Александр Генис: В эфире – февральский выпуск ''Нью-йоркского Альманаха'', в котором мы с Соломоном Волковым рассказываем о новостях культурно-политической жизни, какими они видятся из Нью-Йорка.
Западные интеллектуалы и восточные правозащитники
Мне хотелось бы начать наш сегодняшний выпуск с политики. В Нью-Йорке состоялись ряд мероприятий в поддержку белорусской оппозиции. В них участвовали очень известные в Нью-Йорке люди. Труппу оппозиционного белорусского театра приветствовали прославленные драматурги Том Стоппард и Тони Кушнер. В демонстрациях возле Белорусской миссии в ООН участвовали не менее знаменитые романисты – Доктору и Дон де Лилло.
Все это, Соломон, мне живо напоминает сцены Холодной войны,
Соломон Волков: Да, разумеется, и мне кажется, что американские интеллектуалы как, впрочем, и европейские, в особенности, французские, конечно, всегда находятся в поисках дела, за которое можно было бы вступиться, личностей, которые подвергаются где-то преследованию. Потому что, во-первых, это в крови интеллектуалов - защищать людей, которых где-то преследуют, а, во-вторых, добавим, это также дает и неплохой повод для того, чтобы лишний раз засветиться на публике.
Александр Генис: Я не думаю, что таким знаменитым людям как Стоппард нужна подобного рода реклама. Мне кажется, дело в другом - дело в традиции.
Соломон Волков: И в темпераменте.
Александр Генис: Конечно, в личном темпераменте и в национальной и общественной традиции Запада, где защищают свободу слова и демократию. Ведь эти все понятия очень болезненны для людей интеллектуальной профессии, и уже установилась такая традиция, где западные люди, западные интеллектуалы, западные звезды борются за свободу против тоталитарных режимов. Этой традиции много лет. И вот теперь все возвращается. Происходит как бы примерка новой Холодной войны.
Соломон Волков: Да, но согласитесь, что, скажем, актеры часто принимают участие во всяких благородных акциях для того, чтобы утвердить свою серьезность, подчеркнуть, что они не просто какие-то такие легкомысленные актеришки, которые заинтересованы только в том, как бы побольше денег оторвать или на каком-нибудь рекламном приеме засветиться, а что они участвуют в общественной жизни.
Александр Генис: Я не настолько циничен в этом отношении. Дело в том, что люди, когда у них появляется гигантская власть, а слава это власть, они чувствуют ответственность. Вот, например, сегодня в ''Нью-Йорк Таймс'' была статья о Боно, который очень много сделал для Африки. Он просто почувствовал, что должен использовать эту власть. Ведь очень трудно владеть властью и не пользоваться ею, это естественное решение. Но есть один аспект во всей это проблеме, который тесно связан с нашей с вами жизнью в Нью-Йорке. Вы помните, когда мы приехали сюда, вся интеллигенция в Нью-Йорке, да и во всей Америке, была крайне левой. Потом это изменилось и на наших глазах интеллигенция стала бороться за права советских диссидентов, за освобождение Восточной Европы. Помните, как это происходило?
Соломон Волков: Да, конечно, и мы наблюдали это с вами на примере Бродского, который принимал во всем этом чрезвычайно активное участие. Он беспокоился, конечно, о судьбах своих друзей, но его также волновали и проблемы целых стран. Я помню, как болезненно Бродский принял два события - введение военного режима в Польше и советское вторжение в Афганистан. Он просто в одном и в другом случае буквально заболел, он мог говорить только об этом, и он очень много сделал для того, чтобы и в одном, и в другом случае как бы перетащить на свою сторону своих приятелей из числа левонастроенной нью-йоркской интеллигенции.
Александр Генис: В первую очередь, Сюзан Зонтаг, которая была самым влиятельным нью-йоркским интеллектуалом.
Соломон Волков: И у которой были в этом смысле позиции совсем несхожие с Бродским, она только постепенно к ним пришла, и всегда признавала, что Бродский был тем человеком, который заставил ее изменить свои позиции. И я никогда не забуду этого знаменитого собрания в Таун-Холле в Нью-Йорке в поддержку ''Солидарности'' в Польше, на котором выступала Сюзан Зонтаг - это была абсолютная сенсация, появление Зонтаг вот на такого рода митинге. И это произошло, конечно же, благодаря Бродскому.
(Музыка)
''Книжная полка'' - биография Жаклин Онассис
Александр Генис: Наша ''Книжная полка''. Сегодня на ней книга про женщину, которая сыграла важную роль и в жизни Америки, и в вашей судьбе, не так ли, Соломон?
Соломон Волков: Да, это Жаклин Онассис, человек абсолютно мифологический в Америке, человек, буквально каждый час жизни которого так или иначе попадал под журналистский или писательский микроскоп. И для меня даже странно, что так долго ждали люди, чтобы выпустить книгу о ее деятельности в качестве редактора в книжном деле, в книжных издательствах. А она проработала в них без малого 19 лет.
Соломон Волков: Ей просто скучно стало жить. Она привыкла быть в центре событий, а финансово, после брака с Онассисом, она тоже была обеспечена, ей просто хотелось себя занять. И вот она в возрасте 46 лет, это был 1975 год, овдовев уже после Онассиса, пошла в издательство. Сначала она была в издательстве ''Viking'', потом она оттуда, когда там опубликовали книгу, связанную с Кеннеди, против чего она возражала, она перешла в другое издательство - ''Doubleday''. Все на нее, конечно, глазели поначалу, а она старалась был настоящим, что называется, бойцом издательского фронта, не выделяться. Она выпустила довольно больше количество книг за все эти годы. В основном это были книги, как здесь называется, ''для кофейных столиков'' - большие красивые альбомы, в которых она понимала толк. Но также она выпустила и сделала бестселлером книгу Родзинского о Николае Втором. Пожалуй, что основное ее дарование было в том, что в России теперь называется маркетингом - она знала, как позиционировать книгу, она знала, как книгу раскрутить. Майкла Джексона она уговорила написать автобиографическую книгу, изрядно с ней помучилась, но, в итоге, тоже сделала эту книгу бестселлером. Она умела заставить каких-то людей, которые, может быть, с неохотой бы занялись таким делом, раскрыться. И, конечно, когда тебе говорили ,что звонит Жаклин Онассис, то ты совершенно по-другому прислушивался к этому делу.
Александр Генис: Это и с вами произошло.
Соломон Волков: Да, это была очень смешная история, потому что моя жена Марианна, подняв как-то телефонную трубку, бросила ее тут же и сказала мне с возмущением: ''Нет, ты подумай, только что мне позвонил кто-то и сказал, что это Жаклин Онассис. Вот шуточки!''. Телефон опять прозвучал, и это была Жаклин Онассис, которая своим очень мягким, тихим голосом настояла на том, чтобы ей перезвонили, она дала свой телефон, чтобы мы могли убедиться, что это Жаклин Онассис звонит. Она звонила с тем, чтобы убедить меня передать издательству ''Doubleday'', где она тогда работала, права на выпущенную до этого в твердом переплете в другом издательстве книгу моих разговоров с великим американским балетмейстером русского происхождения Джорджем Баланчиным. И, в итоге, в мягком переплете эта книжка вышла в системе ''Doubleday''. Очень много сделала для этого Жаклин Онассис, и когда книга, наконец, вышла, она мне с облегчением написала, что теперь эта книга будет в печати навечно. Книга, действительно, находится до сих пор в печати.
Александр Генис: Соломон, как было с ней работать?
Соломон Волков: Вы знаете, она была подчеркнуто не властная женщина, она предпочитала слушать. Она звонила мне иногда и просила меня рассказывать ей о тех или иных фигурах из мира русской культуры, которые ее интересовали в тот момент. Она была настоящая, классическая русофилка.
Александр Генис: А что она любила, интересно?
Соломон Волков: Ну, у нее было много русских друзей, например, Андрей Вознесенский был ее близким другом. И я помню, как она мне позвонила и хотела узнать, действительно ли Сергей Есенин такой знаменитый поэт. Потому что другой ее русский друг, Рудольф Нуриев, сказал ей ,что самый знаменитый русский поэт это Есенин. Есенина она не знала, и мне пришлось объяснять, что Есенин и Вознесенский это как яблоко и апельсин. А в другой раз она мне позвонила с совершенно неожиданным вопросом, чтобы я ей рассказал о Ходасевиче. Дело в том, что она редактировала книгу Нины Берберовой, которая писала о Ходасевиче, который был ее мужем, и тоже попросила, чтобы я ей подробно рассказал о Ходасевиче. Представляете, я рассказывал Жаклин Онассис о Ходасевиче! Странная ситуация. Также с Онассис у меня связана самая большая глупость, которую я сказал в своей жизни, о которой я до сих пор вспоминаю с ужасом. Мы с ней обсуждали политику и она мне пожаловалась на Росса Перо, был такой кандидат в президенты от третьей партии. Она говорила, что он заберет голоса у демократов, за которых, конечно же, она болела, будучи вдовой демократического президента. И я ей сказал в виде утешения: ''Да нет, неважно, его же, наверное, убьют''.
Александр Генис: О, Господи, какой кошмар!
Соломон Волков: С той стороны трубки было молчание секунд пять, в течение которых я сообразил, какую жуткую глупость я сморозил. Но дальше она продолжала разговор как не в чем не бывало.
Александр Генис: Соломон, как она несла бремя Кеннеди?
Соломон Волков: Она действительно была очень непретенционзной женщиной, и с ней разговаривать было легко, спокойно и свободно.
(Музыка)
Шостакович и Саша Черный - юбилей опуса
Александр Генис: В нашей рубрике ''Юбилеи'' сегодня мы отметим годовщину не композитора, а его опуса.
Александр Генис: Вы знаете, что именно Саша Черный был любимым поэтом Венедикта Ерофеева, который не раз цитировал его стихи?
Соломон Волков: По-моему, Саша Черный весь расходится на цитаты. И он потрясающий поэт. Во-первых, он очень смешной, потом он очень новаторский. У меня дома есть ''Антология русского стиха'' с точки зрения инновационных моделей, которые предлагают поэты, и вы знаете, там огромное количество стихов Саши Черного - рифмы, строфы, метафоры - он на самом деле был серьезным новатором русской поэзии. И Шостаковича, конечно, привлек в Саше Черном, во-первых, его иронический взгляд на жизнь, можно даже сказать цинический, а, во-вторых, одно стихотворение - ''Потомки'' - которое начинается так:
''Наши предки лезли в клети
И шептались там не раз:
"Туго, братцы...видно, дети
Будут жить вольготней нас".
И это дореволюционное стихотворение в советской ситуации, когда людей из года в год кормили обещанием счастливого будущего, которое вот-вот, за поворотом...
Александр Генис: ''На горизонте'', как тогда говорили.
Соломон Волков: И Хрущев, как известно, пообещал, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Поэтому это стихотворение, конечно же, для Шостаковича было явной сатирой на советские обещания.
Александр Генис: Шостакович, по-моему, главный композитор по иронической музыке, его всегда привлекала именно эта особенность в литературном творчестве.
Соломон Волков: Да, и в Саше Черном он нашел очень родственную себе душу, а Галина Вишневская, для которой этот вокальный цикл для сопрано в сопровождении фортепьяно предназначался, предложила, ''для проходимости'', назвать этот цикл так: ''Сатиры. Картинки прошлого''. Шостакович обрадовался и сказал: ''Да, нужен такой фиговый листок, чтобы прикрыть срамное место''. Но советская власть оказалась очень бдительной и стихотворение, которое было напечатано в сборнике Саши Черного, и, таким образом, как бы было ''залитовано'' и имело право уже на существование, тем не менее, когда пытались этот цикл Галина Вишневская и Ростропович, который ей аккомпанировал, показать по телевидению, им его обрезали, обрезали как раз ту часть, которую нужно было ''прикрыть фиговым листком''. И мы сейчас услышим именно этот номер ''Потомки'' из ''Сатир'' Шостаковича в исполнении Вишневской, за роялем - Мстислав Росторопович.
(Музыка)
После империи - музыка независимости: Латвия
Александр Генис: Нашу передачу завершит очередной эпизод из цикла ''После империи. Музыка независимости''. Соломон, я хотел бы начать этот сегмент с письма слушателя. Вот, что нам пишет Муса из Казани:
''Без высокой культуры человечеству грозит новое одичание, вот почему я с огорчением узнал из вашей передачи, что современное поколение итальянцев уже не так привержено искусству оперы. Наверное, и там высокое искусство вытесняется низкопробной и дешёвой попсой (в разговорах итальянцы это подтверждают). Всё это огорчает меня ещё контексте нашей татарской культуры. До 1983 года в Татарском академическом театре оперы и балета имени Джалиля ежегодно ставили не менее двух новых национальных музыкальных спектаклей. И вот сменилось руководство театра, с тех пор за 27 лет поставлены всего две новые татарские оперы. Высокая культура это всегда дорога вверх и покорение новых вершин, она требует усилий от индивидов и общества, но и приносит радость. Бескультурие и одичание не требуют никаких усилий, просто катишься вниз и всё...''
С этим спросить не приходится. По-моему, это письмо задает вопрос прямо по нашей теме: какова роль музыки вообще, и оперы в особенности, в становлении национального сознания?
Соломон Волков: Очень важная, и у оперы, в особенности, конечно, есть какой-то специальный престиж, при котором появление национальной оперы это важный шаг в осознании нацией своего места в формате мировой культуры.
Александр Генис: Теоретиком этого процесса был Вагнер, который считал, что только так и может государство родиться. Оперный театр, он считал, это и есть настоящий парламент каждой нации. А в каждой советской республике был театр оперы и балета, в каждой советской республике были свои национальные оперы. Какую роль они сыграли в истории музыки, в истории политики?
Соломон Волков: Вы знаете, к сожалению, я многие из этих театров посещал в своих поездках по Советскому Союзу в качестве музыкального критика, и частенько эти театры пустовали. В них только приходили буквально приезжие музыковеды. То есть местная публика туда даже носа не совала. И особенно это было типично для оперных театров Средней Азии, потому что там такого рода традиционные для Европы оперные жанры как-то не привились. Другое дело, скажем, в Латвии, где мы с вами, Саша, жили - там национальные оперы, когда они появлялись (а ведь национальная опера это довольно редкий продукт и не каждый день они появляются), но когда они появлялись, вот я, например, помню оперы такого популярного автора как Арвидс Жилинскис или Маргерс Зариныш, они пользовались большим успехом у публики, ломились туда, на оперы Жилинскиса приезжали автобусы с колхозниками из окрестных сел, билеты всегда были распроданы. С другой стороны, когда я приходил, скажем, на ''Соломею'' Рихарда Штрауса, в зале могло сидеть 10-15 человек.
Александр Генис: Соломон, но если национальные оперы далеко не всегда могли объединить нацию, как этого хотел Вагнер, то музыка, так или иначе, играла огромную роль в формировании этого постимперского сознания, не так ли?
Соломон Волков: Конечно же, и можно это проследить на примере той же самой Латвии, где два таких разных композитора как Раймонд Паулс, с одной стороны, и Петерис Васкс, с другой, сыграли важную роль в становлении этого национального сознания в рамках глобального формата. И должен сказать, что так получилось, что я с обоими из этих композиторов учился в одной и той же музыкальной школе, а именно в музыкальной школе имени Эмиля Дарзиня при Латвийской консерватории. И когда я поступил в эту школу, то Раймонд Паулс уже ее кончал, он был знаменит как классический пианист, великолепный пианист, никто не ожидал, что он пойдет в джаз, хотя он уже увлекался джазом в школе, а в итоге он стал одним из первых джазовых мастеров Латвии и создал свой ансамбль ''Модо'', высокого очень класса коллектив, который прославил латвийский джаз на весь Советский Союз. Я должен сказать, что произведения Паулса воспринимались в известном смысле тогда как западные произведения уже, это была какая-то весточка с Запада, этим он как бы создавал для Латвии имидж не советской страны, и это уже было предварительное создание новой западной идентичности для латышкой музыкальной культуры, в частности, и для латышского культурного облика в целом. В качестве примера я хотел бы показать песню Паулса ''Вернисаж'', сочиненную в 1986 году. От нее веет этим неуловимо западным духом. Там, во-первых, слово ''вернисаж'', которое само по себе не для советской песни, а также упоминается там ''Венеция весной''. Это все веяние откуда-то оттуда.
Соломон Волков: И звучит она в исполнении Лаймы Вайкуле, маскулинной, скорее, певицы, и Валерия Леонтьева, облик которого, скорее, фемининен. А сам Паулс, добавлю я, оказался выдающимся политическим деятелем и был министром культуры в 1989 году, а в дальнейшем и депутатом латвийского Сейма.
(Музыка)
(Музыка)
