Канал СТС 20 января покажет церемонию вручения премии "Лавровая ветвь" и закрытия фестиваля документального кино "Артдокфест". По мнению президента фестиваля, режиссера-документалиста Виталия Манского, шокирующий фильм "Милана" Мадины Мустафиной, взявший гран-при на фестивале, нужно показывать на главных российских телеканалах в прайм-тайм.
– Все, Милана, прячься
– Куда прятаться?
– На дерево!
– Как будто она там меня не достанет…
Ничем иным, кроме как прокатившейся по городам России и особо затронувшей столицу послевыборной протестной волной, невозможно объяснить, почему без должного внимания рефлексирующей публики осталась победившая на "Артдокфесте" в декабре прошлого года документальная работа "Милана" Мадины Мустафиной.
Почти часовая работа ученицы кинорежиссера Марины Разбежкиной фиксирует фрагменты совместной жизни семилетней девочки Миланы, ее матери-алкоголички и собутыльников в богом забытом лесу под Карагандой в Казахстане. Символизм места съемок меркнет по сравнению с разворачивающейся у зрителя на глазах "голой" реальностью.
Милана живет в состоянии вечного напряжения и ожидания очередной пьяной выходки агрессивной, отупевшей, неудовлетворенной матери: то, надрывно крича и упорно требуя помощи, вытаскивает ее из петли; то умоляющим, дрожащим голосом пытается сдержать клятвенными обещаниями "больше так не буду" материнскую драчливость. Это вам не сигаревский "Волчок" с трогательными сценами вроде поиска друзей среди похороненных на кладбище. Никаких фильтров – ни сценария, ни проб, ни цветокоррекции.
Камера встречает Милану по пути к "аду в шалаше" вместе с ее подружкой и сопровождает потом повсюду, не вмешиваясь в происходящее – надо заметить, стоически, – даже в те моменты, когда катастрофа, чреватая как минимум потерей главных героев фильма, кажется неминуемой. Кстати, если не главных, то некоторых второстепенных героев сохранить (правда, уже за рамками фильма) не удалось. Например, собачку (ее в середине фильма рядят в женскую одежду, накрасив ногти лаком), как впоследствии выяснилось, съели соседи. Об этом Мадина сообщила следящим за судьбой девочки в "Фейсбуке".
О фильме "Мадина" корреспондент Радио Свобода беседует с Виталием Манским.
– На протяжении всей картины испытываешь тяжелые чувства. От злости (на режиссера) до тревоги (за девочку) и ненависти (к ее матери). Смотришь и мучаешься вопросом: зачем все это показано и как теперь с этим жить?
– Человек по своей природе стремится жить без отрицательных эмоций. Он стремится к комфортному существованию. Однако человек не может развиваться, не разделяя чувства боли. По-моему, ничего не может быть страшнее, чем когда человек приобретает некий иммунитет, становится безразличным к чужой боли. Только люди, ощущающие боль, могут составлять нормальное цивилизованное общество. Эта картина позволяет зрителю сострадать, соучаствовать, сопереживать. Она так построена, что втягивает любого зрителя в судьбу героини.
– Ну, показали нам чужую боль, заставили сопереживать. И что? Может ли подобное "социальное" кино повлиять на решение всех этих проблем?
– Если утилитарно относиться к искусству, ваш вопрос имеет право на существование. Но я полагаю, что здесь совершенно иные задачи… Картина как художественный факт, по сути, оказывает терапевтическое действие. Она совершает над зрителем ту самую операцию по болевому шоку, чтобы как-то зрителя пробудить, чтобы зритель почувствовал свою ответственность за все, что происходит вокруг.
– Есть ли в России общественный запрос на такое "социальное" кино?
– Нет, в нашем обществе подобных запросов нет. У нас же нет настоящего, активного общества. А раз нет активного общества, нет и общественных запросов. Управлять обществом комфортно, когда оно находится в спящем состоянии. Поэтому те, кто занимается "управлением", пытаются общество отвлечь, усыпить его бдительность и отключить его очень важные человеческие чувства.
Единственным средством общения "управляющих" с обществом является телевидение. И телевизор преднамеренно исключает из своей программной политики любые картины, которые возбуждают инициативы – и индивидуального гражданина, и общества как глобального института… По телевидению показывают либо фильмы и сериалы с сопливыми, слезливыми, мелодраматическими сюжетами, либо криминальные страшилки. Поэтому, кстати, такой огромный резонанс вызвала картина "Елена". Впервые за многие годы зрителю предъявили социально заряженный продукт – и общество моментально отреагировало.
На мой взгляд, картина "Милана" (ее показал канал "24ДОК" – если кто-то знает о его существовании) должна была быть показана на первых телеканалах в прайм-тайм. Это государственно значимая картина. Правда, она значима для государства, которого еще у нас нет, которое еще только зарождается, может быть.
– То есть следует таким образом просвещать зрителя?
– Тут нужно определиться в терминах. Речь – о просвещении души. Не о просвещении как познании, а о просвещении как очищении. Понимаете, фильм такой степени простоты и наивности представляет из себя нечто вроде хоум-видео твоей потерянной дочери, внучки, любого члена семьи. Ты смотришь историю своего близкого человека, ты находишься там, внутри. Почему зрители так болезненно реагировали? Потому что они не в силах были наблюдать сцену избиения дочери матерью. Она была так снята, что зритель, находясь в зале, ощущал свою вину за бездействие. В этом, на мой взгляд, одна из функций настоящего документального кино, которое государство практически уничтожает.
– Думаете, чувство вины в данном случае продуктивно? Может быть, как раз оно отталкивает зрителя…
– Я думаю, что это интимный процесс внутреннего самоощущения каждого индивидуального зрителя. Конечно, наше внутреннее самоощущение сильно зависит от того нравственного климата, в котором мы вынуждены существовать. В этих осях координат возможны и такие рецидивы: когда человеку показывают боль близкого, его реакция – не сострадание, а желание удалиться, отстраниться, закрыть глаза или, попросту говоря, переключить канал. Я полагаю, что, к сожалению, уже выросло так называемое поколение "Аншлага", у представителей которого подобного рода жизненные ситуации вызывают желание поскорее вновь погрузиться в сон под названием "веселись, Россия".
* * *
Читайте также: Режиссер Виталий Манский – о фестивале "Артдокфест".
– Все, Милана, прячься
– Куда прятаться?
– На дерево!
– Как будто она там меня не достанет…
Ничем иным, кроме как прокатившейся по городам России и особо затронувшей столицу послевыборной протестной волной, невозможно объяснить, почему без должного внимания рефлексирующей публики осталась победившая на "Артдокфесте" в декабре прошлого года документальная работа "Милана" Мадины Мустафиной.
Почти часовая работа ученицы кинорежиссера Марины Разбежкиной фиксирует фрагменты совместной жизни семилетней девочки Миланы, ее матери-алкоголички и собутыльников в богом забытом лесу под Карагандой в Казахстане. Символизм места съемок меркнет по сравнению с разворачивающейся у зрителя на глазах "голой" реальностью.
Милана живет в состоянии вечного напряжения и ожидания очередной пьяной выходки агрессивной, отупевшей, неудовлетворенной матери: то, надрывно крича и упорно требуя помощи, вытаскивает ее из петли; то умоляющим, дрожащим голосом пытается сдержать клятвенными обещаниями "больше так не буду" материнскую драчливость. Это вам не сигаревский "Волчок" с трогательными сценами вроде поиска друзей среди похороненных на кладбище. Никаких фильтров – ни сценария, ни проб, ни цветокоррекции.
Камера встречает Милану по пути к "аду в шалаше" вместе с ее подружкой и сопровождает потом повсюду, не вмешиваясь в происходящее – надо заметить, стоически, – даже в те моменты, когда катастрофа, чреватая как минимум потерей главных героев фильма, кажется неминуемой. Кстати, если не главных, то некоторых второстепенных героев сохранить (правда, уже за рамками фильма) не удалось. Например, собачку (ее в середине фильма рядят в женскую одежду, накрасив ногти лаком), как впоследствии выяснилось, съели соседи. Об этом Мадина сообщила следящим за судьбой девочки в "Фейсбуке".
О фильме "Мадина" корреспондент Радио Свобода беседует с Виталием Манским.
– На протяжении всей картины испытываешь тяжелые чувства. От злости (на режиссера) до тревоги (за девочку) и ненависти (к ее матери). Смотришь и мучаешься вопросом: зачем все это показано и как теперь с этим жить?
– Человек по своей природе стремится жить без отрицательных эмоций. Он стремится к комфортному существованию. Однако человек не может развиваться, не разделяя чувства боли. По-моему, ничего не может быть страшнее, чем когда человек приобретает некий иммунитет, становится безразличным к чужой боли. Только люди, ощущающие боль, могут составлять нормальное цивилизованное общество. Эта картина позволяет зрителю сострадать, соучаствовать, сопереживать. Она так построена, что втягивает любого зрителя в судьбу героини.
– Ну, показали нам чужую боль, заставили сопереживать. И что? Может ли подобное "социальное" кино повлиять на решение всех этих проблем?
– Если утилитарно относиться к искусству, ваш вопрос имеет право на существование. Но я полагаю, что здесь совершенно иные задачи… Картина как художественный факт, по сути, оказывает терапевтическое действие. Она совершает над зрителем ту самую операцию по болевому шоку, чтобы как-то зрителя пробудить, чтобы зритель почувствовал свою ответственность за все, что происходит вокруг.
– Есть ли в России общественный запрос на такое "социальное" кино?
– Нет, в нашем обществе подобных запросов нет. У нас же нет настоящего, активного общества. А раз нет активного общества, нет и общественных запросов. Управлять обществом комфортно, когда оно находится в спящем состоянии. Поэтому те, кто занимается "управлением", пытаются общество отвлечь, усыпить его бдительность и отключить его очень важные человеческие чувства.
Единственным средством общения "управляющих" с обществом является телевидение. И телевизор преднамеренно исключает из своей программной политики любые картины, которые возбуждают инициативы – и индивидуального гражданина, и общества как глобального института… По телевидению показывают либо фильмы и сериалы с сопливыми, слезливыми, мелодраматическими сюжетами, либо криминальные страшилки. Поэтому, кстати, такой огромный резонанс вызвала картина "Елена". Впервые за многие годы зрителю предъявили социально заряженный продукт – и общество моментально отреагировало.
На мой взгляд, картина "Милана" (ее показал канал "24ДОК" – если кто-то знает о его существовании) должна была быть показана на первых телеканалах в прайм-тайм. Это государственно значимая картина. Правда, она значима для государства, которого еще у нас нет, которое еще только зарождается, может быть.
– То есть следует таким образом просвещать зрителя?
– Тут нужно определиться в терминах. Речь – о просвещении души. Не о просвещении как познании, а о просвещении как очищении. Понимаете, фильм такой степени простоты и наивности представляет из себя нечто вроде хоум-видео твоей потерянной дочери, внучки, любого члена семьи. Ты смотришь историю своего близкого человека, ты находишься там, внутри. Почему зрители так болезненно реагировали? Потому что они не в силах были наблюдать сцену избиения дочери матерью. Она была так снята, что зритель, находясь в зале, ощущал свою вину за бездействие. В этом, на мой взгляд, одна из функций настоящего документального кино, которое государство практически уничтожает.
– Думаете, чувство вины в данном случае продуктивно? Может быть, как раз оно отталкивает зрителя…
– Я думаю, что это интимный процесс внутреннего самоощущения каждого индивидуального зрителя. Конечно, наше внутреннее самоощущение сильно зависит от того нравственного климата, в котором мы вынуждены существовать. В этих осях координат возможны и такие рецидивы: когда человеку показывают боль близкого, его реакция – не сострадание, а желание удалиться, отстраниться, закрыть глаза или, попросту говоря, переключить канал. Я полагаю, что, к сожалению, уже выросло так называемое поколение "Аншлага", у представителей которого подобного рода жизненные ситуации вызывают желание поскорее вновь погрузиться в сон под названием "веселись, Россия".
* * *
Читайте также: Режиссер Виталий Манский – о фестивале "Артдокфест".
