Александр Генис: В эфире – “Музыкальное приношение” Соломона Волкова. Соломон, что в вашем “Приношении” сегодня?
Соломон Волков: Сегодня я хотел бы отметить юбилей дня рождения Антона Павловича Чехова, показав два сочинения, которые связаны с Чеховым, причем, связаны не напрямую. Можно было бы показать “Чайку” Родиона Щедрина, балет его, написанный по Чехову, можно было бы найти еще какие-то сочинения, напрямую связанные с Чеховым, но я хочу показать сочинения, связанные с Чеховым косвенно, а именно - поговорить о его “Черном монахе” и о том, как этого “Черного монаха” воспринимал Дмитрий Дмитриевич Шостакович.
Александр Генис: Готовясь к этой передаче, я перечитал “Черного монаха” и обнаружил, что на каждой странице мои карандашные пометки стоят. Но только сейчас я понял и с восхищением оценил этот рассказ совершенно в другом свете. Это ведь сатирическая повесть, которая стилизована под готический роман. На первой станице уже описан романтический пейзаж и говорится: “Садись и пиши балладу”. Вот он и написал такую балладу, но это ироническая баллада, которая высмеивает наше представление о науке, как пути в светлое будущее. Это страшно современно звучит сегодня. И очень непохоже на Чехова, который верил в пар и электричество и, в то же время, сам посмеивался над собственными утопическими воззрениями, потому что именно об этом написана повесть. Речь идет о том, что ученого смущает и губит его, в сущности, мечта о том, как можно переделать человечество при помощи науки. И когда я прочел эту вещь, я подумал, что это готовое либретто для оперы. Неужели никто не соблазнился таким?
Соломон Волков: Вот вы как раз прямо и затронули эту тему. Дело в том, что Шостаковича это удивительное и очень странное чеховское сочинение интриговало всю жизнь, с юности. Шостакович и Чехов были очень похожими людьми по своим реакциям, вот такие ироничные, трезвые, сдержанные, очень, что называется, приличные в жизни, и так далее. То есть как раз параллели человеческие между Шостаковичем и Чеховым можно нащупать многие, но к опере по “Черному монаху” он подбирался много-много лет, и так и не успел ничего написать. Он никак не мог решить, ведь для того, чтобы любое сочинение сделать, а оперу в особенности, нужно найти какой-то специфический, особый музыкальный ключ, надо понять, как это сделать, и он никак не мог повернуть этот ключ. Но в последнее время появилось несколько исследований и, в частности, статья Натальи Сувориной-Девуцкой, которая выдвигает гипотезу о том, что, не создав оперы по мотивам “Черного монаха”, тем не менее, Шостакович отозвался музыкально на это произведение Чехова. И вот Суворина-Девуцкая, в частности, предлагает теорию том, что музыкальным откликом на “Черного монаха” является не один, а два квартета Шостаковича, взятые как единое сочинение - Седьмой и Восьмой Квартеты. И она предлагает свою интересную, во многом очень любопытную схему того, каким образом события “Черного монаха”, как они разворачиваются у Чехова, отражаются в строении и структуре вот этих двух квартетов.
Александр Генис: Надо еще сказать, что для Чехова это сочинение как раз не характерное, оно выпадет из чеховского корпуса сочинений. Может быть, там есть Гофман, там есть Вальтер Скотт, там есть Пушкин, но как раз для Чехова оно слишком мистическое, правда?
Соломон Волков: Мне как раз представляется, что у него там, как у врача, как у человека, который лечил людей, который понимал что-то в медицине, там дана довольно точная клиническая картина возникновения шизофрении и распада человеческого осознания. И я думаю, что это как раз тоже фасцинировало Шостаковича, вот это сумеречное состояние человеческого сознания, при котором возникают видения, подобные тому, как в “Черном монахе”, этот вот фантастический, мистический черный монах, мне кажется, и изображен, так или иначе, или атмосфера эта мистическая изображена Шостаковичем в его Квартете №7.
Но это теория, как я уже сказал, Натальи Сувориной- Девуцкой, а сам Шостакович в разговорах со мной говорил, что его последняя 15-я симфония, сочиненная в 1971 году, связана с “Черным монахом”, и он говорил мне, что в этой симонии отразились его соображения и его пожелания, связанные с “Черным монахом”. То есть какой-то музыкальный материал, который он потом планировал ввести в свою оперу, нашел место в 15-й симфонии. И как иллюстрацию к этим его словам, я выбрал фрагменты из 15-й симфонии, которые действительно представляют собой такие видения, это нечто в стиле Гои, и мне кажется, что здесь тоже очень точно схвачено вот это выступающее безумие. И вот это мистическое состояние ожидания появления призрака, которые схвачено в 7-м Квартете и уже сознание, которое начинает распадаться, как в этом отрывке из 15-й симфонии, вместе, мне кажется, создают очень яркие музыкальные иллюстрации к “Черному монаху” Чехова.
Александр Генис: Весь наступивший 2010 год мы будем отмечать 70-летие Бродского циклом передач “Музыкальный мир Бродского”. Соломон, говоря о музыкальном мире Бродского, мы должны с чего-то начать, какая-то должна быть у нас отправная точка. Что вы предлагаете?
Соломон Волков: Я думаю, нам нужно было бы этот наш цикл передач собрать в два узла. Бродский, как известно, очень музыкой интересовался, много слушал музыки и довольно основательным образом высказывался о музыке, для поэта, во всяком случае. Но, как мы с вами понимаем и знаем, он при этом, с одной стороны, скрывал какие-то свои подлинные преференции и подлинные связи музыкальные, и выстраивал, конструировал совершенно другую музыкальную сферу, в которую он себя погружал, которая как бы интеллектуально оказывалась нужна, что ли, ему. Но вот эти композиторы, которых он называл, может быть, не всегда находили настоящие параллели в творчестве Бродского.
Александр Генис: Вы знаете, это напоминает мне его отношение и к поэтам. Бродский не раз писал об этом, много всегда говорил, что его Альтер-эго в античной поэзии это Овидий, что вполне естественно - ссыльный поэт, все понятно. При этом, мне кажется, что Овидий не имеет никакого отношения к Бродскому, Овидий другого плана поэт, это поэзия салонная, манерная, мифологическая. А поэт, который по настоящему близок Бродскому - это Гораций. Вообще, мне кажется, что Бродский это и есть русский Гораций. Но как раз к Горацию Бродский всегда относился достаточно плохо, скажем так, хуже, чем к Овидию. И мне кажется, что эта ситуация и на музыку спроецирована точно так же, потому что Бродский всегда подчеркивал свою любовь к Гайдну, к Баху, но мне кажется, что его поэзии близка музыка 20-го века, может быть, Шостакович, Скрябин, но музыка именно авангардная, современная, а не барокко. Как вы считаете?
Соломон Волков: Я совершенно тут с вами согласен, но мы попытаемся в наших передачах представить себе вот этот музыкальный мир Бродского и с его точки зрения, и с нашей точки зрения. И сегодня, поскольку у нас зимний месяц, январь, мы начнем с композитора, который ему был близок сразу в двух планах: во-первых, как представитель итальянского барокко, а, во-вторых, как обитатель Венеции. Это, конечно же, Антонио Вивальди. И вот именно эта зимняя музыка Вивальди из его “Времен года”, это точное изображение венецианского пейзажа зимой, того пейзажа, который был так близок Бродскому.
