Александр Генис: Сегодня в гостях “Американского часа” - нью-йоркский художник Виталий Комар, чья выставка “Новый символизм” с большим успехом проходит сейчас в Сохо. Виталий, сегодня, перед тем, как встретиться с вами в студии, я подсчитал, что мы с вами беседуем 30 лет. В 1979 году в первый раз мы беседовали вместе о вашем искусстве. Тогда у нас обоих были соавторы, поэтому первая наша беседа назвалась “Дважды два”. Все эти годы вы все время менялись, никогда не повторяли себя, и вот сейчас - новая выставка. Представьте ее, пожалуйста.
Виталий Комар: Выставка называется “Новый символизм”. Уже само название как бы дает нам понять, что на выставке много визуальных символов, но эти символы, которые появляются в моих работах не так давно, наверное, начиная с символов Большого взрыва, имеется в виду возникновение Вселенной, эти символы объединились в какой-то степени с моим ранним соцартом. То есть, я как бы произвожу некое смыкание кругов своей собственной биографии, своих собственных предыдущих поисков.
Александр Генис: Виталий, вы говорите “новое течение”. А разве один человек может создать течение? Течение обычно создают критики. Как “импрессионизм”, например, возник из бранного слова.
Виталий Комар: Безусловно, критики создают течение. Но, например, слово “соцарт” я придумал вместе с Аликом Меламидом очень давно, где-то 1972 году. И сначала мы называли свои собственные работы “соцартом” - небольшую серию, которая началась в начале 70-х и к середине 70-х закончилась. Потом, правда, мы возвращались. Но это слово стало нарицательным, и большая группа художников тоже стала называть себя “соцартом”, что мне чрезвычайно приятно. Более того, сейчас любое воспоминание, любое явление визуальное, в том числе, связанное с советской социалистической культурой, относят к соцарту.
Александр Генис: Интересно, если соцарт это гибрид социалистического реализма с авангардом, скажем так, так что, новый символизм это подолжение старого символизма?
Виталий Комар: Совершенно верно. Очень много общих точек с символизмом конца 19-го века. Дело в том, что чем больше я живу, тем больше я вижу неожиданных связей между грёзой декадентов и символистов о мире ином и утопией соцреалистов о новом мире. Я думаю, что и социалисты, и ранние авангардисты были дети одной культуры. Когда я пытался написать текст к этой выставке, я хотел написать сначала что-то в духе манифеста, в стиле манифеста, но потом подумал: разве можно что-то более декадентское написать, чем начало самого знаменитого манифеста: “Призрак бродит по Европе”?
Александр Генис: Это уже символизм.
Виталий Комар: Это уже символизм, уже декадентство. Они все были дети одного времени, одной культуры, просто мы преувеличивали это отличие.
Александр Генис: Они преувеличивали, потому что они сражались и убивали друг друга. Но я с вами согласен - это все одна и та же утопическая мечта, которая породила в 19-м веке 20-й. А в 21-м?
Виталий Комар: В 21-м веке мы сейчас живем и мы немножко напоминаем, мне кажется, одного из героев, описанного в “Рыцарях Круглого стола” - волшебника Мерлина, который помнил, что было завтра, и не знал, что будет вчера. Для нас футуризм это прошлое, это очень большой символический факт, его надо осознать. В своих работах я пытаюсь соединить футуристические элементы трактовки формы и классический метод старой живописи. Дело в том, что символизм в какой-то степени был переходным периодом от старой живописи, от живописи старых мастеров к модернизму. Все ранние авангардисты - Кандинский, Малевич, Пикассо, Мандриан и так далее - все они были символистами. Все ранние их работы были под сильным влиянием символизма. Потому что символизм даже не столько стиль был, сколько образ концепции, это, скорее, концептуальный символизм, то, что я сейчас делаю.
Александр Генис: Как замечательно было сказано о Чехове - “реализм, который истончился до символа”.
Виталий Комар: Очень хорошо сказано, совершенно точно. Чехова, кстати, очень любили декаденты, Врубель просто восхищался его стилем, я наткнулся в одном из воспоминаний.
Александр Генис: И, тем не менее, разрыв между современным и предсовременным искусством - гигантский. Кто-то сказал, что разница между античной статуей и христианской не велика, она просто изображает другое существо, ангела, скажем, вместо героя. Но разница между женщинами Пикассо и Богородицей уже совершенно несуразна, не так ли?
Виталий Комар: Опять же, зависит, какой период. Конечно, ранний кубизм был ближе к африканской скульптуре, естественно, в сезанистской интерпретации, потому что Сезанн был один из немногих одиночек, который изменил визуальную трактовку трехмерного мира, он сделал совершенно гениальный ход, который многие не поняли до сих пор - он наклонил вертикаль. Затем, позднее, мы видим это в “Башне Коминтерна” Татлина. И вот это соединение глубокого индивидуализма сезановского с таким архитипическим, довольно массовым африканским мифом, привела к кубизму. Но если вспомнить раннюю икону, она была далека от реалистической трактовки и далека от древнеримской трактовки, даже.
Александр Генис: Знаете, когда китайцам показали Джотто и сказали: “Вот здесь началось наше искусство”, то китайцы сказали: “Нет, здесь оно кончилось”. Вот икона это было то.
Но давайте вернемся из исторического экскурса, в который всегда с вами очень интересно погружаться (это вы мне сказали, что художники всегда хорошо знают историю, и это святая правда). Скажите, как работают ваши символы, как они возникают, из чего они состоят, какая фактура, которой вы пользуетесь?
Виталий Комар: Во всяком случае, сейчас явно оживление интереса к символам, издаются постоянно энциклопедии и словари самых разных авторов о визуальных символах. Символы меняют свое значение. Например, возьмите самый простой символ, раньше считавшийся символом духовности - треугольник. Сейчас мы видим, как фирма “Мерседес” использует этот символ, как визуальный символ своей корпорации. То есть очень многое в символе зависит от наполнения, от контекста, от соседних символов. Это напоминает в какой-то степени речь. Я помню, в какой-то большой компании проходил, человек говорит слово “берегу”. Потом я прошел, он опять говорит слово “берегу”. Я говорю: “Что ты там бережешь?”. Он говорит: “Нет, я сначала сказал, что я встретил ее на берегу, а потом, что я берегу ее письма”. То есть в зависимости от соседних слов смысл полностью менялся. То же самое и в моем новом символизме. Я хочу сделать групповую выставку и открыть бесплатную школу нового символизма. И есть много желающих. Будем стараться объединить несколько символов, чтобы получить новое значение, быть может, даже еще не существующих слов. Например, всем известен символ смерти - череп, и символ времени - песочные часы. Это примерно в 16-м веке стали объединять эти два символа и получился символ или эмблема, что очень близко по значению, суеты сует или тщеты тщеславия человеческого. На этой выставке, например, я соединяю символ вечного времени, движения - это змея, глотающая свой хвост. Я соединяю это, например, с песочными часами. У меня поток песчинок соединяется таким образом, что образует хвост змеи, который проходит внутри часов.
Александр Генис: Начиняете символы символами, фаршируете их?
Виталий Комар: Я пытаюсь, я пытаюсь соединить их в какие-то предложения, потому что я большой поклонник, откровенно говоря, Хомского, семантики, суть которой иногда заключается в том, что даже и кровавые конфликты это часто результат разного понимания одних и тех же терминов или, наоборот, одинакового понимая разных терминов. Я думаю, сейчас есть ощущение конвульсий немоты, потому что вот идут эти кровавые войны между представителями разных религий, и я думаю, дело в том, что мы просто где-то семантически, терминологически друг друга не понимаем, наш язык нуждается в новых словах. Например, если я показываю пальцем на яблоко и говорю “яблоко”, слово “яблоко” может появиться в примитивном, раннем языке. Но треугольника нет в этом мире. Только если я нарисовал треугольник, появляется слово “треугольник”, если мы указываем на него пальцем.
Александр Генис: Вам нужно заменить аристотелевскую реальность платоновской?
Виталий Комар: Совершенно верно. То есть существуют какие-то понятия в нашем языке, которых нет в окружающем мире. Это были названия визуальных символов. В этом когда-то была большая роль пиктограмм и диаграмм, когда еще не отделялось изобразительное искусство и письменность. Это было, наверное, тысяч пять назад, примерно, по каким-то там соображениям эрудитов.
Александр Генис: Скажите, пожалуйста, а какую роль играет советская символика в вашей новой работе? Дело в том, что эта символика, тоталитарная символика 20-го века, по-прежнему взрывоопасна. Вот, например, в Латвии запрещена символика как коммунистическая, так и фашистская - это просто преступление носить комсомольский значок или свастику. Какую роль играет вот эта тоталитарная символика, которая была столь важна для соцартовского движения, в вашей новой работе?
Виталий Комар: Хотя, конечно, серп пересекает молот, но, тем не менее, структура осталась креста - это пресечение. Один их популярнейших методов создания символов это пресечение разных вещей. Например, я помню, когда я учился в Строгановском училище, на каком-то празднике нужно было оформить, и я нарисовал кисть, которая пересекалась с чем-то вроде цветка или ветви. То есть символ пересечения это механизм создания новых понятий и новых эмблем. Так вот пресечение молота и серпа это, на самом деле, для человека умеющего читать, символы очень интересные и совершенно, я бы даже сказал, антисоветские. Просто у Ланина, может быть, недостаточно было визуального символического воображения, в какой-то степени, когда он одобрил этот символ. Вообще, молот принято считать фаллическим символом, потому что он наносит ритмические удары и соответствующая форма с утолщением на конце. А серпом исторически было то орудие, которым кастрировали Хроноса. То есть, серп и молот оказались символом, для человека изощренного, кастрации исторического времени. То есть мы возвращаемся к идее Маркса, что коммунизм будет последним строем и после этого ничего не будет, и история остановится.
Александр Генис: То есть, это ваша интерпретация конца истории Фукуямы?
Виталий Комар: Совершенно верно.
Александр Генис: И вот эти новые контексты вы создаете на вашей выставке?
Виталий Комар: Я стараюсь понять, какие новые контексты возникают. Иногда возникают какие-то таинственные ощущения, иногда они дают ощущение беспокойства, но я знаю, что вот, например, соединение песочных часов и русского алфавита, который там пересыпается, как песчинки, дает мне какое-то другое отношение к моей материнской русской культуре.
Александр Генис: Виталий, как проходит выставка, как встречают ваши новые идеи?
Виталий Комар: Я думаю, что это едва ли не моя самая лучшая выставка. Того же мнения Рональд Фельдман, хозяин галереи, который выставляет и меня, и Меламида, и Энди Уорхола он выставлял, и многих известных художников, начиная с начала 70-х годов. Он сказал, что это одна из лучших выставок, которые он делал. И, я думаю , здесь дело не в каких-то там тонкостях вкуса или не вкуса, а дело в том, что приходят люди, которые меня дожидаются, они стараются узнать в галерее, когда я буду, они задают вопросы. Это неожиданная для меня реакция. Я хожу каждую пятницу и встречаюсь там с группой людей, иногда много людей приходит, иногда меньше, но вопросы, которые мне задают, для меня очень важны. Я в последнее время сделал несколько лекций в университетах и в музеях на тему связи духовности (это старый вопрос русской культуры и, вообще, мировой культуры), и иронии. И мое представление об иронии, в частности, о самоиронии, очень сильно изменяется. Более того, я начинаю понимать самоиронию как способ духовного очищения, и для меня это довольно новая теория, новая идея, и для многих зрителей это тоже новая идея. И, мне кажется, у людей возникают вопросы, что самое важное.
