Александр Генис: В последнем этом году выпуске ''Американского часа'', по традиции, мы назовем книгу года. Но на этот раз мы одолжим у Марины Ефимовой ее рубрику, чтобы поговорить об авторе, который так много сделал для американской литературы в России. К тому же он был моим другом. Я говорю о замечательном переводчике Владимире Харитонове, чей сборник ''Зарубежные дела'', через год после смерти автора, вышел недавно в свет, положив начало новой книжной серии ''Мастера художественного перевода''.
Я дружил с Харионовым 20 лет, и все эти годы не переставал поражаться его эрудиции. По профессии и призванию он был энциклопедистом. Представляете, что в голове у человека, который исправляет энциклопедии? Мы с ним составляли хорошую пару: я хотел все знать, он - знал. Например, про кремлевские звезды, или о погребальном обряде староверов. Но больше всего я любил слушать его рассказы про великих предшественников. Однажды мы всю ночь просидели с ним на даче, обсуждая гениального Франковского.
Харитонов владел языковым тактом, абсолютным, как слух скрипача. Его переводы говорят по-русски, не позволяя нам забыть об иностранном оригинале. И все же, читая Харитонова, я никогда не перевожу слова или шутки обратно на английский. Володина работа звучит по-русски органично, ибо он переводил не только смысл, но и звук. В поисках уникального, как пульс, ритма Харитонов прислушивался к автору и умел сохранить чужой голос на своей странице. Такое внимание лестно для автора, бесценно для читателя и уже слишком редко встречается. Тем важнее сохранить опыты Владимира Харитонова, собранные в изящный том, который я смело назову книгой года.
Сегодня я пригласил в студию поэта и переводчика Владимира Гандельсмана, чтобы обсудить с ним работу коллеги.
Владимир Гандельсман: ''Современного американского философа Роберта Брандома спросили, чего он боится больше всего на свете. Он ответил: прекращения разговора'', - так начинает одну из своих книг философ и писатель Александр Пятигорский. Его книга называется ''Непрекращаемый разговор''. Я вспомнил это название в связи с нашим непрекращающимся разговором. Радио – это по определению разговор, который не прерывается. Но в сегодняшнем, частном случае – это разговор, который у нас с Вами, Саша, длится не первый год, - он посвящен художественному переводу. По-моему, у нас нет основания бояться прекращения этого разговора.
Владимир Гандельсман: Конечно. Дело еще и в том, что помимо глобальной проблемы есть проблема частная, индивидуальная. Говорю это как человек, пишущий что-то своё и в то же время иногда практикующий перевод. Разница в том, что то, что ты пишешь сам, рано или поздно заканчивается, вещь завершена. Либо отброшена как неудача. А перевод не может быть завершен – сколько бы раз ты к нему ни возвращался, ты видишь возможности улучшения. Прервать эту работу можно только насильственным образом. Есть и объективная причина бесконечного разговора. Твою вещь никто, кроме тебя, не напишет. А перевод… Пройдет некоторое время – и появится другой, лучше прежнего.
Александр Генис: Говорят, что перевод той или иной вещи обновляется примерно каждые 50 лет…
Владимир Гандельсман: Есть, конечно, исключения. Переводы Жуковского или Гнедича живут 200 лет и особой конкуренции не видно.
Александр Генис: Это потому, что на Гомера никто не взошел, хотя Вересаев перевел ''Одиссею'' заново.
Владимир Гандельсман: И все-таки конкуренцию вряд ли он составил Жуковскому и Гнедичу. Выдающихся переводчиков, которым ждать и ждать соперников — довольно много, к счастью. Чего стоят недавно ушедшие Соломон Апт или Наталья Трауберг. Их Гессе, Манн, Музиль, Кафка, Вудхауз, Честертон, - это надолго, я думаю.
Александр Генис: В России переводчик (как и поэт) в советское время был больше, чем переводчик. Не по своему хотению, но по причине цензуры. Как всем известно, переводы появлялись не от хорошей жизни. Абсурд, но зачастую мы учились русскому языку не по книгам русскоязычных авторов, но по переводам. Довлатов говорил, что лучше всех по-русски пишет Райт-Ковалева.
Владимир Гандельсман: И не только русскому языку учились, но и литературе, глубине проникновения в художественную суть произведения. Особенно, когда мы стали читать какие-то вещи в оригинале и смогли сравнить. То есть это замечательные достижения в области русского языка, не просто перевод. Вообще-то переводчик не должен стремиться к тому, чтобы написать лучше автора. Это как будто и невозможно, хотя, как мне кажется, случалось. У названных переводчиков, у той же Райт-Ковалёвой, например. Переводчик должен стремиться к максимальному приближению.
Александр Генис: И все-таки это не только ассимптотическое приближение, не только знание (языка, техники), но и творчество, но и вдохновение.
Владимир Гандельсман: Безусловно. Каждый переводчик знает чувство бессилия, когда ну невозможно устранить лексические несоответствия в языках, невозможно восстановить просодию оригинала. Тогда необходимо сверх-усилие. Можно назвать это и вдохновением, почему бы и нет? Оно может проявиться не только в большом, но и в, казалось бы, незначительном. Знаменитый рассказ Сэлинджера называется ''A perfect day for bananafish'', но насколько лучше ''Хорошо ловится рыбка-бананка''!
Александр Генис: Это настолько уже органично, что я не могу представить себе по другому.
Владимир Гандельсман: Замечательно! Рассказ Владимира Набокова называется ''Signs and Simbols'', Владимир Харитонов переводит как ''Условные знаки'', и это хорошо, лучше, чем ''Знаки и символы''. Но тут уж мы перешли к герою и поводу сегодняшней беседы. Харитонов был выдающимся мастером, блестящим переводчиком. В книгу вошли переводы из Томаса Вулфа, Фицджеральда, Сарояна, Ивлина Во. Вы сказали, что дружили с этим человеком. Что главное, на ваш взгляд, из того, что он сделал?
Александр Генис: Я думаю, главная из всех заслуг Харитонова перед отечественной словесностью — Сол Беллоу. Последний и самый русский из всех американцев, он явился в Россию своим ''Герцогом'' в Володином переводе. Надеюсь, об этом не забудет следующее поколение читателей, когда оно научится любить эту мудрую прозу.
Владимир Гандельсман: Харитонов вел переводческие семинары в Литературном институте. Одна переводчица, Анна Полибина, одна из учениц Виктора Голышева....
Александр Генис: ...другого замечательного переводчика...
Владимир Гандельсман: ... пишет: ''Сол Беллоу, Грэм Грин, Ивлин Во, Томас Вулф, проницательный Фитцджералд, остроязыкая и весёлая Мюриэл Спарк… Почти вся стилистическая гамма, к которой незримо приобщали нас мастера. В институте я застала несколько фрагментов семинаров Харитонова. Было нескучно: умозрительный лирический герой переводчика Харитонова был очень деликатный, с филигранным слогом в устах и милыми манерами''.
Александр Генис: Он казался питомцем своих любимых авторов. Ему шел плед, легкая лень, самоирония — манеры джентльмена-ученого, только вместо трубки проклятая ''Прима''.
Владимир Гандельсман: В унисон с Вами и Анной Полибиной пишет Юрий Архипов, друг Харитонова:
Александр Генис: И тоже замечательный переводчик с немецкого.
Владимир Гандельсман: И на немецкий, кстати. ''Думается, не случайным было это пристрастие Владимира Харитонова к английскому восемнадцатому веку - веку леди и джентльменов. Наш переводчик, сын обыкновенных советских родителей, и сам был - вот чудо-то! - джентльменом во всем. Прямо-таки лордом старинных времен - по искрометному остроумию, шарму, владению мгновенным и метким словом. Как истинными леди были его предшественницы и наставницы - Трауберг, Райт-Ковалёва''. Вы знаете, таким людям сам Бог велел заниматься переводом, искусством, где надо быть джентльменом, как бы пропуская вперед автора, надо уметь не выставлять себя напоказ. Здесь необходима, я бы сказал, творческая скромность.
Александр Генис: Володин сборник я снял с полки дареных книг, где осиротевших томов становится все больше. Только под этой обложкой могли собраться барочно-изысканный Томас Вулф, приподнятый Фитцджеральд, циничный Ивлин Во, мягкий Сароян. Действительно, чтобы каждый автор остался собой, переводчику надо исчезнуть. Принеся в жертву индивидуальность, он выбирает перо по чужой руке., а не по своей. Но это не значит, что у хорошего переводчика нет своего стиля. Это и позволяет выпустить книгу Мастера перевода, потому что она объединена стилем переводчика, и этот стиль - вкус да мера.
Владимир Гандельсман: Добавлю два слова о стиле. Вы упомянули Сарояна, а я недавно читал эту книгу и вспомнил, что в книге переводов Харитонова есть автобиографическая проза Сарояна, который пишет о том, как юношей приехал из Калифорнии в Нью-Йорк и работал на почте. И вот он впервые в жизни он увидел снег.
''Я сказал нашему рассыльному:
- Вот это стиль, Пит, настоящий стиль, я ничего подобного не видел, и если когда-нибудь я научусь писать так, как идёт этот снег, то я добьюсь и славы, и богатства.
- Ты про это помалкивай, - заметил Питер Бофлер, - не то упекут в центральную психушку''.
Я думаю, рассыльный, сам того не зная, высоко оценил открытие Сарояна. А мы, заканчивая разговор о замечательном человеке Владимире Харитонове, процитируем заключительные слова из вступительной статьи Виктора Голышева: ''Когда о переводчике хотят сказать хорошо, говорят ''мастер''. Сказать так о Харитонове – мало. Он был артистом''.
