Иван Толстой: Начнем с печальной темы: в понедельник 27 апреля в Праге прощались с журналистом, писателем, правозащитником, бывшим сотрудником Радио Свобода Тенгизом Гудава. Отпевание проходило в католическом храме святых Фабиана и Себастьяна в Либоце.
Тенгиз Гудава родился 28 ноября 1953 года в Тбилиси, где вырос и окончил школу. Учился во 2 Московском медицинском институте.
Дважды был осужден по политическим мотивам. Отсидел в общей сложности 5 лет. В обвинении фигурировали самиздат, религиозная литература, участие в Грузинской Хельсинкской группе, создание музыкального ансамбля “Фантом”, который проводил концерты на квартирах с целью привлечь внимание к сфере прав человека.
Еще находясь в заключении, переслал свои записки на Запад, и осенью 85-го года на страницах парижского еженедельника "Русская мысль" в нескольких номерах появилось его религиозно-философское эссе “О первичности материи и конечных результатах”.
Летом 1987 года Тенгиз был освобожден из Пермского лагеря 35 с условием эмиграции на Запад. Он поселился в Соединенных Штатах и стал гражданином США.
С 1987 года он сотрудничал с Радио Свобода, а с 1989-го был постоянным сотрудником – сперва в грузинской редакции, потом в русской. Вел передачи по национальной и правозащитной тематике. За 15 лет работы Тенгиз Гудава побывал ведущим таких программ, как “События и люди”, “У газетного киоска”, “Барометр”, “После империи”, “Переправа”, “Либерти Лайв”, а также программ “Кавказ” и “Центральная Азия”.
Работа у микрофона не заменила Тенгизу литературного труда: он постоянно печатался в газетах и журналах всего русскоязычного пространства. Это были злободневные отклики, заметки путешественника, вневременные эссе, полемика и художественная проза: рассказы и повести. Именно художественная проза Тенгиза была отмечена премией нью-йоркской газеты “Новое Русское Слово”.
Две книги прозы вышли отдельными изданиями – “Его звали Анжелика” и “Хельголанд”.
Пять лет назад на Радио Свобода прошло сокращение штатов, под которое попал и Тенгиз. Никакого отношения к его профессионализму это не имело. Тенгиз Гудава первоклассным журналистом. Он болезненно переживал увольнение. Пытался выстроить сложные объяснения произошедшему. Увы, причины были самые простые – финансовые.
Две недели назад, вечером 15 апреля, он вышел из своего дома в Праге за сигаретами. И никогда не вернулся. Двое суток спустя он был обнаружен в морге. Полиция до сих пор не сообщила причин его гибели. Почти установлено только, что его сбила машина.
Урна с прахом Тенгиза Гудава будет отвезена в Грузию, где похоронен его отец.
Тенгиз, мир твоей памяти. Прощай.


Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!


Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: Сегодня в программе:

Папарацци в амплуа героев – эссе Бориса Парамонова
Русская семейная история Сеньковых на фоне Европы
У микрофона Свободы – художник Мстислав Добужинский

И новые музыкальные записи. Что вы принесли сегодня, Андрей?


Андрей Гаврилов: Сегодня мы будем слушать музыку в исполнении практически неизвестного широкой публике роcсийского саксофониста Александра Сакурова.


Иван Толстой: Андрей, а теперь давайте перейдем к главным новостям последних дней. Я думаю, что из культурных сенсаций за последнюю неделю или полторы есть одна новость, о которой, кажется, все сообщили, но не могу отказать себе в удовольствии еще раз произнести. Этой осенью английское издательство “Пингвин классикс” выпускает неизвестный, правда, и незаконченный, роман Владимира Набокова “Оригинал Лоры”. По-английски оно называется “The Оriginal of Laura”, и многие переводили его как “Оригинал ЛаУры” или “ЛАуры, то есть соотносили это с некими петрарковскими ассоциациями, мне кажется, что здесь правильнее, конечно, как и по-английски, произнесение Лора еще и вот почему. Лора - это искаженное или, в набоковском понимании, правильное Лара. Это “Оригинал Лары” или “Подлинник Лары”, но в набоковском случае она - Лора. Здесь соотношение с Пастернаком совершенно ясное, и вообще Набоков на протяжении многих лет, и это заслуживает специального исследования, парадирует, травестирует, искажает и «поправляет» (это, скорее, его точка зрения) Бориса Леонидовича Пастернака, переделывая и заимствуя его названия и делая их своими, играя в это, жонглируя всеми этими словечками. Мне кажется, что когда мы откроем эту незаконченную “Лору” мы убедимся, что там не только в названии имеется эта травестия, но она также где-то должна быть запрятана в тексте. Это абсолютно мое субъективное мнение, повторяю, новость имеет уже почти десятидневную давность. Так что прошу прошения у слушателей, которые об этом уже знают. И, по слухам, одновременно или почти одновременно, готовится издание этой книги, этого незаконченного романа в переводах на разные языки, в том числе, на русский язык. Мне кажется, я даже знаю имя того переводчика, которой выбран наследником, сыном, но не имею право его официально оглашать. Подождем осени. Андрей, какая ваша самая тяжелая, наполненная культурная новость за последние дни?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, за последние дни было несколько новостей, некоторые из которых меня порадовали, некоторые заинтересовали, некоторые просто поразили. Я даже не знаю, с чего начать. Например, новость, которая меня порадовала, то есть не все еще так безысходно в нашей цивилизации, это то, что в Англии принято, на мой взгляд, замечательное решение. В связи тем, что закрываются многие магазины из-за кризиса, например, в этом году планируется закрыть 70 000 торговых точек, в связи с тем, что высвобождаются площади, было принято решение отдать их британским художникам под мастерские. Я могу только снять шляпу, к сожалению, не цилиндр, перед этим мудрым, замечательным и, по-моему, очень правильным решением.
Но были и новости, которые заставили меня просто оцепенеть от изумления. Например, знаете ли вы, что в Китае принято решение обязать чиновников читать книги? От всех чиновников восточно-китайской провинции Шаньдун, которые занимают руководящие посты, потребовали ежегодно прочитывать по три-пять книг. Об этом сообщила местная пресса. Решением провинциального парткома компартии Китая руководящие работники всех ступеней, в соответствии со своей личной подготовкой и требованиями работы, должны определить имеющиеся у них пробелы и составить годовые планы учебы и чтения книг. Партком потребовал, чтобы каждый руководитель прочитывал не менее трех-пяти книг. Хорошая новость? Мне понравилась.

Иван Толстой: Замечательная совершенно. Я вам хочу вернуть такой новостью, тоже очень смешной. Владимир Бортко за “Тараса Бульбу” получил Ленинскую премию. Это, правда, Ленинская премия компартии Украины - КПУ, это она присудила ему Премию имени Ленина за этот знаменитый теперь фильм. Как сообщает “Росбалт” со ссылкой на пресс-службу КПУ, президиум ЦК КПУ присудил награду Владимиру Бортко “за высокохудожественное воплощение в киноискусстве идеалов дружбы украинского и русского народов, пропаганду общего исторического и культурного наследия”.

Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, я всегда думал, что все-таки хит-парад моих привязанностей возглавляет Санкт-Петербургская Коммунистическая партия, та самая, которая потребовала переснять последний фильм о Джеймсе Бонде, потому что украинская актриса, которая там играет, не привнесла в него те знания, в частности, об историческом прошлом советской родины и марксизма-ленинизма, которые эти коммунисты рассчитывали в фильме увидеть. Но, я так понимаю, что вот этим решением, наверное, украинские коммунисты несколько подвинули с пьедестала санкт-петербургских.

Иван Толстой: Да, да, Андрей, есть такая партия на Украине. И, между прочим, Ленинская премия корректно присуждена 22 апреля, в день рождения вождя.

Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, у меня есть алаверды из Украины тоже. В Киеве открыли памятник киногероям. В этом бы ничего не было необычного, в конце концов, в Москве стоит памятник Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону, которые внешне похожи не на литературных героев, а на героев знаменитого нашего телесериала. Но здесь открыт памятник Жеглову и Шарапову. Напомню, что это герои не менее культового сериала “Место встречи изменить нельзя”. Меня поразило другое. Меня поразило заявление министра внутренних дел Украины Юрия Луценко, который на торжественной церемонии открытия памятника отметил, что у его коллег и у него самого нет никакого сомнения в том, что это место станет одним из любимых мест паломничества для молодоженов.

Иван Толстой: Подхватываю вашу тему. Мой внук уже с 4-летнего возраста обожает смотреть “Место встречи изменить нельзя”. Но ему не совсем запоминаются некоторые русские фамилии, и тут как-то он спросил, лет в шесть уже: “Дедушка, я забыл, как звали слугу этого генерала?”, - имея в виду Шарапова. Вот картина мира в сознании шестилетнего мальчика.

Андрей Гаврилов: Да, хочу сказать, что на самом деле памятник Жеглову и Шарапову - это не единственная необычная скульптурная композиция в Киеве. За последний год в центре города появились Влюбленные фонари, Ежик в тумане, тот самый, из великого мультфильма Норштейна, и даже летающая корова. Но в Кузбассе, может быть, наших киевских архитекторов переплюнули. На въезде в кемеровский поселок Шерегеш, в котором расположен одноименный горнолыжный курорт, появился памятник Снежному человеку или Йети. На лице Йети изображена улыбка и в руках он держит сноуборд. На голове - защитный шлем. Высота памятника - два с половиной метра.

Иван Толстой: Папарацци в амплуа героев – так назвал свое радиоэссе наш нью-йоркский автор Борис Парамонов.


Борис Парамонов: Есть в английском языке и в английской жизни такое понятие – “прайвеси”, русского лингвистического аналога которому никак не могут найти, и сколько мне известно, от дальнейших поисков отказались, так и стали говорить и писать – “прайвеси”. Что это такое, давно известно: уважение к личной жизни, неприкосновенность самой личности как в общественной, так и в частной ее жизни, неприкосновенность жилища человека – в самом широком смысле: и как дома, и как всей сферы его жизнедеятельности. Строго говоря, это ядро знаменитого “хабеус корпус акт”, из которого вышел весь правовой строй западной жизни. Соблюдение политических и гражданских прав человека требует и сопровождается невмешательством в его индивидуальную, частную жизнь. Например, адресат не может опубликовать письмо, ему посланное, без разрешения адресанта. Существуют понятия юридической, коммерческой, медицинской тайны. В Америке очень стойко держатся за право журналистов не разглашать источник полученной ими информации, если этого требуют правительственные органы. В каком-то, и очень существенном, аспекте понятие “прайвеси” совпадает с понятием свободы.
И вот что-то стало меняться на Западе в этом отношении. Конечно, о нарушениях гражданских и политических прав нет и речи, но с “прайвеси” произошла радикальная перемена. Создалась могучая, можно сказать, индустрия, построенная на интересе к частной жизни и обслуживающая этот интерес. Имелась в виду, прежде всего, частная жизнь людей известных. Но тут возник парадокс, уловка 22, или, в традиционных терминах, проблема курицы и яйца: что было первым? Интерес ли публики к знаменитостям порождал погоню за подробностями их частной жизни или обнародование таковых порождало интерес? Что раньше – спрос или предложение?
Можно даже установить хронологические рамки явления: так называемая светская хроника стала разделом газет, когда сами газеты сделались непременным атрибутом цивилизованной жизни. Но поначалу имелась в виду именно “светская жизнь”, то есть аристократически привилегированных слоев, на которых с интересом, почтением и некоторым страхом взирали демократические низы, уже обучившиеся грамоте. Вот сочная иллюстрация – из повести Алексея Толстого “Ибикус”:

Диктор: “Бывало купит "Петербургскую газету" и прочтет от строки до строки описание балов, раутов и благотворительных базаров. "У графа такого-то на чашке чая парми присутствующих: княгиня Белосельская-Белозерская, графиня Бобринская, князь и княгиня Лобановы-Ростовские, светлейший князь Салтыков, князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон..."
Графини представлялись ему с черными бровями, среднего роста, в кружевных платьях. Княгини - длинные, блондинки, в платьях электрик. Баронессы - рыжеватые и в теле. Граф - непременно с орлиными глазами. Князь - помягче, с бородкой. Светлейшие - как бы мало доступные созерцанию".


Борис Парамонов: Тут соль в том еще, что в русский текст о великосветской жизни вставлено французское слово “парми”, что значит всего-навсего “среди”. Однако в наше время уже не посмеешься над всемогущими хроникерами массовых газет и всякого рода папарацци – как в газетах, так и особенно на телевидении. А сейчас главной силой создания репутаций становится, если уже не стал, интернет.
Изменились не только способы информации по классу светской хроники, но и ее объекты. Покойная принцесса Диана в этом смысле была, кажется, последней. На смену аристократам пришли кино- и прочие поп-звезды. Светские хроникеры зовутся сейчас “госсип-колумнисты”; “госсип” значит сплетня. Интересно, что в Голливуде, этой признанной фабрике звезд, поначалу скрывали приватную о них информацию. Но потом поняли, что таковая может быть мощным рыночным стимулом, – и начали ее не только выдавать, но и организовывать, создавать требуемый имидж.
Да что там звезды кино и поп-арта, когда в этот оборот включают даже животных – например, президентских собак. Теперь принято, чтобы в Белом Доме у первой семьи была собака, и зовется она, в параллель с первой леди или первой дочкой – первой собакой, first dog. Сейчас таковой стала собачка по имени Бо, о вступлении которой в Белый Дом сообщили все каналы в прайм-тайм. Помнится, в случае с Клинтонами были дебаты и высказывалось недовольство по тому случаю, что в первом семействе собачку, как тут говорят, нейтрализовали.
Недавно колумнистка “Нью-Йорк Таймс” Морин Дауд рассказала о своей беседе с исполнительный главой компании “Гугл” Эриком Шмидтом.

Диктор: “52-летний Эрик Шмидт в мягкой манере спокойного психотерапевта объясняет, что времена прайвеси прошли.
“Правильно говорят, что, что нет больше героев,- утверждает Шмидт. - Героизм требует, чтобы человек представал в абсолютно незапятнанном облике. Я не уверен, что это хорошо. Каким был Барак Обама в начальной школе? Есть фотография, на которой он ковыряется в носу. Вот он уже и не герой”.

Борис Парамонов: Как тут не вспомнить знаменитый афоризм, автор которого то ли Шатобриан, то ли Ларошфуко, то ли даже Монтень: для камердинера нет героев. Вряд ли сверхделовой американец помнил об этих давно уже мертвых, а, следовательно, никому не нужных французах. Но поразительно, как совпали его слова, сама эта жизненная философия с мировоззрением старинных камердинеров.
Не потому ли, что сами камердинеры теперь ходят в героях? И что будет, когда потребуются настоящие герои?



Иван Толстой: Культурная память. Сегодня в этой рубрике пойдет речь о новой итальянской книге “Сеньковы. История семьи” (“I Sen’kòv. Una storia di famiglia”), только что выпущенная флорентийским издательством “MEF-Firenze Libri”.
Ее автор, Людмила Чеккини-Корради, – внучка российского фабриканта-богача Сенькова, разоренного Октябрьской революцией и эмигрировавшего в Италию. От русской матери она усвоила ностальгическое чувство к родине своих предков и решила восстановить, хотя бы “виртуально”, тот навсегда ушедший мир.
Людмила стала опрашивать родных, списалась с родственниками в России и с различными российскими учреждениями. Постепенно из небытия выплыли очертания удивительной фамильной саги. Рассказывает наш итальянский корреспондент Михаил Талалай.

Михаил Талалай: Начнем рассказ с ее патриарха, Сергея Ивановича Сенькова, дедушки итальянского автора.
Выходец из крепостного крестьянства, он родился в 1848 году в городке Вязники, Владимирской губернии, унаследовав дело от отца и дядьев, но не зная, однако, что станет последним из этой крепкой династии заводчиков.
На рубеже XIX-XX веков Сергей – владелец крупнейшей льноткацкой мануфактуры в Вязниках, где у него работало до полутора тысяч рабочих — почти половина (!) всех жителей города. Она работает и по сию пору – с названием фабрика «Парижская коммуна».
Продукция Сеньковской фабрики славилась на всю Россию. На знаменитой Нижегородской всероссийской выставке 1896 года его предприятие получило высокую награду — государственный герб. В Париже и в Чикаго изделия фабрики были удостоены медалей; на выставках в Турине и в Генте — почетных дипломов. Сергей Иванович не был чужд и идеям социального блага: он организовал при своем производстве начальную школу и содействовал открытию женской и мужской гимназий.
После революции и национализации фабрики, Сеньков пытался как-то приспособиться к режиму, добровольно все отдал и остался при своей фабрике неким инженером. Но потом крестьянское чутье подсказало, что надо ехать. И он уехал - в Италию, “по состоянию здоровья”.
Уехал простым смертным – все капиталы и недвижимость остались, естественно, в Советской России. Через Милан Сергей Сеньков переместился в Сан-Ремо, из-за тамошней русской церкви, а затем в Рапалло, следуя желанию своей жены Анны Филипповны Михайловой, которая училась вокалу у местного маэстро.
В Рапалло Сеньков поддерживал общение с приходом русской церкви в Сан-Ремо, писал мемуары – уже в одиночестве, потому что супруга, обучившись вокалу, ушла к более обеспеченному и молодому итальянцу. В 1934 году бывший фабрикант-миллионер скончался.

Время сделало свой спиральный оборот, и в 1999 году Вязниковский горсовет народных депутатов наименовал именем эмигранта улицу – согласно указу, “учитывая большой вклад в развитие льняной промышленности города Вязники и Вязниковского края, активную общественную деятельность и вклад в культурное развитие города”.
В Италию за Сергеем Сеньковым последовали две дочери - Лидия и Людмила.
Лидия Сергеевна в 1927 году вышла замуж за землемера Гвидо Чеккини, и от этого брака на свет появилась Людмила, названная в честь своей тети, – она же автор новой книги.
Особая судьба ждала тетю автора, дочь фабриканта Людмилу и ее сына Льва. После революции Людмила Сенькова вышла замуж за Николая Шумиловского - впоследствии Шумиловский - советский академик; он организовал и возглавил в системе Академии наук прикладной институт промышленной автоматики. Дочь фабриканта уехала к мужу, который был, кстати, сыном священника, в Ленинград. Но брак не заладился, и она отправилась с маленьким сыном Львом в Италию, - к отцу, ради “воссоединения семейства”. Мать и сын сохранили советское гражданство.
С началом войны с Советским Союзом юный Лев Шумиловский как и другие граждане “враждебных государств” был отправлен в ссылку в глухую провинцию. Оттуда он сбежал в лигурийские горы, примкнув к партизанам красных гарибальдийских бригад. Он вступает в итальянскую компартию, ведет активную коммунистическую пропаганду. Вероятно, это были самые счастливые годы Льва – ему 20 лет, он и физически и идейно представляет могучую страну-победительницу, Советский Союз. По окончании войны Лев Шумиловский все более чувствовал себя советским гражданином и отказывается идти на военную службу в Италии. Перед ним ставят альтернативу – либо итальянская армия, либо репатриация. Он выбирает второе…
Однако одних просоветских убеждений было недостаточно для счастливой жизни на отчизне. Сначала его держат в фильтрационном пространстве в ГДР, а при приезде в СССР в 1955 году отсылают в Азию, в Самарканд. Оттуда он пытается поддерживать связи с итальянскими родными, но неосторожно просит прислать ему свежие журналы – переписку обрывают. Практически нелегально пробирается в Вязники, на родину Сеньковых, но у него нет прописки и работу ему не дают. Бывший партизан умирает в возрасте 50 лет в пригородных бараках от алкоголизма. А его родные помнили, что в Италии он никогда не пил даже легкого вина. По иронии истории в тех же бараках, где он жил и скончался, во время Отечественной войны содержали итальянских военнопленных...
Перед нами - драматическая фамильная микроистория, обрамленная в драматическую макроисторию Европы последнего столетия.


Иван Толстой: Не забыл ли я вам дать микрофон для каких-нибудь интересных сообщений, Андрей, поскольку мы должны двигаться дальше?

Андрей Гаврилов: Забыл, забыл, - радостно закричали пионеры. Есть, конечно, новости, Иван, и как им не быть. Есть новости замечательные, есть новости, которые еще мы будем вспоминать много лет и есть новости мелкие, глупые, но которые, тем не менее, может быть, забавны и стоят упоминания.

Иван Толстой: Мелкие, глупые мы оставим в стороне, перейдем к вечным.

Андрей Гаврилов: Открылась мировая цифровая библиотека. Я думаю, что все значение этого события пока только в той фразе, которую я произнес. Она действительно долго готовилась, она наконец открылась. 21 апреля по адресу www.wdl.org любой человек который имеет доступ к интернету, может познакомиться с наследием человечества. Но вот дальше наступает некоторый облом, как говорит современная молодежь. Дело в том, что наследие там представлено пока что очень мало, очень выборочно и очень странно. Библиотека работает на семи языках, в том числе и на английском и русском, но экспонаты в ней представлены на 4-х языках. Для первой фазы проекта, то есть для открытия, было оцифровано около 1200 документов, в том числе рукописные и печатные книги, журналы, фотографии, аудиозаписи, от арабских математических текстов до японского романа “Гендзи-моноготари”. Документы можно смотреть постранично, увеличивать, уменьшать. В российском блоке можно ознакомиться с набором открыток 1856 года, а также со старинными картами и железнодорожными путеводителями. Создатели рассчитывают, что эта библиотека должна предоставить максимально широкий доступ к культурным ресурсам разных стран. Да, должна, и, наверное, предоставит, но пока что это только казус, потому что можно рассматривать открытки 1856 года, но не будем делать вид, что это главное культурное достижение России. Посмотрим, как этот проект будет развиваться. Я очень надеюсь, что он будет развиваться быстро и успешно.


Иван Толстой: В такого типа проектах самое важное - это предоставление для самого широкого рассматривания малодоступных, редких, хрупких и стремящихся к исчезновению материалов как, например, те же открытки, старые карты, иллюстрации к разным произведениям, словом, все то, за чем ходят в зал редкой книги, в зал манускриптов в библиотеках всего мира и куда обычный читатель не пойдет. Если ему это принесли на экран его компьютера, да в цвете, да с возможностью увеличения, кончено, это огромная радость, это настоящий культурный подарок. У меня, например, просто нет времени ходить в библиотеку, чтобы смотреть старые иллюстрированные или иллюминованные издания, это невозможно. А вот, скажем, подборка иллюстраций к тем или иным произведениям знаменитых мировых художников, да, например, к “Мертвым душам” тем же, вот если собрать и Боклевского, и Агина, и Альтмана, и Шагала, и многих других, - вот из этого можно сделать домашнюю галерею, а то и распечатать на принтере. Словом, это замечательный совершенно подарок.
Но что хотелось бы и, я думаю, что, конечно же, до этого дойдут, если мне это пришло в голову, то понятно, что умным людям, тем более, придет, это возможность оперировать с поисковыми машинами применительно к тем или иным культурным текстам. То есть, например, отыскивать какие-то имена, понятия или реалии по всей мировой литературе. Где встречается такое-то слово, скажем, лисица, скажем, от Гомера до наших дней, в каких контекстах, применительно к чему, как какой образ - положительный или отрицательный. Это страшно интересно для любого сопоставительного изучения. А людей, которые увлекаются или могут быть благодаря такому механизму увлечены сопоставительными всякими науками, я думаю, найдется очень много. Страшно интересно прослеживать, что и где было в литературе. Мне, например, абсолютно не хватает диска, на котором был бы весь Лев Толстой, чтобы я в нем гулял бы по этим аллеям и по этим зарослям, всходил бы на эти пригорки, и так далее. Диск с собранием сочинений Гоголя, чтобы поисковик замечательно работал, это, по-моему, упоительное дело. Вот так я хочу применять эту мировую цифровую библиотеку, о которой, Андрей, вы сейчас сказали.

Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, мне кажется, что (я вот продолжу вашу идею), собрать диск Толстого, Гоголя, Джона Смита или Пупкина, в общем, это не сложно и на самом деле я не удивлюсь, если что-то такое было, просто, может быть, нам с вами не попалось на глаза.

Иван Толстой: А не было, Андрей. Был Пушкин, но я не знаю, какие там возможности поисковые, а вот так, чтобы вся мировая классика, конечно, не было. А ведь что проще при сканировании, казалось бы? Но это не сделано. Будем надеяться на Гугл.

Андрей Гаврилов: А вам не кажется другое? Вам не кажется, что эта библиотека - это как лекарство - до тех пор, пока оно не доведено до совершенства, оно может представлять реальную опасность для жизни?

Иван Толстой: Приведите пример.

Андрей Гаврилов: Приведу пример. Сейчас там 1200 документов. Предположим, через год там будет 12 тысяч или 120 тысяч или 12 миллионов. Заработать этот проект, который я горячо поддерживаю, с моей точки зрения, может только тогда, когда ширина и глубина охвата будет составлять сто процентов, потому что пока этого не будет, будет всегда присутствовать определенная субъективность и выбора со стороны тех, кто поместил в эту библиотеку материал. Если вам нужен полный Гоголь, и вы заходите туда, вы имеете право рассчитывать на то, что вы его весь получили вне зависимости от того, успел ли Вася в какой-то местной библиотеке или архиве отсканировать последнюю страничку письма или не успел. Хорошо, Гоголь он, действительно, более или менее представлен, его легко отсканировать. А те авторы, которые еще не вошли в академический пантеон и которые нам могут быть интересны своими письмами, своими записками, своими архивами? По идее, вот это должно входить в такую библиотеку, потому что все другое можно найти в других местах. И вот пока нет ста процентов, мы можем получить искаженное, невольно, конечно, никто не хочет нас специально обманывать, но искаженное представление о том материале, который мы получаем. Ваша лисица интересна, конечно, но если кто-то забыл туда ввести Гомера, предположим, или Пу Сун Лина, который писал о лисах, то вы будете иметь искаженное представление о предмете своего поиска.

Иван Толстой: Вашу просьбу, товарищ Гаврилов, пересылаем господину Сергею Брину.

Андрей Гаврилов: Если говорить, кстати, о доступности ранее недоступных материалов, культурных слоев, то я не могу не сказать, что в Москве сейчас проходит очень интересная выставка, посвященная юбилею Федора Осиповича Шехтеля, одного из крупнейших архитекторов московского модерна, автора здания Ярославского вокзала, особняка Рябушинского на Малой Никитской (ныне - Дом-музей Горького), часовни лютеранской церкви в Старосадском переулке и других. Интересно то, что экспозиция развернулась в особняке Деражинской на Кропоткинском переулке, который был построен Шехтелем в 1901-1904 годах. Это интересно тем, что здание раньше служило резиденцией послу Австралии и вход в него для простых смертных был закрыт. Сейчас же можно войти и посмотреть не только само здание, но и многие другие экспонаты, которые представлены на этой выставке.

Иван Толстой: Да, Шехтель изумительный архитектор, я с детства его люблю, и на перилах особняка Рябушинского мне всегда на попе хотелось съехать, потому что там такой потрясающий завинт любопытный. Но никто мне этого не позволял.

Переслушивая Свободу. Сегодня в рубрике голос русского художника Мстислава Добужинского. Последние годы Мстислав Валерианович жил в США. Сотрудник нью-йоркского бюро Борис Оршанский записал интервью с художником буквально за два дня до его кончины. Голос Мстислава Добужинского 18 декабря 1957 года.

Борис Оршанский: Говорит корреспондент Радиостанции Освобождение в Соединенных Штатах Америки. 21 ноября 57-го года в возврате 82 лет скончался от разрыва сердца известный во всем мире художник Мстислав Валерианович Добужинский. 19 ноября, за два дня до его смерти, я посетил Мстислава Валериановича Добужинского в его доме в небольшом городке Масапикива, в 50 километрах восточнее Нью-Йорка. Во время нашей встречи Мстислав Валерианович рассказал мне много интересного о себе, о своей художественной деятельности, о людях, с которыми он работал и встречался.

Мстислав Добужинский: Я не знаю, с какой даты начать, потому что я всегда, с тех пор как я держал в руке карандаш, я уже считал себя художником. Я все время старался рисовать с натуры и, вообще, в развитии художественном очень много мне помогал мой отец, который развивал мою фантазию, окружал меня всевозможными интересными вещами, книгами, картинами и так далее. Я учился в частной школе в Петербурге, учился в Обществе поощрения художеств, в Академию собирался попасть, но так и не попал. В 1907 году я впервые коснулся театра, стало быть, тому ровно 50 лет. И с тех пор я очень много создавал как декоратор, как автор эскизов, декораций и костюмов. В Петербурге и в Москве за этот период я очень много сделал. Начал я в Театре Комиссаржевской и в Старинном театре, который был тогда основан в Петербурге. И первые мои вещи на сцене были “Бесовское действо” Алексея Ремизова, очень любопытное произведение, основанное на русских апокрифах и старинная средневековая пасторель 13-го века “Робен и Марион”. В 1909 году я был приглашен в Художественный театр, и с этого года по революцию я сделал шесть различных постановок. Начал с “Месяца в деревне” Тургенева, потом были “Бесы” Достоевского, “Николай Ставрогин”. Последнее, что я сделал в театре, это была “Роза и крест” Блока. Я много работал для балета. В 35-м году Литовский балет был приглашен на гастроли в Монте-Карло и в Лондон, и тогда я поехал тоже, это были мои два балета на этих гастролях, и после этого стал ездить почти ежегодно в Англию и во Францию. И я вам скажу, что для меня было большой удачей и большим счастьем, что мне пришлось работать с самыми замечательными режиссерами.


Иван Толстой: А теперь, Андрей, переходим к вашей персональной рубрике, вы можете подробнее представить все о музыкантах, которые играли в нашей сегодняшней программе.

Андрей Гаврилов: Поскольку мы слушаем фрагменты джазовой сюиты, а части джазовой сюиты довольно длинны, я буду говорить сейчас очень мало для того, чтобы осталось больше времени на музыку. Александр Сакуров практически неизвестное имя на советской джазовой сцене. Так или почти так было написано о Сакурове в буклете к гигантскому десятидисковому комплекту “Документ”, который был выпущен в Англии в 1989-90 годах. К сожалению, ситуация изменилась очень мало и Александр Сакуров по-прежнему остается практически неизвестным широкой публике. Он родился в 1961 году и впервые показался на джазовой сцене, за пределами своего родного города Иваново, в Ленинграде в 1988 году. В Иваново нет традиций джазовой или новой музыки, нет, по-моему, до сих пор. Сакуров учился в обычной музыкальной школе, потом попал в армию в Москву, в военный оркестр, и, к счастью, нашел время и возможность сочетать службу в армии с учебой в знаменитой джазовой студии “Москворечье”. Диск, который был выпущен в Англии или, вернее, даже часть диска, это единственная до сегодняшнего дня запись Александра Сакурова. По имеющимся у меня сведениям, его новый альбом, как раз альбом “Космогония”, фрагменты из которого мы слышали, должен выйти в этом году, наконец-то, и это будет первый полноценный релиз этого замечательного музыканта. В записи сюиты “Космогония” (запись была приведена летом 2008 года в городе Иваново) принимали участие Александр Сакуров - саксофоны и флейты, Сергей Старостин - голос, Роман Петров - синтезаторы, Павел Чекмаковский - гитара, Игорь Иванушкин - контрабас и Федор Андреев – ударные. Александр Сакуров, фрагмент из сюиты “Космогония’.