когда мы оказались на пятом курсе, то всех молодых людей, девушек нет, вызывали в какую-то комнату на факультете и предлагали после окончания университета идти в школу КГБ, чтобы строить свою карьеру таким образом".
Владимир Тольц: Это какой год?
"Это 60-й год. Но меня и моего лучшего друга, увы, покойного, Геннадия Галкина не вызывали, только двух молодых людей не вызывали. Речь, очевидно, шла потому, что мой отец был либерально настроенный, у нас в доме жила Ахматова, я уже в это время был дружен с Львом Николаевичем Гумилевым. И они, очевидно, понимали, что я неподходящая для них фигура.
Но еще я был достаточно молодым человеком, когда мой отец, человек опытный, сказал: "Если когда-нибудь они будут тебя вербовать, ты должен говорить вот что, что человек очень нервный, по ночам кричишь и разговариваешь, поэтому ты боишься, мало ли что ты можешь сказать ночью человеку, который недалеко от тебя спит и так далее". Это я запомнил. Впоследствии мне это пригодилось".
--"Мы долгое время служили вместе в одном отделе с Николаем Дмитриевичем Ковалевым, генералом армии, депутатом Государственной думы. Я к нему помощником записался, говорю: "Николай Дмитриевич, давайте я форточку буду открывать по четвергам". Потому что мы с ним очень близки и дружны. Так вот, я должен сказать, что этот человек, который долгое время служил, но недолгое время возглавлял эту службу, он занимает достаточно либеральные позиции. И надо сказать, что когда эти идеи проталкиваются, проталкиваются они не сотрудниками, а напротив, сотрудники пытаются, бывшие сотрудники, которые со мной служили, они пытаются вот эти процессы как бы приостанавливать.
А беда заключается в том, о чем мы с вами начали говорить: кто управлял идеологией? С одной стороны - это политическое руководство страны в лице идеологических отделов, и с другой стороны – это были люди, которые сидели в творческих союзах, если мы говорим о творческой интеллигенции. Сегодня мы с вами прекрасно понимаем, что эти процессы закручиваются не представителями специальных служб, а представителями политической правящей партии, которая сегодня повторяет путь КПСС с точки зрения наведения порядка в стране".
--"Может быть вы знаете, Бобков выпустил книгу "КГБ и власть", где он пишет о том, что он кого-то защитил. Так оно и было. Збарскому, по-моему, облегчил выезд за границу и так далее, хотя тот был в высшей степени либерал. Еще кого-то. Наверное, Таганку они немножко защищали. Могу себе представить, что в каких-то случаях, где лояльность соблюдалась, они какие-то молнии отводили в сторону. Но если лояльность не соблюдалась, в случае Галича, например, то тут уже, конечно…".
--"Так случилось, что я слушала их разговор, сидя рядом в самолете. Они были подвыпившие. И один из них все время повторял: "Не нервничай, мы еще понадобимся, вот увидишь". Из разговора стало понятно, что это два человека из КГБ".
«Как у Дюма…» - «Не нужен нам берег турецкий…) (Советские моряки-перебежчики времен Второй мировой)
Владимир Тольц: Рассказывают, что один старинный генерал прежнего времени не одобрял войн, потому что война "портит строй и пачкает мундиры". И, думаю, «мундиры» в данном контексте не надо толковать только лишь как воинские одежды. Все это вспомнилось в связи с темой нашей сегодняшней передачи. Речь пойдет о Второй мировой войне и побочных проблемах, порожденных ею для советской власти. Война, передвижения армий нарушили оболочку и внутренний порядок того замкнутого, герметичного режима и системы мировосприятия, которые Сталину и его команде удалось создать к концу 30-х годов. К тому времени советские вожди явочным порядком аннулировали пролетарский интернационализм 20-х, вернули в идеологию великодержавный патриотизм, закрыли границы, создали мифы о кишащем шпионами, гниющем обреченном капитализме, враждебном, конечно же, к которому советскому человеку лучше и не приближаться. Все так складно получалось… И тут - война. Не угроза войны, прекрасно вписывавшаяся в миф о враждебном окружении, а настоящая война, из-за которой у советских людей появилось больше возможностей изучить Запад, так сказать, в непосредственных ощущениях. А вот эти расширившиеся возможности в свою очередь одарили советскую власть весьма неприятными для нее последствиями.
Ольга Эдельман: В конце июля 1944 года на совещании у Микояна обсуждался вопрос, изложенный в специальной докладной записке наркома госбезопасности СССР Меркулова.
Меркулов - Берии, 12 июля 1944 г.
За последние годы участились случаи измены родине и попыток к измене со стороны отдельных моряков советских судов заграничного плавания Наркомморфлота, Наркомрыброма и других ведомств.
В 1942 году совершили измену родине 13 моряков, в 1943 году 16 моряков и за 6 месяцев 1944 года - 7 моряков. Кроме того, предотвращены 3 попытки к измене.
Материалы следствия по делам изменников и имеющиеся данные о поведении моряков советских судов за границей свидетельствуют о том, что советские моряки, находясь длительное время в американских и канадских портах, подвергаются там активному воздействию вражеской агентуры, профашистских и белогвардейских элементов. Эти элементы (особенно белоэмигранты) усиленно завязывают связи с советскими моряками, приглашают их на свои квартиры, поставляют им женщин, спаивают, привлекают в свои клубы, обрабатывают в антисоветском духе, склоняют к измене родине и оказывают содействие в этом.
Причиной, способствующей морально-политическому разложению части моряков и росту различных правонарушений, является слабость политико-воспитательной работы среди моряков в период их пребывания за границей. Моряки, находясь в иностранных портах, зачастую по два-три месяца (на ремонте судов, в ожидании комплектования экипажей вновь закупленных пароходов и т.п.) предоставлены сами себе. Проживая месяцами в гостиницах и пансионах, бездельничают, проводят время в кафе, ресторанах, дансингах, притонах. Отдельные моряки предпринимают по собственной инициативе бесконтрольные поездки по различным городам Америки, по разным поводам задерживаются полицией, попадают в госпитали и т.д.
Несмотря на большой штат работников Закупочной комиссии в портах США, должной заботы о моряках, об их занятиях и времяпрепровождении в период длительных стоянок судов за границей не осуществляется.
Посольские и консульские учреждения СССР, обязанные охватывать своим влиянием и заботой всех советских граждан за границей, надлежащего внимания морякам не уделяют и мероприятий, ограждающих советских моряков от воздействия враждебных профашистских элементов, не осуществляют.
Органами НКГБ СССР в течение 1942-1943 гг. при комплектовании судо-экипажей заграничного плавания не допущено к плаванию, как не внушающие политического доверия - 354 человека и удалено с судов заграничного плавания за враждебные проявления и недостойное поведение за границей - 204 человека.
Кроме того, в 1944 г. в процессе обмена мореходных книжек, отведено от загранплавания, только по Дальневосточному и Каспийскому пароходствам - 555 человек.
Ольга Эдельман: В деле есть справка о количестве дезертирств среди моряков загранплавания Дальневосточного пароходства - обратите внимание, эти данные вошли в справку Меркулова, но там речь шла не только об этом пароходстве. Так вот, по Дальневосточному пароходству: в 40 году бежал 1 человек, в 41 - четверо, в 42 - шестеро, в 43 четверо и трое за первое полугодие 44 года. Всего 18 человек, из них 5 принадлежали к командному составу. Плюс к тому, еще 5 попыток к дезертирству, то есть бежать не удалось, и в те же данные (что любопытно) включены и самоубийства. Самоубийц за эти годы оказалось 9, четверо из комсостава, пятеро рядовых. Но в справке есть еще данные о количестве судов, побывавших в иностранных портах, и общем контингенте моряков. В 40 году - 11 судов и 440 моряков, в 41 - 28 кораблей и 1120 человек экипажа, в 42 - уже 53 судна и 2385 человек, в 43 - 64 корабля, 3200 человек, наконец, за первое полугодие 44 года в иностранных портах побывало 152 советских корабля и 6840 моряков.
Владимир Тольц: Что кораблей больше - это естественно, ведь существовали отношения с союзниками, поставки по ленд-лизу, военные перевозки. Вы хотите сказать, Оля, что рост непропорциональный? Число беглецов с 41 года, с начала войны, составляло единицы, 4-6 человек за год, тогда как общее число моряков, прошедших через иностранные порты, выросло вшестеро.
Ольга Эдельман: Ну да, соотношение непропорциональное. И более того, 4 беглеца на 3 тысячи членов команды - это ничтожный процент, это, в сущности, не повод для беспокойства на государственном уровне. Тем более в годы войны, когда на полях сражений гибли сотни тысяч и многие тысячи числились пропавшими без вести.
Владимир Тольц: А тут беспокоятся о трех десятках беженцев. Отсюда и видно, как преувеличенно советские лидеры относились к тому, "что о нас подумают на Западе". В сущности, это был их миф, их специфическая тревога. Которую, кстати, на Западе научились неплохо использовать. Это был сильный рычаг давления на советский режим.
Ольга Эдельман: Вы знаете, я размышляю еще о других цифрах, названных Меркуловым - о числе моряков, которых не пустили за границу. Полтысячи моряков отстранили от загранплаваний как "не внушающих политического доверия", еще полтысячи не получили необходимых документов (впрочем, может быть это одни и те же люди?). Можно, конечно, говорить, что если бы их пустили, они бы все сбежали, и единицы дезертиров - это показатель качества работы органов НКГБ. Но гораздо вероятнее, что все эти люди оказались обиженными, сама власть превращала их в своих потенциальных недоброжелателей. Вообще, глядя на эти цифры, я не задаюсь вопросом, почему люди бежали. Скорее, непонятно, почему их бежало так мало?
Владимир Тольц: Вот об этом давайте спросим гостя нашей передачи историка Бориса Соколова. Действительно, Борис, это ведь весьма скромный процент, в чем тут дело?
Борис Соколов: Во-первых, бежать все-таки было не так просто. Надо учитывать, что за ними был надзор и на берегу, и на корабле. Кроме того, люди бежали чаще всего, не зная языка, в незнакомую страну. Не каждый на это решится сразу. Но то, что бежали, и хотя бы десятки человек – это тревожило руководство прежде всего с точки зрения, что это влияло на престиж Советского Союза за границей. Значит, получается, что люди бегут из социалистического рая, они предпочитают капиталистические страны, в которые они прибывали. Это был удар по советской пропаганде. Тем более это люди, которым фронт не грозил, они имели достаточно высокооплачиваемую, достаточно хорошую работу. Моряки загранплавания – это была относительно привилегированная работа. Если такие люди бегут – это негативно влияло на образ Советского Союза, поэтому это и беспокоило руководство. Потому что об этих побегах становилось известно и в странах-союзниках, и в нейтральных странах.
НКГБ СССР считает необходимым:
1. Восстановить на судах загранплавания институт пом. политов или ввести на этих судах должность освобожденного секретаря парторганизации, вменив ему в обязанность проводить политическую работу среди моряков, особенно в период пребывания их в иностранных портах. Обязать Крайком ВКП(б) Приморского края подобрать для этой цели опытных политработников.
2. Обязать посольства и консульства в США, Канаде и Англии специально заниматься прибывающими в иностранные порты советскими моряками, осуществлять заботу об их размещении, культурном обслуживании, времяпровождении и т.п.
В портах: Портланд, Сиэтль, Ванкувер, Филадельфия, Бостон, Нью-Кастль, Гулль, Лидс, где нет консульских аппаратов СССР - иметь консульских агентов, вменив им в обязанность обслуживать советские суда и осуществлять заботу о советских моряках во время их пребывания в портах.
3. Обязать Наркомморфлот, посольства в США, Канаде, Англии и руководство Закупочной комиссии в Америке, компактно размещать экипажи советских судов за границей (особенно ожидающих назначения на новые суда или окончания ремонта) и организовать для них занятия (тех. минимум, военную подготовку, политбеседы, лекции, изучение иностранных языков, экскурсии и т.д.), с тем, чтобы в основном заполнить их рабочий день, а также по возможности использовать их на ремонте своих судов.
С этой же целью иметь в портах, посещаемых советскими судами, специальных работников Наркомморфлота по кадрам, которые под руководством консульских аппаратов осуществляли бы практически эти мероприятия.
Считать необходимым, чтобы консульские аппараты предупреждали экипажи судов против завязывания связей с известными им профашистскими и подозрительными лицами.
4. Обязать капитанов судов строго соблюдать порядок отпуска в город только группами не менее 2-3 человек.
5. Поставить вопрос перед американскими и британскими властями о принятии действенных мер в отношении фашистских и белогвардейских элементов, ведущих вражескую работу среди советских моряков.
6. Войти с представлением в Правительства США, Англии и Канады о принудительном возвращении на советские суда всех дезертировавших с них моряков, как это установлено в отношении моряков, дезертировавших с английских судов.
Ольга Эдельман: А что с теми, кто остался за границей, потом было? Их выдали Советскому Союзу? Это вопрос к Борису Соколову.
Борис Соколов: Нет, навряд ли. Я не думаю, что их выдавали Советскому Союзу, скорее всего они там и оседали. Но это были единицы людей. Это же единицы были там. Это же не миллионы советских граждан, которые оказались в Европе в результате войны, в результате перемещения с оккупированных территорий, возврата которых действительно Сталин потребовал в Ялте и получил гарантию, что они будут возвращены. Эти моряки до всякой Ялты сбежали – это 44 год. Они ни под какие конвенции не попадали и там не было такого, чтобы была выдача.
Ольга Эдельман: То есть они могли просто остаться?
Борис Соколов: Они могли просто остаться, как-то натурализоваться, устроиться, может быть развестись с семьей. Может быть кто-нибудь из ни даже до сих пор жив, но тогда уже должен быть в мафусаиловом возрасте.
Владимир Тольц: Перечень мер, которые предлагал Меркулов, тоже очень характерный. Во-первых, конечно же, никогда и ни за что представители советской верхушки не скажут вслух, что бегут-то люди не от хорошей жизни. Там, конечно случались разные истории, не все дезертиры бежали по политическим мотивам. Притеснения непосредственного начальства, бытовые ссоры, наконец, то, что в СССР называли "аморальным поведением". Ну, понятно же, что моряков в заграничном порту тянуло-то все-таки не на политзанятия, были гораздо более сильные соблазны.
Ольга Эдельман: Но в целом, за любыми другими мотивами и поводами, все же просматривается не только желание остаться за границей, потому что там живется лучше, но и сказочное такое представление о прелестях "заграницы", преувеличенное, наивное.
Владимир Тольц: Совершенно верно. И во-вторых. Обратите внимание на манеру, привычку советского руководства, чинов госбезопасности, обращаться со своими гражданами как с детьми несмышлеными. Которых надо опекать, ограждать от дурных влияний, занимать чем-то, а не то набедокурят.
Ольга Эдельман: Возвращаясь к цифрам. Смотрите, какое количество сотрудников Меркулов предлагает занять надзором за моряками. И создать институт помполитов, и обязать сотрудников посольств и консульств. Это все ради 4-6 возможных беглецов в год. А ведь война, между прочим, большая часть здорового мужского населения на фронте. Откуда в стране ресурсы людей, из кого создавать всех этих помполитов?
Владимир Тольц: Проверенных, к тому же, и заслуживающих политического доверия. Да и полтысячи не допущенных к загранплаваниям моряков - тоже в общем-то большая роскошь для 44 года. Но вот еще, в-третьих. У Меркулова довольно фантастические представления о западных условиях, раз он предлагает "поставить вопрос перед американскими и британскими властями о принятии действенных мер в отношении фашистских и белогвардейских элементов". Советские вожди, не доверявшие западу и боявшиеся его, тоже представляли его себе, ну, скажем так, не вполне адекватно.
Ольга Эдельман: Сегодня мы говорим о том, как в 1944 году советское руководство забеспокоилось: участились случаи дезертирства советских моряков в заграничных портах. Впрочем, число беглецов на самом деле было ничтожно по сравнению с общей численностью экипажей, побывавших за границей.
Владимир Тольц: Мы, Оля, все обсуждали докладную записку наркома госбезопасности Меркулова. Давайте посмотрим, а что это были за люди?
Справка на Филонова Бориса Васильевича
Филонов, 1924 года рождения, русский, член ВЛКСМ. Кочегар Черноморского пароходства. Был направлен на перегон флота и назначен матросом 2-го класса на вновь принятый пароход "Генерал Черняховский".
Пароход "Генерал Черняховский" следовал из Штеттина в Черное море через Плимут, где имел стоянку. 2 мая 1946 г. Филонов в порту Плимут был отпущен на берег и в положенное ему время на судно не возвратился. 4 мая полиция сообщила, что Филонов был арестован в метро г. Лондона и 6 мая будет доставлен на судно. Полиция Филонова на судно не доставила. После вторичного запроса капитана о возвращении Филонова на судно представитель полиции заявил, что Филонов отказывается вернуться на судно и решил покончить с собой, о чем оставил на судне записку. При осмотре личных вещей Филонова была обнаружена записка следующего содержания: "На судно я больше не вернусь и прибыл в Англию с намерением остаться в Англии".
Отец Филонова, в прошлом бывший крупный судовладелец на Волге, бежал из Советского Союза и сейчас находится в Англии. Мать Филонова англичанка, при бегстве из Союза в Англию по дороге умерла.
[Приписка:] Своим рапортом капитан парохода "Генерал Черняховский" донес, что 7 мая в 15 часов 30 минут полиция доставила Филонова на борт судна, где Филонов был заключен в карцер. 19 мая, выйдя из пролива Дарданеллы, находясь три мили к порту от острова Мармора (Мраморное море) в 21 час 20 минут Филонов из карцера бежал и видимо выбросился за борт. Было решено повернуть судно на обратный курс для производства розыска. Приблизительно через 20 минут были услышаны крики о спасении, повернув судно на крики, последние усиливались, последний крик был близко от судна, похоже было, что человек захлебывается. На розыски была спущена шлюпка. Розыски результатов не дали. Предполагают, что Филонов утонул.
Ольга Эдельман: Здесь, наверное, существенно, что у Филонова отец был в Англии, и мать англичанка. Наверное, он рассчитывал найти родственников. Другой беглец, машинист Гаврилов, успел приобрести друзей среди союзников.
Справка на Гаврилова Тимофея Евстратовича.
Гаврилов, 1918 года рождения, уроженец Калининской области ... В 1935 году окончил школу машинистов Балтийского пароходства. С 1935 по 1938 год плавал машинистом и 3-м механиком парохода "Восток" в Ленинграде, а затем в Одессе; с 1938 по 1945 год служил в Красной Армии. Последние три года служил в 15-й авиабазе на перегоночной трассе самолетов Уэллен-Красноярск сержантом. По специальности механик по приборам.
В октябре 1945 года после демобилизации из Красной Армии поступил на службу в Дальневосточное пароходство ... 22 апреля 1946 года перед назначением Гаврилова на должность машиниста танкера "Эльбрус" Дальневосточного пароходства, был проверен Водным отделом МГБ, который никаким компрометирующим материалом на него не располагал. Характеристика о работе Гаврилова на пароходе "Плеханов" - положительная.
14 мая 1946 года во время стоянки танкера "Эльбрус" в американском порту Лонг-Бич, Гаврилов дезертировал при следующих обстоятельствах: будучи отпущенным в составе группы моряков на берег в порт Лонг-Бич, самовольно вместе с частью моряков выехал из Логн-Бича в Лос-Анжелос (за 35 миль), где отстав от группы, скрылся.
Установлено, что Гаврилов, отстав от группы моряков, зашел в один магазин, где через его владельца пытался связаться с губернатором или его помощником. Владелец магазина, желая помочь Гаврилову, связался по телефону с консулом Тумановым. Гаврилов, поняв, что разговор идет с консулом, который предложил передать трубку Гаврилову, написал "говорить нельзя" и испугавший последствий, выбежал из магазина.
При досмотре личных вещей Гаврилова обнаружен один нью-йоркский адрес с указанием номера почтового ящика, отпечатанный на машинке английским шрифтом. По заявлениям членов команды, Гаврилов рассказывал им, что служа в Красной Армии, обслуживал в качестве авиатехника авиатрассу американских самолетов, где общался с американцами.
Отец, мать и сестра Гаврилова проживали в Ленинграде, умерли во время блокады, брат убит на фронте. Больше родственников не имеет.
Ольга Эдельман: По сходной схеме - заручиться чьей-то поддержкой в стране, куда собирался бежать, - поступил капитан парохода "Тобол" Мстислав Гергилевич. Он в июне 44 года остался в Ванкувере, а в СССР его за это заочно осудили к высшей мере. На Гергилевича, поляка, уроженца Феодосии, в 42 году поступил донос, что он политически неблагонадежен. Он был снят с должности капитана теплохода "Маяковский", который тогда находился у берегов Ирана, отстранен от заграничных плаваний. Затем, как сказано в справке о нем, "в связи с прибытием в декабре 1942 года на теплоходе "Маяковский" в порт Владивосток лиц, подавших в свое время заявление о политической неблагонадежности Гергилевича, органами НКГБ вновь было произведено расследование", и в результате, как ни странно, Гергилевич был оправдан и ему разрешили заграничные плавания.
Владимир Тольц: То есть с запозданием, но выяснилось, что его оклеветали члены его команды.
Ольга Эдельман: Есть еще указания, что жена Гергилевича была репрессирована, осталось двое детей, 5 и 7 лет. Но неясно, когда это случилось. Как бы то ни было, после бегства Гергилевича было установлено, что уже будучи капитаном парохода "Тобол", он критиковал служебные инструкции, говорил, что инструкция о поведения советских моряков за границей их унижает в глазах иностранцев, "Иронически и с насмешкой относился к соцсоревнованию и ударничеству и запрещал таковые проводить на судне. Стенную печать считал склокой и ненужным мероприятием на корабле".
Владимир Тольц: Ну да, власти со свойственной им показной наивностью делали вид, что все беды от недостатков "общественно-массовой работы на судне". Но вот что интересно: когда Гергилевич успел приобрести связи в Ванкувере?
Ольга Эдельман: Он и его экипаж в Ванкувере посещали пивные, бары, клубы, где бывали русские эмигранты, моряки бывали даже у них в гостях. Был даже случай, когда один из членов команды взял у эмигрантов письма для нелегальной передачи в СССР.
Владимир Тольц: Смотрите, все эти истории как бы укладываются в схемы советских идеологов: нарушения дисциплины, недостатки политработы, родственники за границей, связи с врагами советской власти приводят к измене родине - ведь так трактовалось бегство за рубеж. Но вот еще один случай, где ничего такого не скажешь.
Справка на Федонюка Виктора Клементьевича, помощника капитана теплохода "Дмитрий Лаптев".
Федонюк, 1914 года рождения, уроженец г. Владивостока, украинец, член ВКП(б) с 1939 года, в ВЛКСМ состоял с 1932 года.
С 1929 по 1936 года Федонюк плавал на судах морского флота учеником и матросом, с 1936 по 1942 год служил в Черноморском Военном флоте. Участник защиты г. Керчи, в качестве командира взвода и командира группы разведчиков. В 1942 году после ранения демобилизован и возвратился во Владивосток.
В 1942 году работал инструктором Политотдела Дальневосточного пароходства, после ликвидации Политотдела плавал 4-м пом[ощником] капитана парохода "А.Суворов" ...
В 1944 году Федонюк был отведен от загранплавания Водным Отделом НКГБ, после чего работал матросом и младшим пом. капитана на судах каботажного плавания, при отходе их в загранрейсы снимался и переводился на каботажные суда, на этой почве в 1944 году пытался покончить жизнь самоубийством - путем отравления.
В 1945 году Федонюк был направлен в арктический рейс без захода в загранпорты, прошел до Архангельска ... В декабре 1945 г. при выходе из Мурманска в Гданьск, Федонюк был завизирован Водным отделом МГБ Мурманского бассейна. Во время пребывания в Штеттине Федонюк отличался плохой дисциплинированностью и склонностью к панибратству с экипажем, чем подорвал свой авторитет как 3-й помощник капитана. Бывший зам. нач. по кадрам Морагентства в Штеттине т. Ульшин был предупрежден о недостойном поведении Федонюка и необходимости срочного откомандирования его в Союз. Несмотря на это, т. Ельшин выдал путевку Федонюку на пароход "Дмитрий Лаптев", следующий из Штеттина в Одессу через Гибралтар.
4 апреля 1946 г. в порту Гибралтар ... Федонюк, будучи отпущен на берег до 17 часов, вернулся на судно лишь 5 апреля утром. 6 апреля, пользуясь отсутствием капитана на судне, Федонюк взял рабочую шлюпку под предлогом поездки на близ стоящий пароход "Донец" и отправился на берег. К моменту отхода судна из Гибралтара 9 апреля 1946 г. Федонюк не вернулся.
Отец Федонюка работал боцманом и помощником капитана портовых катеров, умер в 1936 году. Во Владивостоке имеет брата и сестру, в г. Тамани - жену и сына.
Владимир Тольц: История Федонюка - пример тщеты усилий советских партийных идеологов и гебистов. Он же партийный, герой-фронтовик, более того, инструктор Политотдела. Никакая политграмота и партийность не помогли. Конечно же, служебную карьеру этому человеку сломали сами гебисты, запретив (в справке не сказано, почему) ему загранплавания, поставив его в унизительное положение. Из помощника капитана он стал плавать простым матросом, перед загранрейсами его снимали с корабля - кому такое понравится? Вообще многих своих врагов советская власть создавала себе сама.
