Дмитрий Волчек: В одном из выпусков нашей программы Игорь Вишневецкий, рассказывая о своей новой книге ''Ленинград'', упомянул поэму Сергея Завьялова ''Рождественский пост'', тоже посвященную блокаде. Эта поэма опубликована в книге Завьялова ''Речи'', выпущенной издательством НЛО. Елена Фанайлова встретилась с поэтом, который преподает русскую литературу в Хельсинки, после московской презентации его книги, вошедшей в шорт-лист Премии Андрея Белого.

Елена Фанайлова: Поэма сделана как коллаж из фронтовых и погодных сводок, канонических православных текстов, продовольственных карточек, реплик голодающих жителей осажденного Ленинграда и медицинских комментариев:

"29 ноября 1941 года, в субботу. Погода: температура воздуха в Ленинграде – минус 9-11 градусов, облачно, пройдет кратковременный снег, ветер переменных направлений, 3-7 метров в секунду, атмосферное давление – 762 миллиметра ртутного столба, относительная влажность – 96 процентов. Первая неделя Рождественского поста. Старый стиль – 16 ноября. Память апостола и евангелиста Матфея, праведного Флувиана, князя Ефиопского. Монастырский устав. Сегодня, а также в воскресенье, вторник и четверг разрешается рыба, в понедельник – горячая пища без масла, в среду и пятницу – сухоядение. Карточки продовольственные. Литера И. Карточка на хлеб, на ноябрь месяц. Купоны на 29-е число: первый – 50 граммов, второй – 50 граммов, третий купон – 50 граммов, четвертый купон – 50 граммов. Согласно постановлению военного совета Ленинградского фронта номер 00409 от 19 ноября 1941 года установлены новые нормы обеспечения населения хлебом..."

Елена Фанайлова: В этом году опубликованы три "блокадных" текста. Я имею в виду стихи Полины Барсковой, поэму в прозе Игоря Вишневецкого "Ленинград" и ваш "Рождественский пост". Чем объясняется такое удивительное совпадение, этот интерес трех поэтов к теме ленинградской блокады?

Сергей Завьялов: Полина сильно нас младше. А что касается нас с Вишневецким… С годами сказываются, видимо, какие-то детские травмы. Отец Вишневецкого воевал, и у меня родственники погибли. Наверное, вот эти травмы выползли, и ни о чем другом уже невозможно ни думать, ни говорить, ни писать.

Елена Фанайлова: Вы пользовались каким-то архивным материалом, когда работали над поэмой?

Сергей Завьялов: Да, я прочитал в Национальной библиотеке Финляндии подшивку газет "Правда" и подшивку газет "Ленинградская правда" за весь период, описанный в моей поэме. Кроме того, я прочел книгу, которая здесь цитируется, – "Алиментарная дистрофия".

Елена Фанайлова: Медицинская книга?

Сергей Завьялов: Да, это медицинская книга, которая вышла в 1946 году, она основана на материале, который был тогда у врача. Книга эта была для служебного пользования, сейчас она в открытом доступе.

Елена Фанайлова: Ваши тексты устроены как многоголосье. Это филологический подход, подход человека, который живет в ситуации новых медиа и новых коммуникаций и все время вынужден слышать разные голоса?

Сергей Завьялов: Я думаю, что это попытка сделать литературу частью современного искусства. Покойный и любимый мною поэт Алексей Парщиков называл это "современным артом". Мне кажется, что этот "современный арт" перестал делиться на какие-то разряды. Существует некий единый комплекс. Надо сказать, что толчком для написания этой поэмы была выставка французского художника Кристиана Болтанского в Париже – гигантская инсталляция была посвящена гибели его родителей во время оккупации Франции фашистами. Огромные груды мусора были расположены на огромных стендах, которые занимали довольно большой зал в городском Музее современного искусства. Тогда я вдруг понял, что мусор – это еще надежда, потому что мусор связан с чем-то живым, его производит живой человек. Когда человек уничтожен, мусора нет. И я понял, что должен сделать в словах что-то такое же. То есть другое, но что-то такое же.

Елена Фанайлова: Сергей, сейчас я попросила бы вас прочесть отрывок из другого собрания ваших текстов.

Сергей Завьялов: Это называется ''Четыре хороших новости''.

Елена Фанайлова: И это ''Четыре хороших новости'' от людей разных национальностей?

Сергей Завьялов: Нет, это все четыре новости от мордвы, но только мордвы разной: мордва, говорящая по-эрзянски, мордва, говорящая по-мокшански, мордва, говорящая по-татарски и считающая себя татарами, ну и мордва, говорящая по-русски, которая тоже считает себя русскими.

Елена Фанайлова: У вас есть какое-то личное отношение к мордве?

Сергей Завьялов: Да, мои предки из Мордовии родом. Правда, мое отношение к мордовской истории, к мордовской идентичности сильно отличается от такого же отношения моих соотечественников. Я считаю, что все люди, которые живут в Мордовии, есть мордва. Итак, я прочитаю одну часть, которая называется ''Хорошая новость от мишарей''

1.

Во имя Аллаха, милостивого, милосердного.
1. Некоторый татарин был богат; имя ему было Ильдар и родом он был из Кызыл-Октябрьского района Горьковской области. Он был благоразумный разбойник: не сел, не был убит.
2. Он одевался в порфиру и виссон, и каждый день пиршествовал блистательно.
3. По пятницам ходил в мечеть.
4. Был также некоторый бомж именем Равиль, который лежал у дверей вокзальной уборной в Сергаче, весь в струпьях; и дворняги, прибегая, лизали струпья его.
5. А другие татары ели, пили, женились и платили калым, выходили замуж и обрезали сыновей,
6. ели, пили, покупали машины, перепродавали дефицит, строили кооперативные квартиры и дачи,
7. и приходила осень, и шли дожди от Уразы до Курбан-Байрама,
8. а потом наступали зима и весна и лето, а там — Сабантуй,
9. и затем снова осень и опять Ураза.
Поистине Аллах — знающий, кроткий! А кто повинуется Аллаху и Пророку Его, того Он введёт в сады, где в низинах текут реки, — вечно пребывать они будут там.

2.

Но если бы ты видел, как завершают жизнь те, кто не веровал: ангелы бьют их по лицу и по спинам. Сражайся с врагами, пока вера вся не будет принадлежать Аллаху; но если твои враги склоняются к миру, склонись к нему и ты, и положись на Аллаха, ведь Он — слушающий, сведущий.
1. Но и осенью, и зимой, и весной, и летом кому-то плевали в лицо, кому-то разбивали ботинками губы, кого-то лупили палкой по голове. Это были люди Закона.
2. А ещё были те, что об одном кричали ''добро'', а о другом ''зло'' и подтверждали свою правоту ударом ножа. Это не были люди Закона.
3. А Он говорил им ''Да святится'', ибо всё было в мерзости,
4. говорил ''Да приидет'', ибо ничего не приходило и не происходило,
5. говорил ''Да будет'', ибо ничего не было,
6. их самих не было,
7. а был пот Его как капли крови, падающие на землю.
8. И говорили Ему ''Азор, Азор'', а Он говорил им ''Пошли в жопу. Не знаю вас''.
И хитрили все, и хитрил Аллах, а Аллах —
лучший из хитрецов. Нет Бога кроме Него,
великого, мудрого.

Елена Фанайлова: Пожалуйста, комментарий филолога и культуролога Завьялова к стихам поэта Завьялова.

Сергей Завьялов: ''Азор'' по-мордовский значит Господь. Что касается действительно комментария, то в этот текст вставлены цитаты из Евангелия. Скажем, ''продавали дефицит''. В Евангелии было: ''ели, пили, покупали, продавали''. А у меня вставлено: ''покупали машины, перепродавали дефицит''. Ну вот такие вещи. Мне хотелось, чтобы этот текст был профанирован. Именно для того, чтобы сакральное было заново переопределено.

Елена Фанайлова: А упрека от традиционалистов, я имею в виду не литературных, а религиозных, вы не боитесь, таким образом изменяя канонические тексты?

Сергей Завьялов: Мне трудно ответить на этот вопрос, потому что я тоже не чужд каким-то религиозным чувствам. Я не вижу здесь кощунства.

Елена Фанайлова: Я прошу вас прочесть еще один отрывок из поэмы, которая называется ''Сквозь зубы''. Это такая речь сквозь зубы? Вот ваша книга называется ''Речи''. Речь сквозь зубы?

Сергей Завьялов: Это действительно речь сквозь зубы. С этой поэмы начинаются поэмы. До этого я писал стихи, я писал о себе, а в этот момент я почувствовал, что надо писать о других. И поначалу, конечно же, говорить той же самой интонацией, которой я говорил 25 лет раньше, я уже не мог. Поначалу я пытался, хотя бы сквозь зубы, что-то такое произнести. Эта поэма ''Сквозь зубы'' состоит из трех частей. Первая часть, где поэт совершает террористический акт, уничтожая мир, который столь отвратителен для него. Во второй части какие-то другие люди уничтожают тех людей, которые представляются им не людьми . И в третей части никто ничего не уничтожает, мир гибнет сам. Вот эту третью часть я и хочу прочитать. Причем мир — это мир культуры, Древняя Греция. Дело происходит в современной Греции. Сначала остров Крит, потом Афины, потом Фивы, и так далее.

Елена Фанайлова: Это метафора конца современной культуры в ее классическом понимании?

Сергей Завьялов: Действительно, так оно и есть. Итак, эта третья часть называется ''Последняя запись в судовой журнал''. Почему такое название? Великая книга греческого поэта Георгоса Сефериса называется ''Судовой журнал'', где история — это как палуба корабля, на которой разворачиваются некие события. В этом стихотворении вставлены цитаты из новогреческих классиков Кавафиса, Сефериса и Монтиса. А эпиграф — из Элитиса. Стихотворение посвящено памяти переводчицы новогреческой поэзии Ирины Ковалевой.

''Последняя запись в судовой журнал''

Скорблю о солнце и скорблю о годах что наступят
Одиссеас Элитис

Памяти Ирины Ковалевой

1

особенно же неуместно выговаривать имена богов: Зевс, Посейдон, Феб (как в детской книжке); это как тогда, на затопленных улицах Гераклиона: в случайном световом прорыве как они сверкнули, очистившись от собачьей и человеческой скверны (подвиг, достойный Геракла!), — а потом снова: ветер и дождь, ветер и дождь;

прервана навигация, отменены авиарейсы

чего мы ждем, сошедшись здесь на площади?


2

особенно же неловко за подворачивающиеся фразы (даже не фразы — слова); вот ты тридцать лет (Одиссей превзойден!) ждал этого берега, этого моря; попутно ты всякое видел: вспоминать и рассказывать можно долго; все зависит только от самочувствия (а оно вряд ли будет хорошим в такую погоду);

погас свет: где-то оборваны провода

Греция меж тем снимается с места, пускается в путь


3

особенно же нестерпимо упоминать о "высоком", говорить "ясно" (а, главное, "ясно" мыслить), вдохновенно декламировать строки "великих"; видишь, на хлопковом поле плоской Беотии (Гесиоду привет!) — нелегал-негр? это — ты; в пропахших мочой переулках за Омонией — безумный бродяга (а может быть киник)? и это — тоже ты;

для пентакосиомедимнов и всадников с рассвета надрываются отбойные молотки

зачем ты тревожил слова, зачем ты их тревожил?


4

особенно же невозможно строить планы на будущее, уповать на монократию, аристократию, демократию (о, Платон!); доверие вызывают скорее мусорные кучи на элейских обочинах, промзоны Элефсина, целлофановые навесы над жилищами фиванских цыган;

"героическое", в его изначальном смысле

камнем из пращи камнем из пращи камнем