Александр Генис: Сегодня исполняется 70 лет со дня рождения Иосифа Бродского. Отмечая этот юбилей, мы начнем “Американский час” очередным выпуском “Музыкального приношения”, в рамках которого весь этот год идет цикл “Бродский и музыка”.
Соломон Волков: Сегодня мы поговорим о связи Бродского с Баратынским. Почему в теме “Бродский и музыка”? Потому что на стихи Баратынского написал один из самых своих знаменитых романсов Михаил Иванович Глинка, и романс этот до сих пор чрезвычайно популярен. Это на текст Баратынского “Разуверение”: “Не искушай меня без нужды возвратом нежности твоей”. Но почему все-таки Баратынский? Бродский, как мы знаем, Глинку не знал, а то, что слышал, не любил и относился к нему весьма скептически, и даже написал язвительное стихотворение по поводу памятника Глинке в Ленинграде. Памятник действительно довольно уродливый, но Михаил Иванович, на мой взгляд, заслуживает гораздо большего уважения, чем к нему проявил в данном случае Бродский.
Александр Генис: Зато Бродский испытывал необычайно нежные чувства к Баратынскому, и об этом, по-моему, следует поговорить.
Соломон Волков: Это то, что называется “андерстейтмент”, в данном случае - нежные чувства. Он просто-напросто себя с ним идентифицировал, он себя считал Баратынским, параллелью Баратынского, и говорил об этом достаточно откровенно, достаточно часто, и понятно, почему.
Александр Генис: Известно, что Бродский, описывая кружок своих молодых друзей, называл Рейна Пушкиным, а себя – Баратынским. И это сравнение, конечно же, вопиющее по-своему, заслуживает внимательного рассмотрения.
Соломон Волков: Но не в части Рейн-Пушкин, а все-таки в части Бродский-Баратынский, где параллель, действительно, как о ней не думай… Я много раз уже с разных сторон эту проблему рассматривал. И, может быть, потому, что Бродский прожил дольше, чем Баратынский. Как ни мало прожил Бродский, но Баратынский, как известно, сорокалетним умер.
Александр Генис: Русские поэты долго не живут
Соломон Волков: И Баратынский написал гораздо меньше, чем Бродский, но, с другой стороны, у Баратынского практически нет слабых стихов, а у молодого Бродского их вполне предостаточно.
Александр Генис: Меня, конечно, больше всего интересует не столько Баратынский, сколько отношение Бродского к нему. Почему не Пушкин? Почему он с таким вниманием относился именно к боковой линии русской классики?
Соломон Волков: Нет, вы знаете, Саша, все-таки здесь дело, мне кажется, не во внимании, а в самоидентификации. Он считал, что он является реинкарнацией Баратынского, потому что, во-первых, поэтическая судьба Баратынского была ему чрезвычайно близка: ранняя популярность, ранние стихи, которые гораздо более доходчивы, чем стихи поздние, утрата этой популярности по мере достижения поэтической зрелости. Ведь почему он так часто ссылался на Баратынского? Потому что Баратынский начал как невероятно популярный поэт, в 21 год он написал вот это самое “Разуверение”, на которое через какое-то время Глинка, которому тоже был, что очень интересно, 21 год в это время, написал сой романс, и этот романс распевали во всех салонах. Точно так же, как ранние стихи Бродского тотчас, будучи положенными на гитарное пение, пилигримы всюду распевали. А поздние стихи Бродского разве можно положить на гитару?
Александр Генис: Он бы убил. Он ненавидел гитарную поэзию.
Соломон Волков: Может быть, он бы ее полюбил, если бы и позднего Бродского тоже бы распевали под гитару. Он ощущал всей своей кожей, всем своим существом возникновение вот этой вот дистанции между ним и потенциальными слушателями и читателями своими, и это его чрезвычайно волновало. И утешение он находил именно в Баратынском, который, конечно же, блистательный поэт был в молодости, но лучший Баратынский - зрелый Баратынский, Баратынский поздний. И он очень сложный. Очень немногие люди и сегодня способны преодолеть эту нарочитую барочность, все эти хитросплетения Баратынского, где иногда довольно трудно даже проследить, точно так же, как у Бродского, проследить синтаксическое построение фразы. Вот эта нарочитая архаичность, с одной стороны, а, с другой стороны, употребление каких-то прозаизмов, язвительность, сарказм позднего Баратынского и, с другой стороны, вот это его холодное отчуждение, которое проявляется в “Последнем поэте”.
Александр Генис: Все, что вы описываете, можно отнести и к Бродскому.
Соломон Волков: Я считаю, что образцом для “Осеннего крика ястреба”, одного из мощнейших стихотворений Бродского, была “Осень” Баратынского. Вообще этот раскрут мощный, который так характерен для Бродского, он тоже позаимствовал у Баратынского, причем позднего Баратынского, эпохи его последней знаменитой книги “Сумерки”.
Александр Генис: Интересно, что Бродский всегда жаловался на скудость читательского воображения, которое способно выносить только одного поэта за раз. Он всегда говорил: почему должен быть один великий поэт, почему должен быть только Пушкин, почему должен быть только Толстой? И он всегда говорил о том, что поэтов нужно много. И вот эта вот любовь его к Баратынскому, она шла как бы в обход магистральной линии.
Соломон Волков: И любовь к позднему Баратынскому, как я уже сказал, она также включала с себя некоторую нелюбовь, очевидную для всех, кто с Бродским общался, его самого к себе самому раннему. Ему не нравилось, когда ему напоминали про “Рождественский романс”.
Александр Генис: Он никогда не читал ранние стихи.
Соломон Волков: И точно так же Баратынскому не нравилось, когда ему напоминали о популярности его раннего “Разуверения”.
Этот романс Глинки на слова Баратынского прозвучал в исполнении болгарского певца Бориса Христова, который родился в 1914 году, умер в 1993 и был, на мой взгляд, одним из самых великих исполнителей 20-го века в области русского репертуара. Он был потрясающим Борисом Годуновым и очень много сделал для пропаганды русского романса на Западе. Это запись 1963 года, и она напоминает нам о том времени, когда молодой Баратынский был популярен, и его распевали по всем салонам, так же, как по всем ленинградским квартирам распевали стихи молодого Бродского
Мы отмечаем еще одну поэтическую годовщину - 50 лет со дня смерти Пастернака. Почтем его тем, что покажем первую запись очень интересного произведения. Альфред Шнитке, ведущий русский композитор второй полвины 20-го века, очень много сочинил музыки на поэтические тексты, и одним из таких сочинений была “Магдалина” на стихи Пастернака из “Доктора Живаго. Шнитке прочел “Живаго” еще перепечатанным на машинке в 1965 году, и сам тогда же своей рукой переписал оттуда все стихи. Сегодня этот список, наверное, стоит немалых денег, как архивная редкость. А должен сказать, что он считал весь этот цикл лучшим в русской поэзии, у него было невероятный трепетное отношение к этим стихам Пастернака, он думал сочинить цикл и ходил вокруг да около. В итоге, сочинил только “Магдалину”, и ту в 1977 году, когда он это сделал, она должна была исполняться, и он ее снял в день концерта буквально, решив, что она все-таки, по его мнению, не дотягивает до уровня пастернаковской поэзии. Мы об этом сейчас судить не будем, потому что сам по себе факт обращения Шнитке к этому опусу Пастернака очень показателен. В итоге, это сочинение пролежало, что называется, в сейфе, более 30 лет, и вот только недавно появилась первая его запись, произведенная лейблом “Toccata Classics”. Его руководитель Мартин Андерсом делает очень много для пропаганды современной русской музыки на Западе. И для меня это произведение Шнитке чрезвычайно любопытно потому, что здесь он парадоксальным образом напоминает своего, можно сказать, эстетического антипода - Свиридова. Причем мелодика очень простая, в стиле Свиридова, но он как бы нагнетает и использует тот экспрессионистский потенциал, который всегда чувствуется в музыке Свиридова, но который сам Свиридов у себя, в своем собственном творчестве, никогда не допускал этому прорваться. А Шнитке как бы выпускает этот скрытый экспрессионистский напор.
Александр Генис: Что очень похожее на стихи Пастернака - простые по форме и очень сложные и глубокие по содержанию.
Соломон Волков: И, что интересно, первым композитором, который озвучил Пастернака в музыке, был как раз Свиридов. Казалось бы…
Александр Генис: “Где имение, где вода”.
Соломон Волков: Совершенно чуждый ему автор, но, тем не менее, это так. Так что, видите, где они сошлись. Этот опус звучит в исполнении литовской меццо-сопрано Лиоры Гродникайте, а партию фортепьяно исполняет киприотка Морайта, и обе они исполняют “Магдалину” на слова Пастернака, музыка Альфреда Шнитке.
