Единственный, кто не теребит национальные чувства русского человека, когда сообщает ему с цифрами и фактами в руках, как плохо тот управляется со своей жизнью, – Зюганов. У него есть программное положение, гласящее, что до плачевного состояния Россию довели дерьмократы и прихватизаторы. Не будь, мол, Горбачёва с Ельциным и Гайдара с Чубайсом, деревня Мымрино Орловской области, славная пока что только тем, что в ней появился на свет не кто иной, как он, Геннадий Андреевич Зюганов, давно превзошла бы по уровню и качеству жизни аналогичные населённые пункты Германии.

Все остальные, кто тычет русского человека носом в клетки мировой статистики, которые он делит с нигерийцем, сомалийцем, ангольцем или бурундийцем, делают это с умыслом, от которого попахивает расизмом. Ну, вот почему за материалом для встряски русака они обращаются к Африке, а не куда-нибудь поближе – например, к Молдавии или Украине? Думают, что так до него лучше дойдёт, что он именно русский и, как таковому, ему не подобает столько пить и безобразничать, и так мало жить, как обитателям джунглей и саванн?

Это "не подобает" почти никогда не произносится, но неизменно подразумевается. Потому не подобает, что ты, Иван, не черный и, стало быть, не такой отсталый по природе и по всему. Как ни верти, именно это хотят сказать любители чёрно-белого статистического подхода. В таком случае они должны быть готовыми к тому, что и Африка последует их примеру. Однажды вы узнаете, что некий властитель сомалийских дум обратился со словами укора к своим соплеменникам: им, дескать, не подобает стоять в мировой статистике где-то рядом с Россией, поскольку они не белые и, следовательно, не такие отсталые, как население заснеженных равнин Северного полушария. И выдвинет клич: уйдём как можно дальше от России в мировой статистике, и не вниз, а вверх!

От такого обмена любезностями может быть, как ни странно, и польза. Вдруг у кого-то в России, а потом и в Африке, или в Африке, а потом и в России, проснётся что-то вроде научного интереса. Если они – чёрные, а мы – белые, если у них жарко, а у нас холодно, если они знали колониализм, а мы не знали, если они малограмотные или вовсе неграмотные, а у нас докторов и кандидатов наук – как собак нерезаных, если над нами коммунизм работал почти сто лет, а над ними – десяток-другой, или вовсе не было у них этой гадости, если у нас были лихие девяностые, а у них не было, – если, короче, мы с ними такие разные, а важнейшие показатели их и нашей жизнедеятельности такие близкие – значит, причины в чём-то, что не лежит на поверхности? Или лежит, да не тем боком…

Один из крупнейших либералов прошлого века, например, говоря об африканцах, заключил не мудрствуя, что они просто не хотят жить так, как европейцы, – они не способны к такому тесному общественному сотрудничеству. А на вопрос, почему не хотят и не способны, ответил примерно так, как русская женщина, когда её достанут: почему-почему – потому что кончается на "у"! Так подходят к мысли, что схожесть показателей у очень разных народов может определяться схожестью дефицитов – чем-то, чего одинаково или почти одинаково не хватает и в Африке, и в Латинской Америке, и в Евразии. Скажем, уважения к личности в себе и в другом. Либиховский закон минимума гласит, что урожай зависит не от тех факторов роста, которые в избытке, а от тех, которых недостаёт. Не так ли и у людей? Если у вас есть всё, чтобы совершать подвиги в учёбе и труде, но нет такого невесомого пустяка, как желание, то и останетесь вы, при всех затратах и гоноре, с тем, что имеете. Откуда оно берётся, это желание? И может ли оно возникнуть, если его отродясь не бывало?

Это вопросы не только для политической борьбы, не только для взаимных обвинений власти и оппозиции, не только для того, чтобы к вам отнесли слова: "Кто живёт без печали и гнева, тот не любит отчизны своей", – прежде всего, это вопросы для добросовестного исследования и спокойного размышления.